– Это ваш автомобиль снаружи, я полагаю. – Она сказала это мрачным почти презрительным голосом. – Я хотела бы знать, о чем вы думали, когда врывались в мой дом!
– Вы вправе злиться, – сказал беззащитно Морс, подняв левую руку в слабом жесте умиротворения. – Я объясню все через минуту. Я обещаю вам. Но могу ли я задать вам один вопрос вначале? Это все, что я прошу. Только один вопрос. Это очень важно.
Она смотрела на него с любопытством, как будто он был слегка сумасшедшим.
– Вы говорите по-французски, не так ли?
– Да.
Нахмурившись, она опустила сумку с покупками у двери, и застыла совершенно неподвижно, сохраняя расстояние между ними.
– Да, я говорю по-французски. Что из того?
Морс сделал отчаянный шаг.
– Avez–vous appris français à l'école?[32]
Мгновение она только смотрела на него пустыми, непонимающими глазами, после чего последовал разрушительный ответ, соскользнувший плавно и идиоматически верно с ее обученных губ.
– Oui. Je l'ai étudié d'abord à l'école et apres pendant trois ans à l'universite. Alors je devrais parler la langue assez bien, nest–ce pas?
– Et avez–vous rencontré votre mari à Exeter?
– Oui. Nous étions étudiants là–bas tous les deux. Naturellement, il parle français mieux que moi. Mais il est assez évident que vous parlez français comme un anglais typique, et votre accent est abominable.[33]
Морс вернулся на кухню с видом умственно отсталого зомби, сел за стол, и схватился обеими руками за голову. Зачем он старался, так или иначе? Ему все было ясно. Ему стало ясно, как только она закрыла входную дверь и повернулась к нему лицом – лицом, все еще покрытым некрасивой пятнистой сыпью.
– Вы оба не хотели бы выпить чашку чая? – спросила миссис Эйкам, когда и смущенный Льюис вышел застенчиво из-за кухонной двери.
Откинувшись на пассажирское сиденье, Морс рассматривал свою мозаику с ошеломленным недоумением. Они оставили Кернарфон сразу после 9.00 вечера, и было хорошо за полночь, когда они прибыли в Оксфорд. Каждый оставил другого с его собственными мыслями, мыслями о том, как на ничейной земле скрестились неудача и бесперспективность.
Допрос Эйкама был очень странным. Морс, казалось, полностью потерял нить расследования, и его первые вопросы были почти ошеломленно извиняющимися. Он замолчал, чтобы Льюис попробовал прояснить некоторые моменты, которые ранее были сделаны самим Морсом, и после первоначальной уклончивости Эйкам, почти обрадовался возможности, наконец, высказать наболевшее. И, когда он это сделал, Льюису осталось только гадать, где поезд инспекторской мысли сошел с рельсов и, упав, превратился в груду мятых обломков на трассе; многие из предположений Морса были верны, это очевидно. Почти зловеще верны.
Эйкам (по его собственному признанию) действительно увлекся Вэлери Тэйлор и несколько раз переспал с ней; в том числе вечером в начале апреля (не марта), когда его жена вернулась домой рано во вторник (не в среду) с курсов, где она обучалась уходу за больными (не шитью) в Окстоне (не в Хедингтоне). Ее учитель подхватил лишай (не грипп), и занятие было отменено. В результате было восемь часов (не в четверть восьмого), когда вернувшись, миссис Эйкам обнаружила, что они лежали вместе на кушетке (не в кровати). А конец был поистине вулканическим. Вэлери, видимо, чувствовала себя наименее оскорбленной в этом беспокойном трио. Для Эйкама и его жены наступила череда мрачных и бесплодных дней. Между ними все было кончено – она твердо настаивала на этом; но она решила остаться с ним до тех пор, пока их разрыв может быть осуществлен с минимумом социального скандала. Он сам решил, что должен уволиться и подал заявление о переводе в Кернарфон; и хотя Филлипсон допросил его довольно подробно о его мотивах, (очевидно, было бессмысленно переходить на не особенно перспективную должность), он скрыл от него истину, не сказав ничего. Буквально ничего. Он мог только молиться, чтобы Вэлери тоже держала язык за зубами.
За три недели до ее исчезновения ему снова пришлось поговорить лично с Вэлери, когда она сказала ему, что ждет ребенка, ребенка, который был, наверняка, его. Она держалась (или так показалось Эйкаму) совершенно уверенно и беззаботно, и сказала ему, что все будет в порядке. Она умоляла его только об одном: если ей придется скрыться, чтобы он ничего никому не говорил – ничего и никому. И хотя он спрашивал о ее намерениях, она только повторяла, что с ней будет все в порядке. Неужели ей не нужны деньги? Она сказала, что ему это необязательно знать, но, улыбаясь лукаво, сказала, что с ней будет все в порядке. Все будет «все в порядке». Все, что бы ни случилось, будет всегда «все в порядке» с Вэлери. (Именно в этот момент допроса Льюисом, и только в этот момент, Морс вдруг навострил уши и задал несколько несущественных вопросов.) Оказалось, однако, что с денежной стороны не все было полностью «все в порядке», примерно за неделю до того дня, когда она исчезла, Вэлери подошла к Эйкаму и сказала ему, что она будет очень благодарна за любые деньги, которые он сможет найти для нее. Она не предъявляла на него претензий, и он обрадовался, что может помочь ей. И хотя ему удалось собрать достаточно мало – с полного согласия его жены – он передал ей одну сотню фунтов. А потом она ушла; как и все остальные он не имел ни малейшего представления о том, куда она пошла, но он сдержал слово и с тех пор молчал, – как Вэлери и просила его.
