о себе, хоть изредка вспоминай и не зверствуй. Коль самого судьба теплом обошла, помилосердствуй к другим. Повернись к людям сердцем. Тебе средь них жить…
Гоша уходил от Иосифа задумавшись. Нет, он не поехал в верховья Широкой, развернул лодку в обратный путь и, только выехав на середину реки, увидел в лодке банку меда. «Когда успел?» — удивился инспектор и вскоре подъехал к берегу, где его ждала Анна.
Она насобирала столько грибов, что собаке не только лечь, сесть было негде. Они кое-как поместились в лодке.
На этот раз на обратном пути Корнеев не вглядывался в берега. Вел лодку спокойно, не спеша.
Гоша решил для себя, что ему нужно зайти к Рогачеву. Слишком много вопросов накопилось к Стасу, и кроме него решить их не мог никто.
Лососевая путина подходила к концу. Оставались считанные дни до завершения, и поселенец терялся в догадках, куда направят его работать на всю долгую зиму? Понятно, что без дела не оставят, но каким будет оно? Куда его сунут? Снова в водовозы пошлют? Вот уж отыграются на нем поселковые за все свои муки и переживания в путину. Георгий представил кривые усмешки людей, мол, как ни прыгал все лето в инспекторах, а пришла зима, и приземлился на той же кляче. «Теперь уж ты иначе запоешь, гад ползучий!» — вспомнил, как уводили из домов и квартир мужиков, пойманных на браконьерстве. По его заявлениям и актам судили их, отправляли в зону. Вон как орал Олег Жуков, когда оперативники взяли в наручники! Трое детей в семье с женой остались: старшему семь лет, младшей два года.
«А кто виноват? Не хрен было за мной с дубиной гоняться по берегу! Весь поселок хохотал, как я удирал от него. А ведь мог башку раскроить, смять в лепеху, изуродовать. Докажи потом, что когда-то нормальным мужиком дышал? Они только себя за людей держат. Вот и получил фраер!» — вспоминает Гошка. Сколько кругов он нарезал, прежде чем сумел проскочить к лодке и, сиганув в нее, оторваться от Олега, матерившего его так, что каждый бурундук в тайге еще долго потешался над инспектором, а поселковый народ, забыв его имя, окликал поселенца только матом.
Нет, Олег не пришел к Гошке с извинением, не захотел примириться, посчитав для себя за унижение просить прощение у поселенца. Он даже на суде обложил инспектора матом и, уходя после приговора, пригрозил разделаться с Гошкой после зоны, свернуть ему шею на задницу.
Жукову дали пять лет общего режима. Не столько за рыбу, сколько за инспектора наказали, за покушение на его жизнь и здоровье.
Георгий уходил из зала суда довольный, за него вступились и суд, и милиция, но поселковые, столпившиеся возле здания суда, смотрели на инспектора ненавидяще.
— Будь ты проклят! — крикнула ему вслед жена Жукова.
Гошка оглянулся, увидел камни в руках некоторых и сказал, прищурившись:
— Ну, бросайте в меня! Кому не терпится на нары следом за Олегом, покуда суд и милиция на месте! Давай! Не медли! — повернул обратно к зданию. Поселковые тут же разошлись по домам, но старший сын Жукова и теперь, завидев поселенца, хватался за камни.
Не легче было и с Оленевым. Его Гошка приловил с двумя друзьями вскоре после Жукова. Едва подошел к палатке, мужики вывалились из нее с кулаками. Наставили ему синяков и шишек, треснули головой об корягу и швырнули в реку. Как очутился в лодке, сам не помнил, в себя пришел уже в поселке.
И снова суд. Всем троим по пять лет. Судья признал, что с появлением Гошки ожила работа. До него ни одного заявления не поступало.
А жители поселка стали обходить Корнеева, а на берегах реки на инспектора началась настоящая охота.
Вот так же вышел из лодки к костру уже в сумерках, вздумал глянуть, кто и зачем оказался здесь в такое время, и получил дубинкой по голове прицельно, без промаха и очень сильно. Из-за дерева мужик появился внезапно. Кто именно, инспектор не разглядел, не успел рассмотреть. Его вырубили сразу и накрепко привязали к березе.
Когда Гоша очнулся, рядом не было никого. Развязал его лесник Егор. Он пошел в обход участка, увидел Корнеева. Того комары искусали до неузнаваемости. Почти сутки их кормил, будучи совсем беспомощным. Его не просто связали, но и заткнули кляпом рот, сделав его из грязных носков. По ним нашли хозяина. И этого осудили.
