Но брюнетка грозных рыков будто и не слышала. Увлеченно, ковырялась в сумочке и никакого внимания на него не обращала.
«Вот тварь! Телефон, наверное, ищет. Сейчас будет звонить в страховую или придурку своему, сопли размазывать. Я ей, блядь, размажу!»
На удивление брюнетка достала из сумки не телефон, а пачку сигарет. Закурила и спокойно уставилась перед собой. Кабанов едва не подпрыгнул: «Это ж надо — я ее сейчас… на куски готов, а она сидит и курит. Сейчас я тебе покурю!» Мощно, но еще не со всех своих кабаньих сил, он вдарил по стеклу. Нити трещин, словно паутина, расползлись по поверхности. Девица не реагировала.
— Что оглохла?! Вылезай, сучка! Я тебе сейчас эту сигарету в транду засуну!
Брюнетка повернулась, равнодушно посмотрела на трещины и выдохнула дым. К переезду приближался поезд.
«Может, она того… в шоке?! — Кабанов пытался понять женскую логику. — Сидит себе, молчит. Да и по хрену! Ответит по полной!»
Груженный углем и тракторами, состав пересекал переезд. Стуча колесами, топил в монотонном гуле вопли разъяренного секача. Впрочем, и остальные звуки тоже.
Брюнетка вдруг ожила, подняла сумочку, как бы показывая ее полковнику, и сунула туда руку. Через миг Кабанов увидел точку. Яркое пятнышко на черной коже. Раз и все. Он даже не понял, что произошло, лишь ощутил жжение, будто в него ворвалось что-то горячее. И тут же, еще одно. Полковник схватился за грудь и почувствовал теплую жижицу. То была кровь. Он посмотрел на брюнетку, она держала руку в сумке. Третьего выстрела он не видел. Боль вдруг стала невыносимой, а ноги, как хрупкие спички, отказывались держать тело. Кабанов оперся на крышу, потом на дверцу, но устоять все равно не получилось. Хватаясь за выступы, грудью протер металл «Лады» и ничком развалился на асфальте. Ярость сменилась недоумением: «Что со мной?!» Будто не веря, что это — конец, Кабанов вопросительно смотрел вверх. Небеса были непроницаемы.
Стукнув последней парой, состав показал красный диск отражателя. Семафор выключил звук, сменил свечение на зеленый и, шлагбаум неторопливо стал поднимать полосатое тело. Путь был свободен. Рождая раздирающий скрежет, восьмерка выползла из джипа. Багажник дрогнул, машины расстались. Макс видел, что номер с шестерками погнулся, левая фара разбилась, а бампер баварца расцвел в крупных лохмотьях. Объехав тело полковника, он вдруг остановился. Боковое стекло поползло вниз, и серой птицей из него выпорхнула фотография.
…Молодой и пьяный, Толя Кабанов хлестал тело. Худощавое тело подростка. Упитанное лицо перекосила ярость. Детское — боль. Фотография плюхнулась на рану и медленно стала впитывать кровь. Сцена из прошлого окрасилась в алые тона.
… Середина 90-х.
Максим открыл глаза и увидел потолок. Повернулся. Учитель лежал рядом: тихо сопел тонким носом и не шевелился. «Какой же он красивый! — мальчик тихо выдохнул. — Если б хоть кто-то из этих козлов… чуть-чуть… только немножко был бы похож на него. А то… сплошь уроды и импотенты. А Марк… Он — особенный. Добрый, нежный. Не всегда, конечно, но… Ему даже не нужно просить меня о чем-то: движение глаз и все! Я его обожаю».
Будто почувствовав на себе его взгляд, Марк поморщился и открыл глаза. Недоуменно заморгав, приподнялся на локтях.
— Ты чего?!
— Ничего. Просто смотрю.
— Что смотришь?!
— Марк Сигизмундович, вы такой…такой.
Выразить слепое преклонение было трудно. Максим дернулся, расставил худые руки и обнял мужчину. Приложив ухо к тощей груди, закрыл глаза.
— Ну, все! Максик! Хватит нежностей, давай вставать. Уже утро.
— Я знаю. Можно еще немного поваляться?
— Конечно, нет. Мне вчера Карпыч сказал, что сегодня в десять приедет Хозяин. Сейчас уже четверть десятого.
— Что, опять балетные постановки?
— Не знаю. Может быть.
— Марк Сигизмундович, ну сколько можно?! Если у них аппарат… того, — мальчик усмехнулся — то и балет не поможет.
— Что ты такое говоришь?! Откуда ты набрался этих грязных слов?! — Гневно сдвинув брови, Марк резко встал. — Ну-ка быстро! Поднимайся и, в общую спальню. Умываться, в туалет и на завтрак.
— Ну, Марк Сигизмундович.
— Быстро, я сказал!
Пришлось подчиниться. С неохотой, Максим встал, влез в стринги и пошел на выход. Открыв перед ним дверь, Марк напутствовал.