В это же время на домашнем фронте Эйкамов раны, наконец-то, начали затягиваться; и с уходом Вэлери они попытались, в первый раз после той ужасной ночи, обсудить свою печальную ситуацию с некоторой степенью рациональности и взаимопонимания. Он сказал ей, что любит ее, что теперь он понял, как много она значит для него, и как отчаянно он надеется, что они останутся вместе. Она тогда плакала, и сказала, что знает, как он должен быть разочарован, что она не может иметь собственных детей... И когда летний семестр подошел к концу, они решили – почти радостно решили – что будут держаться вместе, и попытаются исправить свой брак. Во всяком случае, у них никогда не возникало ни малейшей мысли о разводе: его жена была католичкой.
Таким образом, продолжал Эйкам, они вместе перебрались в Северный Уэльс, и теперь жили достаточно счастливо – или точнее так было, пока все опять не взорвалось из-за убийства Реджи Бэйнса, в котором (он поклялся торжественно своей честью) он сам был полностью невиновен. Шантаж? Эта идея была смехотворна. Единственным человеком, который что-то знал, была Вэлери Тэйлор, а Вэлери он не видел и ничего не слышал о ней со дня ее исчезновения. Была ли она жива, были ли она мертва, он понятия не имел – ну ни малейшего представления.
На этом допрос закончился. Или почти закончился. Ибо сам Морс, который, наконец, оправился от смертельного удара, продоложил его пытать в соответствии с собственной извилистой теорией.
– Ваша жена водит автомобиль?
Эйкам посмотрел на него с легким удивлением.
– Нет. Она никогда в жизни не водила. Зачем?
Льюис, закончив с допросом, старательно вел машину сквозь ночь. И, когда он вспоминал факты, о которых рассказал Эйкам, он чувствовал глубокое сочувствие к удрученной, молчаливой фигуре, привалившейся рядом с ним на сиденье машины, и курившей (необычно) сигарету за сигаретой, и (если сказать по-правде) бессовестно злившейся на себя...
Почему он был не прав? Где он ошибся? Эти вопросы вертелись в голове Морса, как будто их бесконечно задавал какой-то собеседник, устроившийся внутри его мозга. Он вспомнил свой первый анализ дела – тот, в котором он обвинил миссис Тэйлор в убийстве не только Реджинальда Бэйнса, но и ее дочери Вэлери. Как легко теперь понять, почему это было не так! Его рассуждения сели на мель на рифах неправдоподобности и невыполнимости: вопиюще невероятно, чтобы миссис Тэйлор убила свою единственную дочь (матери просто не делают такого рода вещи часто, не так ли?); и равно невозможно, чтобы кто-то убил Вэлери в тот день, когда она исчезла, так как через три дня, живая и здоровая, она забралась на заднее сиденье такси, покинув клинику абортов в Лондоне. Да, первый анализ был жестоко разбит на куски фактами, и теперь лежал потонувший без следа на дне морском. С этим было ясно.
А что второй анализ? Этот, казалось, был способен прояснить все факты, или почти все. Что же пошло не так с этим? Опять же его логика наскочила на риф неразумности: вопиюще неправдоподобно, чтобы у Вэлери Тэйлор был достаточный мотив или адекватная возможность убить человека, который создавал небольшую, периферийную угрозу для ее будущего счастья; и равно невозможно, чтобы женщина, живущая с Дэвидом Эйкамом, была Вэлери Тэйлор. Она и не была. Она была миссис Эйкам. И анализ номер 2 лег бок о бок с анализом номер 1 – как безвозвратно затонувшие суда на дне океана.
Почти неистово Морс пытался отвлечься от всего этого. Он пытался вызвать в воображении мечты о честных женщинах; и если это невозможно, то пробовал проецировать на свой ум сырой, без цензуры фильм эротического плана; он пытался изо всех сил... И все-таки, опустив его на землю, реальное дело Тэйлор, переполнявшее его мозг, прекратило эти полеты наполовину запретных фантазий, и вытряхнуло его обратно к неизбежному настроению уныния, всеохватного уныния. Факты, факты, факты! Факты, которые он в очередной раз рассматривал один за другим, шли и шли чередой в его голове. Если бы он придерживался только фактов! Айнли был мертв – это был факт. Кто-то написал письмо на следующий день после того, как он умер – это был факт. Вэлери была жива в те дни, сразу после ее исчезновения – это был факт. Бэйнс был мертв – это был факт. Миссис Эйкам была миссис Эйкам – это был факт. Но куда ему двигаться с этим? Он начал понимать, как мало было фактов; как очень, очень мало. Множество вероятных фактов; справедливости ради, помогавших ему вероятных фактов; но мало таких, которые можно оценивать как неопровержимые факты. И в который раз факты, маршируя как солдаты, шли по плацу... Он резко покачал головой и почувствовал, что должно быть сходит с ума.
