— О Господи! — выдохнул он, включая фонарь.
Они стояли на некоем подобии бетонного мола, примыкавшего справа к рабочей площадке с поддонами кирпичей, очистными фильтрами и связками прутьев с нарезкой на концах: при необходимости прутья свинчивались в одну длинную „удочку“. С заднего плана луч фонаря выхватил грубо сколоченный деревянный навес. Слева мол заканчивался тремя ступеньками, исчезающими во мраке. Эбботт забрал у Клейна фонарь и направил его на поток масляно поблескивающей, несущей клочья какой-то дряни, черной сточной воды. Поток неторопливо исчезал в глубине цилиндрического тоннеля около двух с половиной метров в диаметре. Желудок Клейна судорожно сжался при одной мысли о том, чтобы войти в эту реку по пояс.
— „Зеленая Речка“, — провозгласил Эбботт.
Клейн некоторое время молча созерцал „Зеленую Речку“ Эбботта. Если бы он мог абстрагироваться от чудовищной вони, вид блестящей воды и гладких стен тоннеля показался бы ему таинственным и исполненным мрачного очарования.
— „Звездный полог неба и берег тихий дан тебе до начала дня“, — процитировал Эбботт.
Галиндес также нашел воздух мало пригодным для дыхания.
— И ты можешь провести нас к больнице через это? — спросил он у Генри.
Эбботт натянул черную бейсболку себе на голову. Клейну показалось, что это придало гиганту странно торжественный вид.
— Это наш путь, — сказал Генри.
Галиндес смотрел на Эбботта, и Клейн знал, о чем он думает: тоннель тянется на добрых три-четыре километра, а в проводниках у них умственно неполноценный, к тому же еще и убийца нескольких человек.
Галиндес взглянул на Клейна и приподнял бровь.
— Раз Генри берется, то он отведет нас куда надо, — пообещал Клейн.
— Если хотите, у меня в бытовке есть респираторы, — предложил Эбботт.
— Еще как хотим, — ответил Галиндес.
Они прошли уже полдвора, когда заметили их: молодых чернокожих зэков, вооруженных ножами. Братки, рассерженные и жадные до крови, выныривали из зловонной тьмы и молча приближались к ним, наступая сразу с двух сторон. Вот так…
Путешествие по „Зеленой Речке“ началось.
Девлин снился сон, будто она играет в какую-то причудливую видеоигру, правила которой ей не известны, с человеком, которого она никак не могла узнать. Затем она оказалась в комнате, где ее старый научный руководитель проводил сеанс групповой терапии с компанией каких-то людей; среди них встречались бывшие любовники Девлин, не особо желавшей их видеть. После этого она очутилась в какой-то обнесенной стеной деревеньке, в общем, очень знакомой, но тем не менее, сворачивая за угол, Девлин каждый раз оказывалась на незнакомой улице. У каменного колодца она присела, чтобы обдумать положение, и проснулась.
Еще несколько мгновений, полузакрыв глаза и уронив голову на сложенные руки на столе, она вспоминала некоторые фрагменты сна, но никаких толкований его в голову не приходило. Открыв глаза, девушка подняла голову: она сидела за столом в медпункте, а напротив стоял Робен Уилсон со стаканчиком кофе в руке.
— Я не хотел вас будить, — повинился он.
— Ничего, — сказала Девлин, немного смутившись оттого, что ее застали спящей, словно это лишний раз свидетельствовало о женской слабости.
— Ну и железные у вас нервы, — удивился Уилсон, — это надо же умудриться прикемарить в такой ситуации.
— Это не нервы, это усталость, — призналась Девлин и взглянула на стаканчик. — Неужели мне?
Уилсон кивнул и протянул кофе. Девлин немного отпила.
Боксер так и не надел рубашку. Взгляд Девлин скользнул по широченным, гладким плитам грудных мышц, бугрившихся над белым пластырем. Сконфузившись, Девлин сосредоточилась на кофе. Уилсон достал из кармана пачку „Кэмел“ с фильтром и сунул в рот сигарету.
— А мне можно? — спросила Девлин.
— Конечно-конечно. — Уилсон протянул пачку. — Я и не знал, что врачи тоже курят.
Девлин поднесла свою зажигалку к кончику сигареты и глубоко затянулась.
— А я не знала, что боксеры курят, — ответила она.
— Когда это было… — протянул Уилсон.
Под воздействием никотина Девлин воспринимала голос Уилсона как бы издалека. В конечностях ощущалось слабое покалывание. Впрочем, чувство исчезло так же быстро, как и появилось, сменившись полным удовлетворением. Ужасно, конечно, но сейчас Девлин ничто бы не доставило большего удовольствия, чем сидеть вот так с сигаретой в зубах… Она откинулась на спинку стула и затянулась еще раз.