Лесник тогда долго ругал поселковых. Он и сам от них немало перенес и тоже гонял со своего участка. Оно и было за что.
— Шестнадцать берлог в моих угодьях, всякого хозяина в лицо знаю. Сколько годов уживались мы в соседстве мирно. Так вот грянули в зиму поселковые, давай в берлогу палить из ружей. А там двое медвежат недавно народились. Я их по голосам узнал. Сухого сена им подбросил, чтоб теплее зимовали. А эти поселковые возникли без спросу, трое мудаков, вздумали мясом разжиться к Новому году! И давай палить! Я как услыхал, мигом на лыжи и сюда вместе со своими волками. Они ж у меня взаперти сидели, чтоб людям беду не причинить. Тут же разбойники, всамделишние бандиты объявились. Я и отпустил моих. Они вперед меня прискакали. Когда я подоспел к берлоге, двое уже хорошо были отделаны, а третий хотел убежать, да они его догнали. Разве от моей стаи смоешься? Такие еще не народились в свет! Так вот медведицу они ранили. Довелось мне обоих пискунов всю зиму выхаживать. Кинула их
матуха, ушла с берлоги искать обидчиков. А малышня без ней пропала б насмерть. Обоих за пазухой принес в дом. Баба моя заменила им мамку. Так-то и выходились в моей избе. Но одно дело подрастить, а дальше как? Кто научит их промышлять жратву, рыть берлогу, защищаться и семьи свои сколачивать? Оне ж, взросшие в человечьей избе, к тайге вовсе несвычные. Так я их в приемыши приспособил к старой бездетной медведице. Аленой я ее прозвал, она уж три года не плодила. А тут весна. Ей до конца спячки не боле недели оставалось. Я и подсунул ей своих выкормышей. Алена почуяла, как они по ей ползают да сиську ищут. Она ж и сама запамятовала, где они у ей растут? Тут же целых два дитенка! Откуда они и как появились, долго не могла сообразить. Все фыркала, обнюхивала их, а малышня ее за сиськи дергала. Они злились, жрать просили. Пришлось вставать, вылезать из берлоги. Я тем временем жратву приволок им, рыбы целую кучу, уже протухшую, что от браконьеров в зиму осталась. Потом она их в черемшу увела, к болотам. Сам видел, как она купала моих выкормышей, признала, заменила матуху. Так-то редко везет…
— А что стало с ихней медведицей? — прервал Гошка Егора.
— Она шатуном сделалась. Ить подранок в свою берлогу не вертается. И в спячку уже не ложится. А тут еще запахи тех разбойников запомнила и пошла в поселок. Одного приловила возле сарая, он за дровами туда возник. Заломала враз. Шкуру от головы до задницы сорвала. Еще одного пополам переломила. Короче, двоих угробила, а третьего не успела: саму завалили пограничники. Другого выхода не сыскали. Матуха до конца веку людям за свое мстила б. И убивала б всех подряд. Ей плевать, виноватый иль нет. Люди, человеки обидели, прострелили лапу ни за что. Я когда узнал, что не стало ее, места себе не мог найти, — сознался Егор. — Вот поселковые жалятся властям, что не пускаю их на участок. А как иначе? Они все до единого — разбойники и воры. Даже в дуплах белок орехи выгребают! Нешто стыда нет? Иль самим набрать не можно? Белке своих дитят всю зиму харчить нужно, а чем? — возмущался лесник и не ругал Гошку за осуждение и сроки, полученные поселковыми. — И за меня, и за мой участок наказал! Ладно б, признали шкоду молча, так не-ет, с кулаками полезли, на убийство решились козлы!
Корнеев шел в милицию с тяжелыми мыслями. Ничего хорошего не ждал для себя от этого визита. Ведь вот Рогачев, встречаясь с ним в поселке, отворачивался, чтобы не здороваться. А уж если доводилось говорить, то разговаривал с поселенцем холодно, сквозь зубы. Чем было это вызвано?
«Играет на поселковых! Отмазывается от меня, чтобы не связали одной веревкой! Не хочет рисковать именем, что со мной кентовалея, дурак! Мусоров всегда презирали, не глядя, с кем корешат! Да и я его в кентах не держу. Вынужден базарить, потому как поселенец», — вошел в милицию.
Стас далеко не сразу разрешил инспектору войти в кабинет. Перед ним лежали кучи бумаг, с которыми работал с самого утра. Рогачев выглядел уставшим. Он предложил Гоше присесть напротив и сразу предупредил, что времени у него совсем мало.
