Профкомовский кабинет был маленький, вмещал два стола с пишущими машинками, небольшой книжный шкаф, сейф и несколько стульев. Выходящее на железную дорогу окно по чистоте напоминало паровозное. Над сидящим за столом седым мужчиной в очках, наполовину закрывающих породистое лицо, играл свежей краской новенький портрет Горбачева с одной стороны и старый – Ленина – с другой.
Под Ильичём лозунг был несколько иной, нежели у директора: «Для борьбы с волокитой и бюрократизмом необходимо развивать разнообразные формы и способы контроля снизу, чтобы парализовать всякую тень возможности извращения Советской власти, чтобы вырывать повторно и неустанно сорную траву бюрократизма».
Значит, догадывался Ильич, что бюрократизм будет расти повторно и неустанно…»
— Вы по какому вопросу? Садитесь! – милостиво разрешил профсоюзный лидер.
— Я насчет письма из райисполкома. Двинянин моя фамилия.
— А–а-а! Двинянин! – как родному обрадовался председатель. – Какой Двинянин? – задумался он и стал рыться в бумагах, заваливших стол. – С этим хозрасчетом забот столько, – развязывал картонные папки. Не эта, не эта… Вот! Нашёл… Всё верно, на ваше имя получено письмо. В связи с плохими условиями проживания райисполком просит поставить на льготную очередь и предоставить квартиру. А у вас есть официальная бумага, что дом аварийный?
— Нет… – немного подумав, ответил я.
— Так поставьте хибару на аварийность и считайте, что квартира в кармане… Ну–у, до свидания, молодой человек, а то хозрасчёт заел, – особо не церемонясь, указал на дверь.
В пятницу появился Родионов.
— А–а-а! Пропадущий, – поздорововался со мной за руку. – Ну что, всё понял насчёт плюрализма мнений?..
Верно тут без вас Гондурас Петра Первого цитировал, даже я запомнил: «Подчинённый перед начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство ".
Так‑то вот…
О конфликте было начисто забыто.
— А Кац теперь хромоногий!.. – шевелил раздвоенным носом мастер. – Допрыгался!
Пользуясь хорошим настроением начальства, приняв лихой и придурковатый вид, отпросился с обеда – всё равно делать нечего – и отправился в коммунальный отдел райисполкома.
Там выяснил, что надо идти в контору «Жилкоммунпроект», аварийность определяют они.
— Как придёт с завода письмо, вы зайдете и получите от нас ходатайство в эту организацию, чтобы они назначили комиссию, – объяснила мне грудастая очковая мымра.
— А это долго?
— Ну–у-у… месячишко приблизительно… – как‑то неуверенно произнесла она.
Я присвистнул:
— Целый месяцонок! – применил её лексику.
— Очередь большая, потому и долго, а свистеть в помещении ни к чему, – сделала замечание коммунальная женщина. – Так что ходите, узнавайте, – выпроводила меня из конторки.
В заводской столовой демократию восприняли весьма своеобразно – народ травился от одного лишь запаха.
Отведав первое и понюхав второе, поднос сразу относили на конвейер. Тяжко страдая, изменил лешему и пошёл обедать на второй этаж – жить‑то хотелось, – но и там оказалось не лучше.
Всё шло из одного котла. Тарелки с первым и вторым подавальщицы грубо швыряли с таким видом, словно делали одолжение. Ложки и вилки грязные. При мне наорали на женщину за то, что попросила нарезать хлеба.
— А кто горбушки жрать будет?
Словом, работа развалилась окончательно.
К середине месяца, не знаю как в других цехах, терпение у нас иссякло. Поводом послужило недомогание Евдокимовны. Отпаивали её густо заваренным чаем.
Чебышев советовал спирт с солью и даже пошёл просить у мастера, но тот сказал, что зелье давно кончилось.
— К директору надо идти жаловаться, – предлагала Валентина Григорьевна, – пока всех не потравили.
— Ну, отругает заведующую – это на два дня улучшение, нужны кардинальные меры, – вспомнив несчастного лешего, сел писать жалобу на имя профсоюзного лидера.
«Пусть придёт вместе с заведующей в цех, и поговорим».
Опыт в составлении писем благодаря дому у меня был огромный.
— Круто! – похвалил Заев. – Сам писал?
— Нет! Достоевский помог.
Прочитав письмо участку (приняли благосклонно), собрал подписи и пошёл по этажу.
На четвёртом этаже по моей просьбе читал и собирал подписи под воззванием Игорь.
Равнодушных не нашлось, народ начинал злиться. Подписались даже те, кто приносил обед с собой. Провожаемый напутствиями, понёс петицию в профком.
— Не решите быстро вопрос – в облсовпроф всем цехом пойдём, – щёлкнул кнопкой пишущей машинки и попрощался с председателем.
