— Bon, — сказал Ледок в знак не то согласия, не то одобрения и повернулся к Лагранду.
Я огляделся. Офис занимал угол, причем немалый, на одном этаже префектуры. По высокому потолку к позолоченной цепи, поддерживавшей сверкающую хрустальную люстру, сбегалась позолоченная лепнина. Стены кремового цвета увешаны табличками в рамках, аттестатами и старыми портретами людей, которые давно почили. Сияющий мраморный пол покрывали старинные узорчатые ковры бледно-зеленого и кремового цвета. По комнате расставлена такая же антикварная, хрупкая на вид бледно-зеленая мебель на витых ножках: роскошный диван, несколько красивых кресел, близнецы тех, на которых сидели мы с Ледоком. Кофейный столик красного дерева, секретер тоже красного дерева с медными украшениями. Две застекленные книжные полки красного дерева, причем книги выглядели так, будто их не открывали лет сто. Одна стена — в сплошных высоких окнах с видом на Сену. Окна с другой стороны глядели на усеченные башни собора Парижской Богоматери.
Весьма лакомый кусок недвижимости.
— Мсье префект, — сказал Ледок, — прекрасно понимает ваше положение. Что именно вам хотелось бы узнать?
Я сказал:
— Нельзя ли получить копии полицейских отчетов о смерти Форсайта? И копию протокола вскрытия.
Лагранд слегка кивнул и сказал:
— Mais oui.
— Да, конечно, — перевел Ледок и добавил: — Только они ведь будут на французском, естественно.
— Придется перевести. Я бы также хотел получить копии полицейских отчетов о смерти портье.
Лагранд что-то сказал все с тем же выражением лица. Когда Ледок повернулся, он перевел свой взгляд на меня.
— Как угодно, — сказал Ледок. — Однако мсье префекту хотелось бы знать, почему это вас интересует.
Я пожал плечами.
— Только чтобы убедиться, что он умер в результате несчастного стучал. Такая работа.
Лагранд кивнул, затем что-то сказал.
Ледок перевел.
— Прекрасно. Что-нибудь еще?
— Хотелось бы поговорить с инспектором, который вел расследование. Смерти Форсайта и портье. Этим ведь занимался один и тот же человек, не так ли?
— Да, — сказал Ледок. С неизменным выражением лица Лагранд сказал еще что-то.
Ледок перевел:
— Мсье Лагранд с великим сожалением должен вам сообщить, что в данный момент полицейское управление Парижа очень перегружено работой. Они ведь борются не только против преступности, которая все растет, но и против врагов государства. Если он сейчас отвлечет офицера полиции от его прямых обязанностей, чтобы задать ему вопросы по поводу двух уже завершенных расследований, это будет пустой тратой драгоценного времени и приведет к значительным расходам.
— Скажите господину Лагранду, что я сам могу поговорить с тем офицером, когда он будет свободен.
Лагранд снова что-то произнес, и они оба повернулись ко мне.
— Мсье Лагранд говорит, что в Париже все добросовестные полицейские всегда находятся на работе. А этот инспектор как раз очень сознательный офицер и не захочет, чтобы его управление тратило понапрасну время или деньги.
— Ясно, — проговорил я. — Скажите ему, что агентство «Пинкертон» все понимает. Знаю, мне неудобно предлагать деньги непосредственно полицейскому управлению или самому инспектору за потраченное время. Но, может, есть какое-нибудь благотворительное объединение — я мог бы с ними договориться. Агентство «Пинкертон» отблагодарит его за посредничество, сделав взнос в это объединение.
— Замечательная мысль, — заметил Ледок и погладил бородку, — одобряю. — Когда он кончил переводить, Лагранд что-то сказал в ответ.
Ледок снова повернулся ко мне.
— Так уж получается, что подобное благотворительное объединение действительно существует, и называется оно Обществом за безопасность сирот.
— Сирот?
— Да. Парижские полицейские принимают беды сирот очень близко к сердцу.
— Кроме шуток, — заметил я. — Просто великолепно!
Он кивнул.
— Да, это достойно всяческих похвал.
— Отлично. Скажите господину Лагранду что, если он не возражает, я сделаю взнос в это общество от имени агентства «Пинкертон». Скажем, две тысячи франков.
Около сотни долларов. Клер Форсайт заплатит. Дело не в деньгах, она сама так сказала, и это были не пустые слова.
Ледок переговорил с Лаграндом, и тот опять ему что-то сказал. Ледок повернулся ко мне.
— Мсье Лагранд сказал, что высоко ценит щедрость агентства и вашу личную доброту.
— Это самое маленькое, что мы можем сделать, — сказал я Лагранду. Он удовлетворенно кивнул. Во всяком случае, мне показалось, что он остался доволен.
