— Стреляли днем. Другие постояльцы в основном отсутствовали.
— По словам портье, Форсайт и девушка пробыли в номере часа четыре. Чем они занимались?
Он печально взглянул на меня. Я снова его огорчил.
— Дружище, это же очевидно.
— Они оба были одеты, когда их нашли.
— Успели одеться. Наверное, ради своих ближних.
— И семья Форсайта на это не купилась.
Во взгляде все та же укоризна.
— Не купилась?
— Не согласилась с версией.
— А, понятно. Разумеется, семья как группа сомневается в очевидном, то же и отдельные ее члены. Как группа — даже сильнее.
— Как показало вскрытие, Форсайт умер на два часа позже девушки.
— Возможно, он сначала помог Сабине покончить с собой, а затем стал сомневаться, стоит ли ему следовать ее примеру. Предположим, он засомневался. И передумал. Такое возможно?
Ледок театральным жестом показал на пол, держа круассан так, будто это был фонарик. И опустил брови.
— Вот лежит прекрасная Сабина. Совсем мертвая, причем убитая его собственной рукой. Если он сейчас пойдет на попятный, ему придется не только иметь дело с полицией, что само по себе неприятно, но и усомниться в твердости собственных убеждений.
— Каких таких убеждений?
— Никогда и ни перед чем не отступать. Даже в самых крайних случаях. Ни перед жизнью. Ни перед смертью.
— Это было бы отступлением только в том случае, — заметил я, — если он убил девушку собственноручно.
И снова Ледок проглотил кусок раньше, чем собирался.
— Но дверь была заперта.
— Заперта. И за ней нашли трупы. Но эти двое были там, по меньшей мере, час, прежде чем девушка умерла. И после этого Форсайт пробыл там еще два часа, прежде чем умер сам. За это время целый полк мог войти в номер и выйти обратно.
— Никто никакого полка не видел.
— Вы же сами сказали, все произошло в разгар дня.
Ледок в знак согласия быстро кивнул, косясь чуть в сторону. Откинулся на спинку стула, потер руки и положил их на подлокотники.
— Bon. Итак, давайте подытожим. Мсье Форсайт и девушка входят в номер в полдень. Какое-то время они, возможно, развлекаются. Да, наверняка развлекаются. Затем одеваются. Потом, около часу дня, входит кто-то третий. Он отнимает пистолет у мсье Форсайта, который по чистой случайности принес его с собой. Мсье Форсайт не сопротивляется. Этот третий убивает девушку, которая тоже не сопротивляется. После чего возвращает пистолет мсье Форсайту, приподнимает шляпу и уходит. Мсье Форсайт сидит и размышляет над случившимся. И вот, поразмыслив часа два, он в конце концов решает застрелиться. Я правильно излагаю?
— Никто точно не знает, что произошло в том номере, — сказал я. — Да и выстрелов никто не слышал. Предсмертной записки тоже нет. Примерно в час Форсайт кому-то звонил. Но кому именно, этого тоже никто не знает.
— Дежурный куда-то подевал запись.
— Я бы хотел побеседовать с этим портье.
Ледок пожал плечами.
— К сожалению…
— К сожалению, — догадался я, — портье мертв.
— И вы считаете это подозрительным.
— Угу.
Ледок снова пожал плечами.
— Он жил рядом с Сеной. В тот вечер был сильно пьян, такое с ним часто случалось. Шел домой, поскользнулся и упал.
— Через неделю после того, как обнаружили трупы.
— Решили, он погиб в результате несчастного случая.
— А Форсайт — в результате самоубийства.
Тут он улыбнулся.
— Мне пришло в голову, дружище, что вы прекрасно знакомы со всеми подробностями этот дела. Выходит, в нашей беседе не было нужды?
Я тоже улыбнулся.
— Я думал, так мы лучше познакомимся.
Он улыбнулся еще шире.
— Bon. — Кивнул. — И мы познакомились. Un peu. Немножко. Но лиха беда начало, так? А теперь не желаете ли освежиться перед вашей первой сегодняшней встречей? Я позволил себе снять для вас номер в довольно милой гостинице, поблизости от моей квартиры. Можем обсудить этот вопрос подробно в такси. Устраивает?
— Вполне.
Он кивнул, повернулся и жестом подозвал официанта. Когда тот подошел, Ледок какое-то время говорил с ним по-французски. Кто знает, может, он нахваливал черничный джем. Наконец официант достал из кармана блокнотик и карандаш, что-то записал, оторвал листок и положил его на столик.
Когда он ушел, Ледок наклонился, поднял листок и, даже не взглянув на него, протянул мне. Улыбнулся.
— Вам, конечно, оплачивают все расходы.
— Верно, — согласился я. Взглянул на счет и быстро перевел в доллары. Получилось меньше двадцати центов.
