Он дошел до машины, стараясь поставить себя на место Майвина, но слишком многого еще не знал, а главное — не мог постичь психологии финансового воротилы с криминальным уклоном, и одежка главаря банды под личиной риэлтера была ему непомерно велика.
Ехать было некуда — Столетник приказал глаз с этой квартиры не спускать. В деле он сидел намного глубже и единственного помощника не стал бы использовать по пустякам. Викентий спустился в переход, позвонил ему, но в течение минуты никто не ответил.
«Нет, так работать определенно нельзя! — купив в киоске пачку «Примы» и закурив тут же, подумал Викентий. — Сотовый аппарат вещь, безусловно, хорошая, но одного на двоих маловато».
«А ведь там должен кто-то остаться, — осенило его, едва он уселся за руль машины. — Во-первых, телефон именно тот, который Майвин назвал Столетнику, пообещав, что кто-нибудь из его людей непременно по нему ответит; во-вторых, сюда может наведаться Ямковецкий — должны же они оставить на него капкан. Квартира Майвина на Лесной, офисы — это изыскания самого Столетника… Да что там творится, черт возьми?..» — последнее относилось уже не к таинственной квартире, а к напарнику, опять соскочившему со связи.
Решетников перегнал машину на Сиреневый, оставил на углу, а сам перешел через проезжую часть и поднялся на третий этаж дома напротив, откуда, полагал, можно заглянуть в окна Илониной квартиры.
Он не ошибся! Шторы в обеих комнатах были раздернуты, гам кто-то был: сквозь тюлевые занавески Решетников увидел, что к окну подошел, человек, а затем исчез. Рассмотреть его не удалось, но сам факт чьего-то присутствия подтвердил прозорливость Столетника: сбрасывать эту квартиру со счетов было рановато.
Больше в окнах никто не появлялся, оставаясь здесь, Викентий рисковал пропустить возможных визитеров. Покинув свой наблюдательный пост, он перешел во двор первого дома и недолго думая скрылся в подъезде.
Неслышно поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, остановился возле обитой красным кожзаменителем двери пятой квартиры, когда там уже разыгрывалась какая-то драма: послышался короткий женский крик в глубине, затем — тяжелый удар, словно уронили штангу на помост, быстрые приближающиеся шаги, истошный мужской окрик: «Держи ее, суку! Джерри, держи!», а потом удар повторился, вслед за ним посыпалось стекло, хлопнула внутренняя дверь, заклацали запоры на входной…
Решетников быстро сиганул наверх, услышал, как дверь отворилась и. захлопнулась тут же с грохотом, по лестнице кто-то побежал вниз, тяжело дыша. И шаги, и дыхание были женскими, уж это-то Решетников не перепутал — услыхал сквозь собственное сердцебиение.
«Охранники от скуки затащили бабенку и пытались ее изнасиловать», — мысленно выдвинул он предположение.
Спустившись на несколько ступеней, перегнулся через перила, чтобы засечь хоть цвет одежды беглянки. Из квартиры пулей вылетел узкоглазый коренастый мужчина в блестящей черной кожанке поверх тельняшки, помчался за ней. Решетников успел заметить, что по его лицу размазана кровь. Не воспользовавшись тем, что дверь осталась незапертой, бросился вдогонку.
Бежала она быстро, но молодец все же настиг ее. Все произошло так стремительно и неожиданно, что Решетников даже не задался вопросом: а почему она не кричит, не зовет людей? На бегу выбросив из рукоятки телескопическую «костодробилку», поспешил на помощь.
Вдруг женщина резко остановилась, молниеносным движением перехватила руку преследователя, ухватившую ее, было, за воротник свитера, и перебросила его через себя, а потом, не давая опомниться, опустилась в низкую боевую стойку и провела серию мощных добивающих ударов по корпусу.
Решетников теперь уже не знал, кого спасать. Нужно было оказаться в бронежилете, чтобы подняться после такой молотьбы!.. Но парень все же вскочил, ухватил каратистку за волосы. Дубинка Решетникова со свистом опустилась ему на спину, а когда он взмахнул руками и взвыл — ударила по голени, наверняка переломив ее пополам. Падая, насильник пытался выхватить из-за пояса пистолет, но женщина с тем же воинственным криком, какой Решетников слышал из-за двери, ударила его ногой в грудь и побежала. Кто-то из соседей, оказавшихся во дворе, уже звал милицию, но, несмотря на всю опасность положения, постороннего вмешательства ей явно не хотелось.
Решетников догнал ее возле самой машины.
— Сюда! — крикнул властно.
Она уже успела выбежать на дорогу, но потом приняла предложение — вскочила в распахнутую заднюю дверцу.
