— Пока они не докажут, что по мудрости равны Соломону. Вы прошли тест с большим запасом.
— Тсс! Есть только одна мудрость, которая имеет общественную ценность, и это — осознание собственных пределов.
— Нервных молодых донов и студентов обычно доводят до конвульсий, поскольку те боятся откровенно признать, что чего-то не знают.
— Показывая тем самым, — сказала мисс Пайк через декана, — что они глупее Сократа, который делал такие признания довольно часто.
— Ради Бога, — взмолился Уимзи, — не упоминайте Сократа. Мы можем пойти по новому кругу.
— Не сейчас, — сказала декан. — Теперь она, если и задаст вопрос, то чтобы что-то узнать.
— Есть один вопрос, ответ на который я очень хочу узнать, — вступила мисс Пайк, — если только вы не поймёте меня превратно.
Мисс Пайк, конечно, всё ещё не могла успокоиться по поводу манишки доктора Трипа, и жаждала просвещения. Харриет надеялась, что Уимзи примет её любопытство за то, чем оно и являлось: не за коварство, а за немного нескромную тягу к точной информации, которая характеризует академический ум.
— Это явление, — с готовностью начал он, — находится в пределах моей собственной сферы знаний. Так происходит потому, что человеческое туловище обладает более высокой гибкостью, чем готовая рубашка. Щёлкающий звук, о котором вы говорите, создаётся, когда манишка немного длинновата для владельца. Жёсткие края, которые при наклоне тела немного расходятся, возвращаются назад, схлопываясь с громким щелчком, подобным испускаемому надкрыльями некоторых жуков. Это не следует путать, однако, с тиканьем жука-точильщика, которое производится челюстями и, как считается, служит своеобразным любовным кличем. Щелчок манишки не имеет никакого отношения к любви и, в действительности, является значительным неудобством для бедного насекомого. Его можно устранить более тщательным выбором одежды или, в крайних случаях, изготовлением её на заказ по точным размерам.
— Огромное спасибо, — сказала мисс Пайк. — Это в высшей степени удовлетворительное объяснение. Наверное, вполне можно провести параллель со старомодным корсетом, который создавал аналогичные неудобства.
— Это неудобство, — добавил Уимзи, — было ещё сильнее в случае бронированных доспехов, которые должны были быть очень хорошо скроены, чтобы позволить двигаться вообще.
В этот момент мисс Бартон привлекла внимание Харриет каким-то замечанием, и она потеряла нить беседы на другой стороне стола. Когда она вновь прислушалась, мисс Пайк знакомила своих соседей с некоторыми любопытными подробностями древней минойской цивилизации, а директриса очевидно ожидала, когда вновь сможет перейти в атаку на Питера. Повернувшись направо, Харриет увидела, что мисс Хилльярд наблюдала за группой с забавно сосредоточенным выражением. Харриет попросила её передать сахар, и она возвратилась на землю, слегка вздрогнув.
— Они, кажется, прекрасно спелись, — заметила Харриет.
— Мисс Пайк любит аудиторию, — ответила мисс Хилльярд с таким количеством яда, что Харриет поразилась.
— Мужчине иногда тоже полезно послушать, — сказала она.
Мисс Хилльярд рассеянно согласилась. После небольшой паузы, во время которой обед продолжался без каких-либо инцидентов, она сказала:
— Ваш друг говорил, что может получить доступ для меня к некоторым частным коллекциям исторических документов во Флоренции. Вы считаете, что он действительно имеет в виду то, что говорит?
— Если он так говорит, можете не сомневаться, что может и сделает.
— Что ж, вам лучше знать, — сказала мисс Хилльярд. — Очень рада это слышать.
Тем временем директриса осуществила новый захват и тихо с серьёзным видом о чём-то говорила с Питером. Он слушал внимательно, одновременно очищая яблоко, и узкая спиралька кожуры медленно скользила по его пальцам. Она завершила свою речь каким-то вопросом, и он покачал головой.
— Это очень маловероятно. Должен сказать, что на это вообще не было никакой надежды.
Харриет задалась вопросом, дошёл ли разговор, наконец, до анонимщицы, но тут Питер сказал:
— Триста лет назад это имело сравнительно небольшое значение. Но теперь, когда достигнут возраст национальной самореализации, возраст колониальной экспансии, возраст варварских вторжений и возраст упадка и гибели, когда все зажаты бок о бок во времени и пространстве, все вооружены одинаково ядовитым газом и устремляются вовне на манер развитых цивилизаций, принципы стали опаснее, чем страсти. Становится необыкновенно легко убивать людей в больших количествах, и первая вещь, которую делает принцип, — если это действительно принцип, — состоит в том, чтобы кого-то убить.
