— Комедиант! — подумала Харриет, когда мисс Бартон, поняв, что ничего не сможет с ним сделать, передала его мисс Хилльярд.
— Ага! — немедленно сказал Уимзи, улыбаясь в угрюмые глаза тьютора по истории, — это восхитительно. Ваша статья в Хисторикал ревью по поводу дипломатических аспектов развода…
(«О, небо! — подумала Харриет, — я надеюсь, он знает, о чём говорит».)
— … действительно мастерски. Хотя на самом деле я почувствовал, что, вы, пожалуй, немного недооценили давление, оказываемое на несчастного Клемента…
— … консультировался с неизданными посланиями, находящимися во владении…
— … вы, возможно, зашли с этим аргументом слишком далеко. Вы очень справедливо указываете, что император…
(Ха, он действительно прочитал статью!)
— … искажённый предубеждением, но значительный авторитет Церковного права…
— …необходимо полностью и тщательно изучить и заново отредактировать. Неисчислимые ошибки при переписывании и по меньшей мере один недобросовестный пропуск…
— …Если когда-либо вам потребуется доступ, я бы мог, вероятно, свести вас с… официальные каналы … личное знакомство… никаких затруднений…
— Мисс Хилльярд, — сказала декан Харриет, — выглядит так, как если бы получила подарок в день рождения.
— Я думаю, что он предлагает ей доступ к какому-то закрытому источнику информации. — («В конце концов, — подумала она, он — это всё таки Кое-кто, хотя некоторые никак не могут это запомнить».)
— … не так политически, как экономически.
— Ах! — сказала мисс Хилльярд, — когда дело доходит до вопроса о национальных финансах, настоящим авторитетом является мисс де Вайн.
Она на ходу представила их друг другу, и обсуждение продолжилось.
— Итак, — сказала декан, — он полностью покорил мисс Хилльярд.
— А мисс де Вайн сейчас полностью покоряет его.
— Полагаю, это взаимно. Во всяком случае, её волосы выбились сзади, что является верным признаком удовольствия и волнения.
— Да, — согласилась Харриет. Уимзи довольно умно обсуждал присвоение монастырской собственности, но у неё не было сомнений, что его подсознание сейчас занято шпильками.
— А вот и директриса. Нам придётся насильственно прервать их беседу. Он должен подойти к доктору Бэринг и повести её к столу… Все хорошо. Она его захомутала. Это строгое утверждение королевской прерогативы! … Вы хотели бы сесть с ним рядом и держать его за ручку?
— Не думаю, что он нуждается в какой-либо помощи с моей стороны. Именно вы — тот человек, который должен быть рядом с ним. Не подозреваемый, но полный живой информации.
— Хорошо, я пойду и буду щебетать. Сядьте напротив нас и пните меня, если я начну говорить что-нибудь нескромное.
В соответствии с этой договоренностью Харриет оказалась, не совсем комфортно, между мисс Хилльярд (в которой она всегда ощущала антагонизм к себе) и мисс Бартон (которая, очевидно, всё ещё волновалась по поводу детективных хобби Уимзи) и лицом к лицу с двумя людьми, чьи взгляды были способны вывести её из равновесия. По другую сторону от декана сидела мисс Пайк, с противоположной стороны от мисс Хилльярд была мисс де Вайн, хорошо видимая Уимзи. Мисс Лидгейт — эта надёжная крепость — расположилась на дальнем конце стола, оставив центр беззащитным.
Ни у мисс Хилльярд, ни мисс Бартон не нашлось тем для беседы с Харриет, которая, таким образом, могла без больших затруднений следить за попытками директрисы составить мнение о Уимзи и дипломатично скрытыми, но в равной степени упрямыми попытками Уимзи составить мнение о директрисе, — соревнование, проводимое с неизменной любезностью с обеих сторон.
Доктор Бэринг начала с того, что спросила, был ли лорд Питер проведен по колледжу и каково его мнение, добавив, с должной скромностью, что с точки зрения архитектуры колледж, конечно же, едва ли смеет надеяться конкурировать с более древними институтами.
— Учитывая, — печально сказал его светлость, — что архитектура моего собственного древнего колледжа математически составлена из амбиций, безумия, уродства и насмешки, ваше замечание походит на сарказм.
Директриса, почти поверив в то, что она нарушила правила хорошего тона, искренне заверила его, что она не делала никаких личным намёков.
