– Карту мне, – коротко приказал он шоферу. – И фонариком посвети.
Склонившись над картой, подсвеченной карманным фонариком Чен Шеня, он обвел участок озера, примыкавший к рыбоконсервному заводу, большой неправильной окружностью. Там же, внутри окружности, оказался жирный косой крест, поставленный той же рукой совсем недавно…
Он помолчал немного, подумал. А затем сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к Чен Шеню:
– Как глупо получилось… Ясно, что искать придется долго, да и опасно сейчас этим заниматься. Поехали домой.
И добавил крепкое китайское ругательство.
Обшарпанный «УАЗ» с двумя китайцами фыркнул движком, заскрипел всеми своими частями и покатил дальше, мимо развалин рыбоконсервного заводика. Снова лишь крики соек и кедровок нарушали тишину таежных сумерек, будто вовсе не было здесь никаких людей.
Майор Щукин сидел на кухоньке своей двухкомнатной квартирки в гарнизонном ДОСе и медленно, тяжело напивался. Одна опустевшая бутылка из-под дешевой самопальной водки уже валялась под кухонным столом, из второй, уже початой, он лил мерзко воняющую сивухой жидкость в граненый стакан. Закуски на кухонном столе не просматривалось никакой, хоть бы огурец соленый для вида. Но хмель Щукина не брал, вот уже третий день водку он пил, как воду, лишь под самый конец литра вырубаясь в глухое беспамятство.
Жена и двое его дочек тихо, как мыши, сидели в дальней комнате. Нет, они ничуть не боялись его, просто Щукин не хотел никого видеть. Близких людей – в особенности. Вот и попросил не показываться ему на глаза. Стыдно было майору, очень стыдно.
Бывшему майору. Вчистую уволенному из рядов Вооруженных сил России, и хорошо еще, что не угодившему под суд. Хоть слово «хорошо» тут явно не подходило.
«Лихо закончилась моя беспорочная служба, славный конец получился у несгибаемого защитника Отечества! – с горькой, полынной иронией который раз подумал Щукин. – Какие сволочи, бог мой!.. А я сам?! Многим лучше?»
Он вновь, с обостренной алкоголем, рвущей сердце бессильной обидой, вернулся в мыслях на четыре дня назад. Тогда ранним утром его доставили в военную прокуратуру, откуда он вышел только через сутки: благо офицерское отделение гауптвахты находилось в том же здании. Поганые это были сутки, врагу пережить не пожелаешь!
Он сразу догадался – вчерашнее исчезновение военно-транспортного «Ми-26» будут вешать на него. Он, как руководитель полетов, как последний, кто говорил с экипажем погибшей машины – в том, что погибшей, никаких сомнений не оставалось! – идеально подходит на роль козла отпущения. А без этого несчастного животного в таких случаях не обойтись. Но ему тоже есть что поведать следователю военной прокуратуры, любой комиссии, кому угодно, вплоть до командующего ЗабВО или министра обороны! Хотя бы о непонятных заморочках со связью. Ведь глушили ребят! А раз глушили, то те, кто это делал, могли пойти и дальше… Не говоря уже о присутствии на КДП генеральской женушки… О ее странном поведении, наконец!
Но молодой представитель армейской юстиции с капитанскими погонами попросту ошарашил майора. Внимательно, не перебивая выслушав его, следователь военной прокуратуры медленно, врастяжечку сказал, сверля Щукина холодным взглядом:
– Не было ничего этого, майор. Ни-че-го! Глушили прием и передачу, говорите? Детские сказки! Это вам примерещилось. Кому бы такое потребовалось, а? Кто бы для такого дела возможности нашел? Враги? Шпионы? Диверсанты? Вот только на кой дьявол таинственным врагам несчастный грузо-пассажирский транспортник? Чего он такого загадочного вез?
– А об этом вы спросите… – запальчиво начал Щукин.
– Не стану спрашивать. Вам тоже не советую, тем более не будет у вас такой возможности. – В голосе капитана послышались даже нотки брезгливой жалости к сидящему напротив дурачку. – Никаких посторонних на контрольно-диспетчерском пункте тем более не было. Поняли меня, или по слогам повторить?
– А что же тогда было?! Вертолет не краденый «жигуль», его на запчасти для продажи не разберешь. Где «Ми-26»? Где четверо человек экипажа? – Его голос дрожал от возмущения. – Не верите мне? Тогда скажите, что произошло, по-вашему? Что было, черт бы меня побрал?!
– Последствия технической неисправности вертолета, вот что. Плюс ваша преступная халатность. Это прекрасно объясняет случившееся, укладывается, так сказать, в наиболее вероятную версию гибели вертолета вместе с экипажем. Это, а не всякая небывальщина, что вам примерещилась.
