— Знаю, — ответила Хильда. — Но я, так же как и вы, много думала об этом. Существует одно серьезное препятствие против обращения в полицию по этому конкретному поводу, препятствие, которого вы не осознаете. Если мы это сделаем, как вы думаете, что они прежде всего предпримут?
К тому времени Дерек прочел достаточное количество письменных показаний свидетелей, чтобы иметь представление о том, как работает полиция.
— Полагаю, они начнут опрашивать всех свидетелей, — сказал он.
— Именно. И к кому первому они обратятся?
— Надо думать, к судье.
— Вот-вот.
— Конечно, мы не знаем, может ли он сказать хоть что-то об этом происшествии. Если только… Он вам не говорил?..
— Нет. Он ничего мне не говорил. Вполне вероятно, что он вообще ничего не помнит о прошлой ночи.
— Понимаю: и вы не хотите поселить в нем тревогу.
— Да, не хочу, — медленно произнесла Хильда. — Это одна причина, по которой я не желаю, чтобы полиция слонялась здесь и собирала показания. Но есть и другая. Допустим, что он помнит все.
— Я не совсем понимаю, — удивился Дерек.
— В самом деле? Лучше бы вы поняли все сами, это немного облегчило бы мою задачу. Видите ли… прошлой ночью вы высказали предположение о том, как еще это могло случиться. Боюсь, я слишком резко на него прореагировала. Но допустим — всего лишь допустим, — что вы были правы… что он в самом деле хотел… О, Дерек, неужели мне нужно все сказать открытым текстом?
Она чуть не плакала. Дерек, чрезвычайно смущенный этим зрелищем, неловко засуетился, пытаясь утешить ее.
— Но послушайте, — затараторил он, — я вовсе не подразумевал того, что сказал тогда. Просто я рассердился, когда вы заявили, будто я спал. Так я и спал… почти. Пожалуйста, не воспринимайте это всерьез. Я никогда не имел в виду, что судья хотел покончить собой. В конце концов, нет ни малейшей причины предполагать подобное.
— Спасибо, Дерек, — сказала Хильда, вытирая глаза. — Очень мило, что вы это сказали. Но боюсь, все не так просто. Видите ли, вы не знаете моего мужа так, как знаю его я. — Она вымучила слабую улыбку. — Что неудивительно, не так ли? Странная сложилась ситуация. Мы знакомы всего несколько недель, а я говорю с вами о вещах, которые, как мне казалось, никогда и ни с кем обсуждать бы не стала. Ладно, нет смысла ходить вокруг да около. Дело вот в чем: я и впрямь думаю, что мой муж при определенных обстоятельствах мог решиться на самоубийство.
Дерек хотел что-то сказать, но она жестом остановила его.
— Раз уж я начала, дайте мне закончить. Как вы, вероятно, уже заметили, он человек гордый — это касается и его самого, и его положения. Вам известно, что над ним нависла угроза потерять свое положение из-за того, что случилось в Маркхэмптоне. Впрочем, возможно, вам это и неизвестно, но угроза есть, и она весьма реальна. Его это очень беспокоит, хотя открыто он не подает и виду. И это, вкупе с волнениями, которые доставили ему другие происшествия, могло навести его на мысль… Я не знаю. Мне страшно даже предположить, что творится у него на душе. Он во многих отношениях человек очень замкнутый. Я только что сказала, что вы не знаете его так, как знаю я, но, если задуматься, я начинаю сомневаться: а так ли уж хорошо я сама его знаю?
Для Дерека с его малым жизненным опытом было шоком услышать, что двое могут годами жить вместе и, в сущности, до конца не знать друг друга. Невольно перед его мысленным взором проплыл идеальный образ Шилы. Насколько другим, почувствовал он, был бы их союз идеального единства душ и разума!
— Вот такие дела! — завершила Хильда с неожиданно бодрым видом, показавшимся не совсем уместным. — Я сказала то, что сказала, и это должно было быть сказано, но вам незачем принимать это слишком близко к сердцу. А теперь мы должны поторопиться, если не хотим опоздать на ужин.
В тот вечер Дерек с интересом изучал судью. Не было бы преувеличением сказать, что он по-настоящему видел его впервые, и по окончании наблюдения вынужден был признать, что не нашел в его облике ничего, что могло бы свидетельствовать о его расположенности к самоубийству. Правда, справедливости ради надо заметить, что он не имел сколько-нибудь ясного представления о том, как выглядит человек, намеревающийся покончить с собой. Но насколько он мог судить, в облике судьи не было вообще ничего особенного, разве что угрюмость, ставшая для него в последнее время обычной, была чуть более явной, чем всегда.