— «Настоящая трагедия — это не конфликт добра со злом, но добра с добром», а это означает, что проблема не имеет решения.
— Да. Болезненно, конечно, для того, кто хочет остаться чистеньким. Остаётся либо приветствовать неизбежное и получить прозвище кровожадного прогрессиста, или попытаться выиграть время и называться кровожадным реакционером. Но если аргументом является кровь, все аргументы становятся проклято-кровавыми.
Директриса восприняла эпитет буквально.
— Я иногда задаюсь вопросом, получаем ли мы что-нибудь, выигрывая время.
— Ну, если на письма долго не отвечать, некоторые из них ответят за себя сами. Никто не может предотвратить падение Трои, но унылому осторожному человеку может удастся вывезти контрабандой Лар и Пенатов, даже рискуя тем, что к его имени прилепится эпитет «добродетельный».
— Университеты всегда вынуждены идти в ногу с прогрессом.
— Но все эпические сражения даются арьергардом — в Ронсевальском ущелье и Фермопилах.
— Очень хорошо, — смеясь, сказала директриса, — давайте умрём на посту, ничего не достигнув, но войдя в эпос.
Она обвела глазами главный стол, поднялась и совершила величественный уход. Питер вежливо стоял около обшитой панелями стены, пока доны проходили мимо него, и успел броситься вперёд, чтобы подхватить шарф мисс Шоу, соскользнувший с её плеч. Харриет спускалась по лестнице между мисс Мартин и мисс де Вайн, которая заметила:
— Вы — храбрая женщина.
— Почему? — улыбнулась Харриет. — Потому что привожу своих друзей сюда под перекрёстный допрос?
— Ерунда, — вмешалась декан. — Все мы вели себя красиво. Даниил всё ещё не съеден, а однажды он даже укусил льва. Между прочим, это было наитие?
— Об отсутствии музыкального слуха? Вероятно, немного больше наития, чем он пытался представить.
— Он весь вечер расставлял ловушки?
Харриет только сейчас поняла, насколько странной была вся ситуация в целом. Ещё раз она подумала о Уимзи как об опасном чужаке, а о себе, как о члене женского братства, которое со столь странным великодушием приветствовало пришедшего инквизитора. Однако она сказала:
— Если и расставлял, то он раскроет весь механизм самым любезным образом.
— После того, как жертва попадётся. Это очень утешительно.
— Это, — сказала мисс де Вайн, отбрасывая в сторону подобные поверхностные комментарии, — человек, который в состоянии подчинить себя собственным целям. Мне жаль любого, кто столкнётся с его принципами независимо от того, каковы они и есть ли они вообще.
Она отделилась от спутниц и с мрачным лицом прошла в профессорскую.
— Любопытно, — сказала Харриет. — Она говорит о Питере Уимзи точно так же, как я всегда думала о себе.
— Возможно, она признаёт в вас родственный дух.
— Или противника, достойного чтобы… — нет, я не должна этого говорить.
Здесь их догнали Питер и его спутница, и декан, присоединившись к мисс Шоу, прошла вперёд. Уимзи обратился к Харриет со слабой вопрошающей улыбкой:
— Что вас волнует?
— Питер, я чувствую себя Иудой.
— Чувствовать себя подобно Иуде — это часть работы. Боюсь, работы не для джентльмена. Может быть умоем руки как Пилат и вновь станем полностью респектабельными?
Она взяла его под руку.
— Нет, мы уже влезли в это дело. Будем падать вместе.
— Это прекрасно. Как влюблённые в фильме Штрохайма, мы пойдём и сядем на сточную трубу. — Она чувствовала под прекрасным тонким сукном кости и мышцы, очень человеческие. И подумала: «Он и я принадлежим к одному миру, а все остальные — чужаки». А затем: «Чёрт побери всё! Это — наша личная борьба, почему они должны присоединяться?» Но это было абсурдно.
— Что вы хотите, чтобы я сделала, Питер?
— Бросьте мне назад шар, если он выкатится за круг. Но не явно. Только продемонстрируйте свой разрушительный талант к тому, чтобы не отклоняться от сути и говорить правду.
— Это кажется лёгким.
— Для вас. Именно за это я вас и люблю. А разве вы не знали? Ну, сейчас мы не можем остановиться, чтобы поспорить на эту тему, — они подумают, что мы сговариваемся о чём-то.