Пока он разворачивался, мчал по бульвару до Никитинской, а там выезжал на шоссе, машинально избрав маршрут подальше от центра, она лежала на сиденье и пыталась восстановить дыхание, и только у травмпункта у 15-й Парковой пришла в себя и села. Решетников держал сто двадцать, стараясь оторваться от проклятого дома как можно скорее на максимальное расстояние, путал след, движение было насыщенным, и рассматривать беглянку, а тем более говорить с ней было недосуг.
Только у самой Кольцевой, когда нужно было выбирать рядность в зависимости от направления поворота, косанул в зеркальце и, сбросив скорость, спросил:
— Куда вас отвезти?
— На Первомайскую! — решительно заявила она. — В бюро детективных услуг «Шериф».
Решетников по инерции проехал еще метров триста, прежде чем сообразил, что не ослышался. Свернул на полосу замедления за девяносто девятой бензоколонкой:
— Куда?! — остановив машину, повернулся к пассажирке всем корпусом.
Слегка вздернутый аккуратный нос, взбитая челка, закрывающая лоб до самых бровей, приметные ямочки на разгоряченных щеках, и в то же время — ничего общего с той, вчерашней, с бледно-зеленым лицом и бессмысленными глазами, устремленными в потолок изолятора для буйных наркоманов.
Отказываясь что-либо понимать, он схватил ее руку, высоко задрал рукав свитера и уставился на совершенно гладкий, никогда не знавший иглы локтевой сгиб.
— Кто вы такая? — воскликнул недоуменно.
Она вяло высвободила руку, откинулась на спинку сиденья и, глядя куда-то в пустое пространство, безразлично произнесла:
— Рожа.
Я проснулся от слюнотечения.
Проснулся или очнулся — какая разница, главное, что когда я открыл глаза, то ничего перед собой не увидел, как будто это были и не глаза вовсе, а маслины, плавающие в собственном соку: водная соленая пелена застила мне взор, и рубаха намокла от сочившейся изо рта слюны, как пелеринка младенца с режущимися зубками, и из глаз текло так, что я подумал, будто меня уже утопили и я превратился в осетра.
Вначале я почувствовал запах. Пахло шашлыком по-карски, тушеным зайцем в сметане, грибами в зеленом соусе, кольраби, красным грузинским вином № 3 (или № 2 — точно не разобрал) и почками в ткемали, которые в свою очередь пахли мочой.
— Очухался, — послышался чей-то незнакомый голос.
На слух я различал звон посуды, тарахтение судового двигателя, чье-то чавканье и бульканье наливаемого в тонкостенные фужеры белого кахетинского. Мне было плевать на все, что не связано с кулинарией: я страстно хотел есть! Я никогда еще так не хотел есть, отчего и проснулся. Или очнулся, все равно. Главное, я пришел в себя от чувства голода.
Хлопнула дверь, и в помещении запахло печеными крабами, салатом из трески с хреном, майонезом из кеты и чихиртмой или шурпой, не разобрал, но, во всяком случае, готов был съесть даже тресковую печень в ореховом соусе с гарниром из сорго (на что еще несколько часов назад не стал бы и смотреть).
Судя по сосредоточенному чавканью и гробовому молчанию, собравшиеся за столом люди занимались поглощением пищи. Слезы мои высохли или вытекли, и мало-помалу я стал различать свет и тень, а потом и очертания — комнаты, стола, людей. Они сидели за столом, накрытым белой-белой скатертью, пили и ели, глядя на меня, как в экран телевизора, по которому показывают эротический фильм.
— Е-есть!.. — пошевелил я пересохшими от жажды и похудевшими от голода губами. — Е-есть!..
Никто не бросился ко мне с подносом и не предложил белого кахетинского, не заткнул мне требовательный рот ломтиком холодной телятины, лангетом или бараньей ногой: мне даже мадеры не предложили!
— Е-е-е-сть!! — собрав последние силы, рванулся я к столу, но не тут-то было: руки мои оказались заведенными за спинку стула и связанными, и я грохнулся вместе со слулом на вибрирующий пол.
— Вот теперь очухался, — сказал другой, но такой же незнакомый мне голос, и тут все стали смеяться, галдеть, наперебой обсуждая мою внешность, смеясь над мольбой, срывавшейся с моих уст пароходным гудком:
— Ну хотя бы кусочек чего-нибу-у-у-у-удь!!!
Два дюжих охранника вернули меня в сидячее положение. По мере того как прояснялся мой взор и я начинал различать яства на столе, подступала истерика. Я готов был в рукопашном бою отвоевать стаканчик мускатного или ложку икры, крылышко бекаса или пирожок с вязигой, голой рукой схватить с жаровни пригоршню жареных грибов с луком, сожрать банку исландской сельди вместе с банкой, но меня привязали к стулу, а кроме того, я обессилел и был на грани безумия.