Однако Хильда, которая, разумеется, могла судить об этом лучше, по всей видимости, думала иначе. Ее озабоченность проявилась в решительном намерении, в конце концов увенчавшемся успехом, взбодрить его светлость. Впервые за несколько недель Дерек видел, как она практикует свой талант светской львицы на собственном муже, и зрелище, надо признать, было обворожительным. Вложив в поставленную перед собой задачу весь свой такт и обаяние, она мало-помалу ухитрилась разогнать обволакивавший его мрак. К концу ужина Барбер, к собственному очевидному удивлению, стал разговорчив и почти весел. Дерек, вовлеченный Хильдой в круговорот сплетен, комментариев и намеков так умело, что, почти того не сознавая, и сам внес немалый вклад в успех ее предприятия, неожиданно для себя обнаружил, что вечер доставляет ему истинное удовольствие. Попивая кофе после ужина и слушая юридический анекдот, который был хоть и сугубо профессиональным, но отнюдь не несмешным, он подумал: если бы все вечера в этом турне были такими, не было бы причин жаловаться. Сэвидж явился, чтобы убрать кофейный поднос, но прежде чем удалиться, щедро подкинул в камин угля из мешка с надписью «Уитсиская корпорация». Мягкий свет и тепло начали разливаться по студеным акрам гостиной. Судья достал сигару и с энтузиазмом пустился в рассуждения о неприступности «линии Мажино». Хильда, выполнив свою миссию, погрузилась в молчание. Уголком глаза Дерек видел, что она устала, но была довольна. Он представил себе, что она держит мужа за руку. То был миг покоя и благополучия.
Глядя на чету теперь, Дерек не мог поверить, что совсем недавно, серьезно обсуждал с одним из них вероятность самоубийства другого. В конце концов, что бы там ни говорила Хильда, люди самоубийств не совершают. То есть знакомые ему люди. Но если даже самоубийство казалось теперь смешным предположением, то здесь, посреди викторианской роскоши уитсиской резиденции, еще более абсурдно было думать, что этому худому высокому мужчине, попыхивающему сигарой по другую сторону камина, могла реально грозить опасность убийства. В конце концов, убийство — это нечто, что существует лишь в книгах и газетах. То, что за время этого турне Дерек присутствовал на трех или четырех слушаниях по делам об убийствах, ни в малейшей степени не поколебало его убежденности. Те люди на скамье подсудимых не были реальными, то есть обычными людьми, иначе как бы они там оказались? Что же касается их несчастных жертв, чьи искромсанные останки полиция с таким удовольствием демонстрировала на фотографиях, то, на благо душевного спокойствия Дерека, они оставались для него всего лишь фотографиями.
Хорошее настроение судьи, достигнутое ценой таких усилий, продлилось недолго. Всю оставшуюся часть турне он снова был отчужденным, надменным и раздраженным. В последний день работы в Уитси он не отказал себе в удовольствии спровоцировать ничем не обоснованную и весьма тягостную размолвку с Петтигрю во время слушаний по заявлению о необоснованном разводе. Дерек так и не понял, из-за чего разгорелся сыр-бор (кроме того, что это было как-то связано с одной из тех совершенно искусственных процессуальных норм, без споров о которых истинный юрист что рыба без воды), но небольшое расхождение во взглядах вылилось в то, что все местные газеты на следующий день именовали не иначе как «сценой в суде». Впервые Петтигрю утратил свою обычную ироническую невозмутимость. Он повысил голос, сильно покраснел, стал бесцеремонно перебивать его светлость и, когда было объявлено решение не в его пользу, швырнул на стол папку с делом и демонстративно вышел из зала, даже не подумав поклониться в сторону суда. Его можно было понять, потому что с ним обошлись грубо-неуважительно, но для человека с его сдержанным темпераментом такая вспышка была удивительна.
Если не считать этого неприятного инцидента, о заключительных днях в Уитси вспомнить особо было нечего. Ставень в библиотеке починили, и со стороны полиции больше никаких претензий не поступало. Ночные стражи к своим уже привычным обязанностям добавили обязанность время от времени принюхиваться к щели под дверью судьи, но ни разу не учуяли ни малейшей утечки газа. Никакой намек на опасность не нарушил больше монотонность дней и ночей резиденции.
События, последовавшие за ужином в честь мэра города и представителей городского совета, возымели один результат, за который Дерек был им благодарен: сблизили его с Хильдой. Хотя тема, ставшая предметом их разговора после той злосчастной ночи, больше никогда не всплывала, возникшая тогда между ними обоюдная доверительность отношений сохранилась. Дерек обнаружил, что может совершенно свободно говорить с Хильдой на самые разные темы, притом почти на равных, и это было новым для него опытом. Он больше не испытывал почтительного трепета перед ее более обширным знанием жизни. Совершенно неожиданно он осознал, что наконец повзрослел. Но каким бы ни было установившееся между ними доверие, оно оставалось, выражаясь дипломатическим языком, односторонним соглашением. Ни разу он не испытал ни малейшего желания поверить ей тайну своей влюбленности. С ранее не свойственной ему проницательностью он ясно видел, что I при всей широте интересов Хильды существовали вещи, которые ее напрочь не интересовали, и в эту зону отсутствия интереса входили другие женщины.