— Могу я повидаться с тем инспектором завтра? И нельзя ли нам встретиться с ним в отеле, где умер Форсайт?
Лагранд кивнул и что-то сказал. Ледок перевел:
— В полдень вас устроит?
— Вполне.
— Мсье префект об этом позаботится, — сказал Ледок.
— Поблагодарите его от моего имени, — попросил я, — и скажите, что я очень ценю его помощь.
Лагранд снова заговорил. Ледок поверился ко мне.
— Мсье префект сказал, что ему приятно оказать вам услугу.
— Но сначала я хотел бы просмотреть все отчеты.
Ледок выслушал ответ Лагранда и сказал:
— Мсье префект это предвидел. Бумаги ждут нас у секретаря. Все-все. Мы сможем их забрать, когда будем уходить.
— Благодарю.
Лагранд опять что-то сказал. Ледок повернулся ко мне.
— Мсье префект говорит, не стоит благодарности. И он опять-таки надеется, что в Париже вам понравится. Но сейчас он вынужден извиниться: к сожалению, его ждут дела.
Я встал.
— Можно задать префекту еще один вопрос?
— Конечно.
— Ведь ему знакомо это дело. А что он сам думает о Ричарде Форсайте?
Ледок не успел перевести, как префект ответил по-английски.
— Никчемный тип. — Его английский оказался весьма приличным. А выражение лица, если можно так выразиться, ничуть не изменилось. — Дилетант. Извращенец.
— Благодарю, — сказал я. — Завтра же перешлю в банк чек для сироток.
Лагранд в первый раз улыбнулся.
— Не сомневаюсь, мсье Бомон, — сказал он.
— Кроме шуток, — проговорил Ледок.
— Это значит…
Он улыбнулся и поднял руку.
— Да-да, я знаю, что это значит. Просто мне понравилось само выражение.
Мы спускались по ступеням префектуры. День выдался славный: светило солнце, было тепло. Цвели каштаны.
— Вы меня удивляете, мсье Бомон, — сказал он. — Я всегда считал американцев прямолинейными и открытыми. Не знал, что они страдают двуличием.
— Иногда пинкертонам приходится идти на это, — сказал я.
Он засмеялся.
— Пошли наслаждаться кофе.
Мы сели на открытом воздухе в маленьком кафе на улице Риволи, под тентом в красно-белую полоску, поблизости от книжного магазина, где продавалась литература на английском языке. Улица была забита прохожими, и никто из них не выглядел так, будто скоро умрет от голода. На мужчинах были хорошо скроенные светлые костюмы, которые они, надо признаться, умели носить. На женщинах были хорошо скроенные светлые платья, которые они тоже умели носить. Платья обнажали их ножки более откровенно, чем в Нью-Йорке или Лондоне, но я ничего не имел против.
Ничего не имел против и Ледок. Он то и дело поднимал глаза от бумаг, взятых у секретаря префекта, поджимал губы и прищуривался, разглядывая пару изящных икр, которые то напрягались, то расслаблялись по мере того как их обладательница двигалась по тротуару.
— Это краткие отчеты, — заметил я, кивнув на папку.
Ледок подумал. И взглянул на меня.
— Ну конечно. Разве можно ожидать, что чиновник отдаст подлинные документы. Для него это все равно что лишиться собственной печени.
— Надо все это перевести до моей завтрашней встречи с инспектором.
— Сделаем. Если потребуется, сам переведу. — Он швырнул папку на стол. — Но без всякого удовольствия. Это же такая нудятина.
Я отпил кофе.
— Расскажите подробнее о Лагранде.
— Что бы вам еще хотелось знать?
— Все, что может пригодиться.
— Кто знает, что может пригодиться?
— На ваше усмотрение.
— Ну ладно. — Он погладил бородку. — Прежде всего, мсье префект — правый.
— Правый?
— У вас в Америке только две партии, не так ли? Республиканская и демократическая. У нас же во Франции дело обстоит несколько иначе. У нас есть не только партии, в великом множестве, но и общества, лиги, клубы, союзы, синдикаты, и все они рассеяны в промежутке между правым крылом и левым.
— И что отделяет правых от левых?
— Центр, — сказал Ледок и улыбнулся. — Впрочем, всего лишь теоретически. По сути, большинство этих групп, правые, левые и центристы, разделяют одинаковые взгляды и преследуют одни и те же цели. И отличить их друг от друга довольно трудно. Понимаете, сам-то я далек от политики. Но, как мне представляется, все власть имущие, и левые и правые, — аристократы. Насколько я понимаю, единственная заметная разница между правыми и левыми заключается в том, что правые хотят сосредоточить всю власть в руках одного человека.