— Откуда вы узнали о моем сломанном пальце? — поинтересовался Уилсон. — Это было страшной тайной.
— Я в то время как студент-медик проходила практику у ортопеда, — объяснила Девлин. — Так вот, лечащий врач применял в качестве пособия вашу рентгенограмму. О том, что она ваша, я прочитала на этикетке.
— Будь я проклят!..
— Раз уж на то пошло, я думаю, что по справедливости, жюри должно было присудить победу вам. В кои-то веки судьи разрешают итальянцу побить боксера-негра.
Уилсон улыбнулся и кивнул.
— За что они вас подставили с этим убийством? — спросила Девлин.
Уилсон ловко присел на краешек стола.
— Большинство боксеров отваливает примерно процентов восемьдесят заработка своим менеджерам. Вывести тебя в люди под силу очень немногим жучкам, и они уж позаботятся о том, чтобы хапнуть большую часть твоих денег якобы „за понесенные расходы“. Я подал на своего управляющего в суд, но оказалось, что им, в свою очередь, вертели заправилы гостиничного бизнеса в Лас-Вегасе. Мертвая потаскуха стоила немного, зато остальным боксерам преподали четкий и ясный урок. — Уилсон пожал плечами. — Вот и все…
— Но, вижу, вы в отчаяние не впали, — сказала Девлин.
— В отчаяние? — переспросил боксер. — Очутившись здесь, я два месяца не мог спать. Я потерял все, что имел. Черт возьми, я до сих пор не расплатился со своими адвокатами!.. Лежа на койке в ожидании подъема, я убивал этих гадов миллионами разных способов, вырезал их семьи у них на глазах, заставлял бешеных собак насиловать их жен до смерти…
Остановившись, боксер взглянул на Девлин и смущенно моргнул; ярость, появившаяся в его глазах, исчезла.
— Прошу прощения, — извинился он.
— Ничего, все нормально, — мягко успокоила Девлин.
Уилсон затянулся.
— И уже позже, сидя как-то на койке с картонной трубочкой во рту и подогревая моей „Зиппо“ щепотку героина в корытце из фольги, я понял, что „отчаяние“ — еще один нож, который эти сволочи вонзили мне в потроха, а я сам помогаю им его проворачивать. Курить я не бросил, — Уилсон приподнял руку с сигаретой, — но порошок спустил в унитаз и пошел спать.
— Я очень рада, — сказала Девлин.
Уилсон улыбнулся. Девлин снова ощутила некоторую неловкость. Страдания Уилсона, та несправедливость, которую ему пришлось вынести, были столь беспощадными, что у нее мороз прошел по коже. Она никогда не считала себя особо сердобольной и достаточно навидалась людских несчастий, чтобы привыкнуть к слепой жестокости судьбы, но, глядя на Уилсона, не находила слов сочувствия, которые не прозвучали бы фальшиво. Она докурила сигарету до фильтра, погасила окурок и снова взяла со стола пачку.
— Я возьму еще одну?
— Конечно.
Девлин прикурила от своего огня.
— Значит, вы решили податься в политику, — сказала она.
Уилсон фыркнул:
— Политику? — Он покачал головой. — Политика превращает людей в дерьмо, независимо от того, кто они и где находятся. И если люди считают мои действия политикой, то это их личное мнение.
— А что вы делаете?
— Я даю советы. В основном пытаюсь подготовить молодых ребят к возвращению в большой мир. Я считаю, что если ты можешь научиться правильно жить здесь, то жизнь на свободе для тебя — семечки.
— Как? В смысле — как научиться?
— Хозяин ждет, что мы будем жить как звери — здесь или там, неважно. Полагаю, вы читали Малькольма.
Девлин кивнула.
— Вот-вот. Я человек неверующий, но религию уважаю. Уважаю и себя, и вас. Большинство молодых братков попали сюда за дело. Даже если они гордятся своими преступлениями, я не могу это понять, они все равно знают, каково приходилось их мамам. Я не хочу своей судьбой служить примером безнадежности. Им, конечно, проще всего ссылаться на меня и говорить: „Смотрите! Какая к черту разница? Можно жить правильно, а Хозяин все равно тебя сломает…“
Девлин вздрогнула, услыхав новые нотки в голосе Уилсона. Чужие слова, но боль и печаль принадлежали боксеру.
Уилсон кивнул.
— Вот я и повторяю все это молодым снова и снова, до тех пор, пока их не начинает тошнить от моих нравоучений. Иногда приходится их поколачивать, чтобы слушали, — все очень просто, но и очень сложно.