— Случайное напоминание полезно, — сказал он. — Мы придавлены готикой девятнадцатого века, чтобы в нашем исполненном гордыни баллиолизме мы не забывали Бога. Мы отбросили хорошее, чтобы дать путь плохому, а вы, напротив, создали целый мир из ничего — что более соответствует божественному деянию.
Директриса, с опаской маневрируя на этой скользкой почве между шутливостью и серьёзностью, нашла точку опоры:
— Совершенно верно, нам приходилось делать то, что можем, из очень скудных средств, и это, как вы знаете, типично для нашего положения в целом.
— Да, а вы фактически живёте без пожертвований?
Вопрос был задан так, что подключал к разговору декана, которая бодро подтвердила:
— Совершенно верно. Во всём скаредная бережливость.
— В такой ситуации, — серьёзно заметил он, — даже восхищение кажется своего рода дерзостью. Это — прекрасный зал, кто архитектор?
Директриса сделала краткий обзор истории места, прервавшись, чтобы сказать:
— Но ведь вы, вероятно, не сильно интересуетесь всем этим вопросом женского образования.
— А это всё ещё вопрос? Так быть не должно. Надеюсь, вы не собираетесь спрашивать меня, одобряю ли я, что женщины занимаются тем или этим.
— Почему нет?
— Недопустимо думать, что я имею хоть какое-то право одобрять или не одобрять.
— Уверяю вас, — сказала директриса, — даже в Оксфорде мы всё ещё сталкиваемся с определенным числом людей, которые настаивают на своём праве не одобрять.
— А я-то надеялся, что вернулся к цивилизации!
Удаление тарелок с рыбой немного отвлекло обедавших, и директриса воспользовалось этой возможностью, чтобы перевести разговор на ситуацию в Европе. Здесь гость твёрдо стоял на ногах. Харриет поймала взгляд декана и улыбнулась. Но впереди замаячила новая и более глобальная проблема. Международная политика плавно перетекла в историю, а история — усилиями доктора Бэринг — в философию. Из путаницы слов выплыло зловещее имя Платона, и доктор Бэринг выдвинула философское предположение, как пешку, предлагая её съесть.
Множество людей испытали неисчислимые бедствия по вине этой философской пешки директрисы. Было два способа взять её и оба пагубные. Можно было или притвориться знающим, или выразить горячее желание узнать. Его светлость мягко улыбнулся и отклонил гамбит:
— Это вне моих звёзд. У меня не философский ум.
— А как бы вы определили философский ум, лорд Питер?
— Я не стал бы, определения очень опасны. Но я знаю, что философия для меня — закрытая книга, как музыка для человека без музыкального слуха.
Директриса быстро посмотрела на него, он продемонстрировал ей невинный профиль, склонившись к столу и уставившись в тарелку, как цапля, сидящая на яйцах у водоёма.
— Очень удачное сравнение, — сказала директриса, — поскольку у меня самой нет музыкального слуха.
— У вас? Я подумал, что это может быть так, — спокойно заметил он.
— Это очень интересно. Как вы узнали?
— Есть что-то в вашем голосе. — Он предложил для экспертизы честные серые глаза. — Но это не очень надёжный вывод, чтобы его можно было высказывать, и, как вы, возможно, заметили, я его не высказал. Это — искусство шарлатана: вызвать признание и представить его как результат дедукции.
— Понимаю, — сказала доктор Бэринг. — Вы демонстрируете свою технику очень откровенно.
— Вы всё равно бы это поняли в любом случае, поэтому лучше уж сознаться самому и приобрести незаслуженную репутацию искреннего. Главное преимущество, когда говоришь правду, состоит в том, что никто никогда ей не верит, и это лежит в основе λέγειν ώζ δεϊt.
— Таким образом, всё-таки имеется один философ, книги которого для вас не закрыты? В следующий раз я начну с Аристотеля.
Она повернулась к своей левой соседке и отпустила его.
— Жаль, — сказала декан, — что мы не можем предложить вам крепких напитков.
На его лице красноречиво читалось понимание и озорство:
— «Как уцелеть под бороной, известно жабе лишь одной».[98] Вы всегда донимаете своих гостей трудными вопросами?
— Пока они не докажут, что по мудрости равны Соломону. Вы прошли тест с большим запасом.
— Тсс! Есть только одна мудрость, которая имеет общественную ценность, и это — осознание собственных пределов.
— Нервных молодых донов и студентов обычно доводят до конвульсий, поскольку те боятся откровенно признать, что чего-то не знают.
— Показывая тем самым, — сказала мисс Пайк через декана, — что они глупее Сократа, который делал такие признания довольно часто.