— Скажи там новенькому.… Как его, Дима что-ли?
— Да, Дима.
— Вот-вот, скажи ему, если он опять будет себя так вести, мне придется пожаловаться Карпычу.
— А что говорить-то? Все равно не поймет. — Максим сделал скептическую физиономию. — Пока к Карпычу не попадет.
— Это уже не твое дело, — Марк недовольно повысил голос. — Иди уже!
Закрыв дверь, танцор повернул ключ и продефилировал в душ. Открыл кран, в лицо ударили горячие струи. Разгоняя застоявшуюся кровь, вода приятно бодрила и пробуждала его к жизни. Закончив, Марк энергично принялся тереть себя полотенцем. Бледная кожа медленно оживала, будто красилась в розовый цвет. Марк привычно нанес на лицо крем и занялся волосами. Ложиться в ряд жидкие пряди не хотели, он зачерпнул немного геля, волосы послушно легли на пробор. Из зеркала теперь смотрел другой человек. Марк довольно улыбнулся: «Красавчик! Да-да, именно так! Юнцы без причины восхищаться не будут, а раз они в восторге — значит, так оно и есть!»
…Хозяин немного опоздал. С хмурым видом прошел мимо Карпыча и отрывисто бросил: «Придурка этого ко мне!» Карпыч, понимая о ком речь, кивнул и поспешно спустился в подвал.
— Марк Сигизмундович, там это… Хозяин зовет.
— Спасибо. Иду.
— Сказал, поторопиться.
— Да, иду-иду.
Пропуская его вперед, Карпыч втянул объемное пузо, но без столкновения не обошлось. Танцор кольнул его пальцем и весело подмигнул.
— Карпыч, а как он?
— Ты про что?
— Ну, настроение — как?!
— Серьезный.
— Да?! Ну, ладно и не такое видали.
Марк подошел к комнате и негромко постучал.
— Да. Войдите.
Хозяин сидел вполоборота. Аккуратно уложенные волосы, гладковыбритая скула, холеная кисть с перстнем. Мужчина смотрел на экран: обнаженные тела, громкие стоны и крики.
— Вызывали?
Отвечать Хозяин не спешил. Следил за действом на экране. Марк выждал и перевел взгляд. В телевизоре он увидел двух мужчин — накачанных до неприличия самцов. Потом, когда камера поехала вниз — незнакомого мальчишку. Мужская рука держала его за волосы и крепко прижимала к собственному паху. Лицо мальчика Марку было не знакомо, впрочем, как и лица взрослых. Когда один из них заговорил, танцор облегченно выдохнул, кино было иностранным. Многократно переписанное, с полосами и сине-красными бликами, видео, тем не менее, позволяло рассмотреть действо.
Мальчишка — то ли мулат, то ли китаец играл в нем роль жертвы. Поначалу Марк так и думал, что играл. Но с каждой секундой сомнение возрастало. Ребенка били и били жестоко. Бритый наголо мужчина ударил его в губы. Крик! Темная ладошка на лице, густые капли крови. Сквозь пальцы тонкими ручейками она стекала вниз и капала на другого мучителя. Выругавшись, тот прервался, мощная рука впечаталась в грудь ребенка. Как пушинка, мальчишка отлетел на пол и тихо заплакал. Марк непроизвольно сжался. Он видел, что боль возбуждала, заводила извращенную сущность подонков и перерастала в ярость. Жертва скулила, плакала, но убежать не могла. Мучители не давали ни единого шанса.
Танцор сглотнул ком. На сценарную постановку видео не походило. Зрелище было до ужаса реалистичным. Настолько, что боль от ударов невольно передавалась и ему самому. Словно усиливая шок, извращенец вдарил жертве в лоб, и она потеряла сознание. Громкий циничный хохот резанул по перепонкам. Похлопав по щекам, садист в бицепсе сжал маленькую головку и резко дернул в сторону. В динамике раздался характерный треск перелома и торжествующий смех убийц. Марк едва не плакал.
* * *
— Ну, как? Впечатляет?
Хозяин выключил запись и повернулся. Марк втянул голову и громко прошептал.
— Ужас!
— Ужас?! — Хозяин повел бровью. — Вы думаете?
Танцор кивнул.
— Пожалуй, я соглашусь с вами — ужас.
Хозяин встал, разминая ноги, прошелся по комнате.
Мне эту кассетку менты подарили. Изъяли при обыске у одного братка. Материал не наш, но раз копии попали в Россию, не сомневаюсь, их быстро растиражируют. И тогда…
Хозяин многозначительно замолк.
— Что тогда?! — Марку хотелось верить, что увиденное — реалистичная, но все же постановка. — Наши же не поймут, что это — кино. Мальчишек жалко.
— А это и не кино. Это — документальная съемка. Сами видите: удары, кровь, хруст — все натурально. Пацана кончили. По-настоящему!
— Но ведь, — губы у Марка задрожали. — Это же убийство! Преступление! Уголовно наказуемое! А они даже лиц своих не прячут.
