Она молча стояла, ожидая, чтобы он заговорил. В левой руке она держала моток шпагата, на ее лице он прочел недоумение.
– Да? – сказала она наконец.
Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпу и поклонился. Она уставилась на его усы, словно завороженная.
– Миссис Рестарик?
– Да. Но я…
– Надеюсь, я не расстраиваю вас, мадам?
Ее губы тронула улыбка.
– Нет-нет. А вы…
– Я позволил себе удостоиться визита к вам. Мой добрый друг миссис Ариадна Оливер…
– Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.
– Мосье Пуаро, – поправил он, подчеркивая последний слог. – Эркюль Пуаро к вашим услугам. Я оказался в окрестностях и дерзнул явиться к вам в надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэру Родрику Хорсфилду.
– Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть к нам.
– Надеюсь, я не причиню неудобства?
– Ну какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас в прошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правда ли? Но, может быть, вы не увлекаетесь детективными романами? Вы ведь сами сыщик, я не ошибаюсь? Настоящий?
– Самый настоящий из всех настоящих, – ответил Пуаро.
Он заметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в нее внимательнее. Она была красива, но несколько искусственной красотой. Золотые волосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Он подумал, что она, возможно, в глубине души чувствует себя неуверенно и усердно играет роль английской владелицы поместья, культивирующей свой сад. И попробовал прикинуть, кем были ее родители.
– У вас чудесный сад, – сказал он.
– Вы любите сады?
– Не так, как их любят англичане. У вас в Англии особый талант на сады. Они для вас означают что-то особое. А для нас не так.
– Вы хотите сказать, для французов?
– Я не француз. Я бельгиец.
– Ах да! По-моему, миссис Оливер упомянула, что вы когда-то служили в бельгийской полиции.
– Совершенно верно. Я – старый бельгийский полицейский пес. – Он вежливо усмехнулся и взмахнул руками. – Вашими садами, садами англичан, я восхищаюсь. Я сижу у ваших ног! Латинские расы предпочитают правильно разбитые сады – перед шато, так сказать, Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется, они придумали potager. Он очень важен – potager. Здесь в Англии у вас есть potager, но вы заимствовали его из Франции, и вы не любите potager столь сильно, как любите свои цветы. Bien?[9] Не так ли?
– Да, мне кажется, вы правы, – сказала Мэри Рестарик. – Пожалуйста, пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.
– Как вы и сказали, я приехал принести дань уважения сэру Родрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте, когда ее вижу. – Он поклонился.
Она засмеялась с некоторым смущением.
– Ну к чему такие комплименты!
Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.
– Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.
– Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.
– О, со времени наших встреч прошел такой срок! Вполне возможно, он успел меня забыть. Встреч, связанных со шпионажем и научным развитием некоего изобретения. Этим изобретением мы обязаны талантам сэра Родрика. Надеюсь, он захочет меня увидеть.
– Не сомневаюсь, он будет очень доволен, – сказала миссис Рестарик. – Теперь ему в некоторых отношениях живется скучновато. Мне часто приходится уезжать в Лондон – мы подыскиваем там подходящий дом. – Она вздохнула. – Пожилые люди иногда бывают так трудны!
– О, я знаю, – сказал Пуаро. – Нередко и я сам бываю трудным.
Она засмеялась.
– Ну, нет, мосье Пуаро, не делайте вида, будто вы стары.
– Иногда мне говорят именно это, – сказал Пуаро и вздохнул. – Юные девушки, – добавил он скорбно.
– Очень невежливо с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.
– О, у вас есть дочь?
– Да. То есть мне она падчерица.
– Мне будет очень приятно познакомиться с ней, – сказал Пуаро учтиво.
– Да, но боюсь, ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там работает.
– Молоденькие девушки, они в наши дни все работают.
– Работать следует всем, – сказала миссис Рестарик неопределенно. – Даже когда они выходят замуж, их уговаривают вернуться на производство и в школу учительницами.
– А вас, мадам, убедили куда-нибудь вернуться?
– Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем совсем недавно. Все это… еще очень для меня… непривычно.
Она посмотрела вокруг без всякого энтузиазма, как заключил Пуаро. Комната была обставлена прекрасно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим, лучащийся сдерживаемой энергией.
– Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?