Так что Париж обещал американцам не только вдохновение.
В такси мы говорили о деле, но недолго. Ледок хотел показать мне местные достопримечательности.
— Здесь у нас Опера, — сказал он, наклоняясь к моему окну и показывая на вычурное серое здание справа. — Построен во время Второй империи Шарлем Гарнье. Внутри — невероятная роскошь. Гобелены, позолоченная мозаика, люстра весом в пять тонн. Громадина. В 1896 году она рухнула прямо на зрителей.
— Им вернули деньги?
Он откинулся на сиденье и улыбнулся. Взглянул на часы.
— Еще нет и двенадцати. Нет, не вернули. Но их, несомненно, утешало то, что они пострадали ради искусства. Кстати, тут есть неплохое кафе, вон там, справа. «Кафе де ла Пэ». Там делают довольно аппетитный chèvre chaud. Салат с подогретым козьим сыром. Может, как-нибудь туда заглянем.
— Там будет видно.
Ледок продолжал экскурсию.
— А вот перед нами площадь Мадлен. Строительство началось в 1764 году по велению Людовика Пятнадцатого… Здесь у нас площадь Согласия, а дальше — Елисейский дворец…
Кругом была сплошная сажа и грязь, впрочем, такую же картину можно видеть и в Нью-Йорке, и в Лондоне. Если у вас нет парового отопления и вы топите углем, приходится мириться с сажей и грязью.
Здесь все казалось величественным. Куда более величественным, чем в Нью-Йорке и в Лондоне. Улицы широкие, здания впечатляющие — как будто строители хотели верить, что, раз увидев эти здания и эти улицы, их уже никто не забудет (и надеялись, что никто не спросит, откуда взялись на все это деньги).
Мы пересекли Сену, широкую, гладкую и коричневую, зажатую меж каменных набережных, свернули налево и несколько кварталов ехали вдоль реки. По воде медленно плыли длинные, глубоко осевшие баржи. Между ними сновали суденышки поменьше, некоторые даже с парусами.
Мы свернули направо. Ледок показал мне еще несколько достопримечательностей. В основном — рестораны.
— Вон там пониже, — сказал он, — «Тартюф». Видите желтый навес? Они замечательно готовят caneton à l’orange. Утку в апельсинах. Уток, известное дело, покупают только в Руане… Там дальше по улице блинная «Бон Шанс». Вы когда-нибудь пробовали нормандские crêpes?[8]
— Нет.
Ледок кивнул, как будто нисколько не удивившись моему невежеству.
— Тогда позвольте мне вас с ними познакомить.
— Посмотрим.
— Вот тут слева, — продолжал он, — находится «Две Кубышки», вполне приличное кафе. Они готовят неплохой citron pressé. Лимонный мусс. А вон то большое здание — церковь Сен-Жермен-де-Пре. Святой Жермен-в-Поле. На этом месте был когда-то храм в честь богини Исиды.[9]
— Не так давно? — поинтересовался я.
— Нет, нет, несколько тысяч лет назад. — Он поглядел на меня и улыбнулся. — Снова шутите?
Через несколько кварталов за церковью такси повернуло налево и дальше поехало уже по узким улочкам.
— Чуть дальше, — заметил Ледок, — есть кафе «Прокоп», одно из первых кафе в Париже. Вольтер выпивал там по сорок чашек кофе за день, когда заканчивал «Кандида». У них до сих пор можно получить неплохой café au lait.[10] А их crème brûlée[11] выше всяческих похвал.
Такси остановилось около узкого четырехэтажного здания. Небольшая табличка на аккуратно выкрашенной вручную двери гласила: «Отель „Викторианский“».
Ледок наклонился вперед, переговорил с водителем и повернулся ко мне.
— Пять франков. Разумеется, он даст вам квитанцию. Для отчетности.
Я достал из кармана несколько банкнот и протянул одну Ледоку. Он что-то сказал водителю, тот заворчал, порылся в бардачке, откопал листок бумаги и, снова заворчав, начеркал что-то карандашом. Не переставая ворчать, он протянул листок Ледоку, а тот передал его мне.
— Voilà,[12] — сказал он.
Я сунул бумажку в карман пиджака, открыл дверцу и вышел из такси. Ледок передал мне мой чемодан и тоже вылез из машины. Держа в левой руке шляпу и перчатки, он легонько отряхнулся правой рукой.
— А теперь, — сказал он, — в ваш номер.
Ледок остался ждать в небольшом вестибюле, пока коридорный, воевавший, вероятно, еще с Карлом Великим, теперь воевал с шатким открытым лифтом, который наверняка уже был достаточно преклонного возраста, когда Карл Великий только родился. Он хотел взять мой чемодан, но я вцепился в него мертвой хваткой. Я не знал, как на французском вызвать скорую помощь.