От неожиданности у того запотели очки.
Эта неделя прошла под знаком борьбы с бюрократизмом. Два раза «полаялся» в коммунальном отделе по поводу письма.
— Не пришло ещё! – разводила руками женщина. – А что вы мне‑то говорите, – возмущалась она в ответ на претензии, – если так почта работает.
Во вторник, за час до обеда, мощный гул звонка вонзился в барабанные перепонки.
«Что‑то новенькое. Психическая атака, что ли?» – огляделся по сторонам.
Контролёры зажали уши, а Плотарев, наоборот, поднёс к уху согнутую ладонь, снял с головы чепчик и прислушался.
— Рази звонят? – спросил у меня, когда звонок замолчал.
— Да нет, показалось…
— А–а-а–а! – он недоверчиво осмотрелся – все работали как ни в чём не бывало.
Я вышел в коридор. Из соседней двери в другом конце стеклянной стены выглядывали двойняшки. Увидев меня, помахали руками. Пожав плечами, пошёл на место.
Через пять минут сигнал повторился. На этот раз у меня не только дребезжало в голове, но даже заболела печёнка.
— Черт бы их побрал, – шмякнул о стол кисточкой с зелёной липучкой на конце Пашка.
До этого он сосредоточенно готовил прибор к приёмке по внешнему виду. Чебышев с регулировщиком, переждав дребезжанье, опять стали мирно беседовать.
— Звонок, звонок, – топтался от стола к столу Плотарев, будто другие его не слышали.
За разъяснением подошёл к Пашке.
— На собрание зовут, – просветил меня, собирая липучкой невидимые неопытному глазу соринки и пылинки с прибора. – Раньше по репродуктору сообщали – никто не шёл. Куцев звонок провести допетрил, – зло сказал он.
- А что же никто не идет, раз собрание?
Он с сожалением посмотрел на меня.
— На хрен оно нужно? Для галочки только.
Вместе с третьим звонком появились мастер и Куцев. На этот раз звенело так долго, что даже Пашкин сосед зажал свои волосатые уши, а у Куцева на нервной почве задергалась голова…
— Что посеешь, то и пожнешь! – улыбнулся Заев.
Видно, наш участок был не из первых, которые зам агитировал посетить собрание. Голос его заметно подсел, когда он после трелей соловья–разбойника начал агитационную речь. Мастер, грозно ворочая глазами, мысленно подписывался под каждым словом шефа.
— Вы что, оглохли? – устало хрипел Василий Лукьянович. – Сами жалобу писали…
Проклятый звонок здорово доконал нервную систему Куцева. Он без конца поднимал чепчик и нервно почёсывал лысинку.
— Чего отвлекается? – тихо стал хохмить Пашка. – Никакого разделения труда… Снял бы свою треуголку и заставил Михалыча почёсывать, пока речь толкает…
Собрание, оказывается, проводили по нашей жалобе. Цех был удивлён. Такой активности начальства никогда не наблюдали. После третьего звонка все заметно повеселели – четвёртого обычно не давали.
— Как в театре, – шутил Пашка, – а буфет будет? – брякнул он под смех участка.
Глаза у Михалыча от такой наглости вылезли из орбит, а у
Куцева перестала чесаться плешь. Он блаженно надвинул чепчик на уши и принял излюбленную позу – нога вперёд, рука за пазуху.
— Я безалкогольный имел в виду, – стал оправдываться Заев.
— Останешься без премии – сразу про буфет всё узнаешь, – многозначительно предупредил мастер.
— А теперь все на собрание, – подвел итог Куцев.
— План горит! – выкрикнул из своего угла Бочаров. – Можно не пойду?
— Кто это сказал? – встал на цыпочки Василий Лукьянович и склонил головку на бок.
Его маленькие хитрые глазки забегали туда–сюда, как у старых часов с котом.
— Я сказал, – шмыгнул ластообразной тапкой Бочаров.
— Ага… ты, понятно…
После короткого совещания с Родионовым, регулировщику высочайше позволили остаться доводить прибор до ума.
Собрания обычно проходили в коридоре третьего этажа, по форме напоминающего ход конём. В длинной его части, вдоль стен, выстраивались представители третьего этажа. Сюда же выходили двери кабинета начальника цеха, техбюро и самой популярной кладовой – по раздаче спирта. Стол для президиума, покрытый красной скатертью, – дань революционным традициям, – ставили в месте изгиба коридора – здесь толпился четвёртый этаж. За спиной революционного президиума располагалась ещё одна кладовая и лифт.
По неопытности я затесался в компанию наших контролёрш и вместе с ними стал подпирать стену недалеко от изгиба коридора у двери начальника цеха – она была плотно закрыта.