«Даже в пользу самой распрекрасной, самой вероятной версии, – угрюмо подумал Щукин, – не стоит насиловать очевидные факты. Это, как и любое насилие, ни к чему хорошему не приводит. Тем более что правдоподобия в том, что с каменной рожей несет этот хлыщ в капитанских погонах – кот наплакал! Примерещилась мне генеральша, значит? Ишь, даже выговорить ее имя мне не дал, оборвал на полуслове. Понятно, боится Берсентьева».
Видимо, мысли эти достаточно ярко отразились на его лице. Потому что капитан заговорил еще более жестко, напористо.
– А знаете, почему примерещилось? Потому, что вы пребывали в состоянии алкогольного опьянения. Ваши сослуживцы подтвердят в случае надобности, что на дежурство вы уходили под хмельком. А вернулись с него похмельным! Кстати, ваши соседи по ДОСу тоже не будут молчать, расскажут о вашем давнем пристрастии к бутылке.
– Это… Это что же?! – У Щукина буквально земля ушла из-под ног, особенно когда он понял – ведь подтвердят… Найдутся силы и средства заставить. – В тюрьму меня засадить хотите?!
– От вас зависит, – с деланым равнодушием заметил следователь. – Как себя поведете. Можно и в тюрьму. Кроме того…
Он некоторое время помолчал, избегая смотреть в глаза майору. Видимо, какие-то жалкие остатки совести под капитанским кителем все же были. Но ничего! Дело мастера боится, а что дело это из разряда поганых, которыми порядочные люди не занимаются, – кого бы волновало… Долго ли с силами собраться, а стыд – не дым, глаза не выест! Что нам остатки совести, когда о карьере речь. Ломать ее, что ли, из-за этого блаженного?
– Кроме того, вам не кажется, милейший, – медленно произнес капитан, и слова его прозвучали с особой весомостью, словно гвозди, забиваемые по шляпку одним ударом молотка в крышку гроба, – что если ситуация будет развиваться… в нежелательном направлении, то уютная камера гарнизонной гауптвахты будет для вас самой незначительной из возможных неприятностей? Вы человек семейный… О жене подумайте, о девочках…
Его сердце застряло в горле, остановилось, замерло, а затем забухало о ребра с такой силой, что Щукину показалось – оно вот-вот разорвет грудную клетку. Под надбровьями злобной огненной пружинкой – сжимаясь и разжимаясь в рваном ритме – запульсировала боль. Полно, не ослышался ли он?!
Нет, не ослышался. Смысл сказанного был прозрачен, как ледяная байкальская водичка, сомкнувшаяся над злосчастным «Ми-26» и его мертвым экипажем. Майору стало по-настоящему страшно. Не за себя.
– Но к чему такие крайности? – продолжал между тем капитан. – Зачем вообще доводить дело до суда? Вполне достаточно, если вам перестанет вспоминаться всякая… небывальщина. Конечно, из армии вам придется уйти. Даже с небольшим таким скандальчиком уйти, начальство должно сорвать гнев на ком-то. Вам, майор, попросту не повезло. Знаете, считается, что счастье – это оказаться в нужное время в нужном месте. В вашем случае – с точностью до наоборот. Но ведь у отставных военных жизнь не кончается, мало того, она бывает оч-чень разной…
«Кнут мне продемонстрировали, – потерянно думал Щукин. – Что, пошел разговор о прянике? Пилюлю хотят подсластить? Но там же четверо ребят было, русских офицеров, как и я! Как мне про них-то забыть, как с таким грузом на совести жить дальше?!»
– Не обязательно же в дворники подаваться, – уже совсем иным, благодушным даже тоном продолжал капитан. – Можно, например, открыть частное охранное агентство, как вам такая идея? С лицензией и беспроцентным кредитом на любой срок вам вполне могли бы помочь…
– Уж лучше в дворники, – хриплым, чуть слышным голосом ответил майор Щукин после долгого молчания.
– Кому что нравится, – покладисто согласился его собеседник. – Тоже хорошая работа: никаких стрессов, опять же на вольном воздухе…
Слово «вольном» он как бы жирно подчеркнул голосом.
– Давайте займемся вашими показаниями, майор. Уточним их. А завтра утром вы уже окажетесь в кругу семьи, нечего на вас казенные харчи переводить. – Следователь военной прокуратуры даже позволил себе улыбнуться, хотя глаза его по-прежнему казались двумя промерзшими ледышками. – Итак…
…Щукин грохнул кулаком по кухонному столу, длинно, витиевато выматерился. Снова набулькал себе треть стакана водки, ахнул залпом. Нет, не брала его выпивка, хоть и трезвым он ни минуты не был с того момента, как «оказался в кругу семьи».