– Да, ей гораздо лучше жить в Лондоне. Тут ей не нравится. – Она вдруг умолкла, но затем договорила, словно слова из нее вытягивали клещами: – И ей не нравлюсь я.
– Это невозможно! – воскликнул Пуаро с галльской любезностью.
– Вполне возможно. Что же, наверное, так часто бывает. Девушке непросто свыкнуться с мачехой.
– А ваша дочь очень любила свою родную мать?
– Ну, наверное. Она трудная девочка. Думаю, в этом она не исключение.
Пуаро сказал со вздохом:
– Теперь у отцов и матерей нет над дочерьми почти никакой власти. Не то что в добрые старые времена.
– Да, никакой.
– Об этом не принято говорить, мадам, но должен признаться, я очень сожалею, что они столь неразборчивы в выборе… как это сказать?.. своих дружков?
– Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу тревог. Но, думаю, жалобами делу не поможешь. Все экспериментируют по-своему. Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.
Она направилась к двери. Пуаро оглянулся через плечо. Скучная комната, безликая комната – если исключить два портрета. По фасону серого платья Пуаро заключил, что написаны они были довольно давно. Если это первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, она бы ему не понравилась.
Он сказал вслух:
– Прекрасные портреты, мадам.
– Да. Написаны Лансбергером.
Это была фамилия знаменитого и очень дорогого портретиста, гремевшего двадцать лет назад. Его педантичный натурализм успел совершенно выйти из моды, и после его смерти о нем забыли. Тех, кого он писал, иногда презрительно называли «портновскими манекенами», но Пуаро придерживался иного мнения. Он подозревал умело скрытую насмешку в зализанности лиц и фигур, с такой легкостью выходивших из-под кисти Лансбергера.
Поднимаясь по лестнице впереди него, Мэри Рестарик сказала:
– Они только что повешены. Хранились в подвале, и их пришлось отреставрировать…
Она внезапно умолкла и резко остановилась, держась одной рукой за перила.
Выше на площадке появилась фигура и начала спускаться им навстречу. В ней было что-то странно неуместное. Словно кто-то надел маскарадный костюм, кто-то безусловно чуждый этому дому.
Впрочем, вид этой фигуры был для Пуаро привычным, хотя и в другой обстановке – на лондонских улицах, даже на званых вечерах. Представитель современной молодежи: черный пиджак, вышитый бархатный жилет, тесные тугие брюки, ниспадающие на плечи каштановые кудри. Выглядел он живописно, по-женственному красивым, и требовалось несколько секунд, чтобы распознать в нем мужчину.
– Дэвид! – резко сказала Мэри Рестарик. – Что вы тут делаете?
Молодой человек ничуть не смутился.
– Я вас напугал? – спросил он. – Прошу прощения.
– Что вы здесь делаете? Тут, в доме? Вы… вы приехали с Нормой?
– С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.
– Найти здесь? Как так? Она в Лондоне.
– Но, моя дорогая, ее там нет. Во всяком случае, ее нет в квартире шестьдесят семь в Бородин-Меншенс.
– Как так – нет?
– Ну, поскольку она не вернулась в воскресенье, я решил, что, может быть, она все еще у вас. И приехал узнать, что ей пришло в голову.
– Она уехала вечером в воскресенье, как обычно. – Голос ее стал гневным. – Почему вы не позвонили в дверь и не подождали, пока вам откроют? Почему вы бродите по дому?
– Право, милая моя, вы как будто подозреваете, что я подбираюсь к серебряным ложкам и так далее. Что противоестественного в том, чтобы войти в дом в разгар дня? Что тут такого?
– Ну, мы старомодны, и нам это не нравится.
– Боже, боже! – вздохнул Дэвид. – Придавать пустякам такое значение. Ну, если, дорогая моя, надеяться на радушный прием мне более нельзя, а вы как будто знать не знаете, где ваша падчерица, то мне, пожалуй, лучше удалиться. Не угодно ли, я выверну карманы?
– Не говорите глупостей, Дэвид.
– В таком случае пока! – Молодой человек прошел мимо них, приветливо помахал рукой, спустился с лестницы и вышел в открытую входную дверь.
– Отвратительный тип! – сказала Мэри Рестарик с такой ядовитой злобой, что Пуаро чуть не вздрогнул. – Я его не выношу. Ну, почему Англия теперь просто кишит такими, как он?
