Воспитание не позволяло ко всему увиденному относиться всерьёз, а настроение не желало становиться благочестивым.
Богослужение особо не затронуло моё сердце…
— Согрелся? – после службы спросил у сына.
Утвердительно, не отрывая взгляда от икон, он кивнул. Меня поразило его восторженное лицо и набухшие от слез глаза. Что он увидел и понял, о чём думал в этот момент, какое чувство поглотило детскую его душу – оставалось для меня тайной. Взяв его за руку и ещё раз удивленно оглядев, потащил к выходу.
«Как безвкусно! – проходя мимо зацелованного Христа, подумал я. – Бог – это не полированный и покрытый лаком мученик… Христос должен быть древним и кряжистым, из цельного ствола векового дуба. Корни его должны уходить вглубь… в глубь столетий и душ!»
Мы выбрались к сводчатому проходу. Две женщины и безногий мужчина, не обращая ни на кого внимания, лениво переругивались между собой.
Расщедрившись, достал три мятых рубля и одарил каждого из них.
«Мало ли как жизнь повернет?.. Тем более в такое время… От сумы и тюрьмы…» – вспомнил старую пословицу.
— А пьянице хромоногому зачем дал? – услышал шипенье за спиной. – Всё равно пропьет…
— Хорошие вы тетки! – ответил тот, убирая за пазуху рубль, – да слишком долго живёте…
Когда мы пришли, Татьяна, разумеется, была уже дома.
— Намылись! – нараспев произнесла она. – С лёгким паром, мои хорошие! – по очереди расцеловала нас.
На меня пахнуло запахом духов.
Денис тут же похвалился книгой и взахлёб принялся рассказывать о банных впечатлениях, чем ввёл маму в краску.
Глянув на меня, она улыбнулась.
Мне нравилось, когда жена улыбалась, я чмокнул её в мочку уха, опять уловил тонкий запах духов, идущий от волос и шеи.
«Всё плачет – денег мало, а духи дорогие берёт… Может, подарил кто, пока меня не было?..» –подозрительно посмотрел на жену и, сунув нос в её волосы, глубоко вдохнул воздух.
— Совсем плохой стал! – отдёрнула она голову и пошла в комнату.
— Интересно, где это ты дорогие духи взяла? – ехидно поинтересовался я, горестно размышляя, что мрачные мысли о домогающихся доярках и коварной измене головку жены покинули, зато влезли в мою башку, с той лишь разницей, что доярок заменили козлы из бюро добрых услуг.
Она остановилась у жёлтой, в квадратик, шёлковой шторы из парашютной ткани, отделявшей кухню от комнаты.
Когда‑то, лет десять назад, мой отец отдал ткань бабушке с просьбой сшить палатку, но та не растерялась и сшила мне рубашку, в которой с удовольствием щеголял, а также занавески на окна и шторы на двери – несколько лет жили, словно под куполом парашюта.
Сейчас парашютная рубашка валялась где‑то в шкафу, а от прекрасных занавесок и штор осталось только две.
— Какие духи? – упёрлась рукой в косяк прохода, выгнув бедро.
— Сама знаешь, какие…
— Ах, эти?! – вызывающе покачала бедром. – В бюро добрых услуг дали! – растягивая слова, произнесла фразу и как садист на жертву уставилась на меня, сдунув щекочущую щёку прядь волос. – Да!.. – опять нахально качнула бедром – видно раскусила мои думы и теперь злила. – Мотайся по колхозам чаще, – пропела напоследок и, повернувшись, исчезла в комнате. Выкатив из орбит глаза, шумно втянул воздух сквозь крепко сжатые зубы и направился выяснять отношения.
— Подарю тебе на Новый год духи, – вышагивал заводной куклой из угла в угол, – и чтоб мазалась только ими.
— Слушаю и повинуюсь, мой господин! – приложив два пальца к виску, отдала честь жена, доведя этим до белого каления.
Жар от меня шёл посильнее, чем от печки.
На следующий день я остался дома один: Дениску жена увела в садик – сегодня у их группы новогодний утренник.
Позавтракав, затопил печку. Дрова долго не разгорались, видно, разучился разжигать за три недели деревенской жизни. В морозы мы топили по восемь часов и дольше. Печь следовало давно переложить, но каждую осень ждали квартиру. Дров за зиму она сжирала такое количество, что можно было отапливать заводик или небольшой микрорайон.
Кое‑как протопив, выбрался в город. Первым делом, интересуясь не запахом, а доступной ценой, купил за шесть рублей духи. Понюхал, не открывая пробки: «Годятся!» – подбодрил себя и направился в «Детский мир». На остатки роскоши приобрел игрушечный пистолет и игру Денису.
Мощная сила любопытства потащила узнать, кто такие комитенты. Все оказалось много проще, чем думал вчера. Были они не инопланетяне и даже не интуристы, а узаконенные государством спекулянты. Только спекулировали теперь не сами, а через магазин.
«Тьфу! Ещё тащился сюда, ноги бил…»
По пути заехал в садик за сыном. Всю обратную дорогу он хвалился подарком – красочным бумажным пакетом с конфетами, двумя апельсинами и небольшой шоколадкой, – а я всю дорогу клянчил конфету, да не ириску, а шоколадную. Вкусную конфетку ему было жалко.
— Ну ладно–ладно, жила! – мстительно бурчал я. – Попросишь чего‑нибудь. Денис, пряча пакет за спину, ужасно важничал.
Рано или поздно, но всему бывает конец. Подошёл и последний день года.
Ещё один год канул в Лету.
Утро этого последнего дня выдалось солнечным и морозным, однако днём солнце спряталось в облаках, стало пасмурно, воздух потеплел.
Я, наверное, сто раз выбегал к градуснику наблюдать за колебаниями температуры.
После обеда, немного навеселе, пришла Татьяна.
— Начальник женщин поздравил и отпустил. Идите готовьтесь, сказал, – радовалась она. – Налить, что ли, немножко?
Я помотал головой.
— Ну ты, папа, даёшь? Может, не в деревню ездил, а от алкоголизма лечиться?..
— Пусть алконавты лечатся, – буркнул я, – смотри, чтобы самой не пришлось…
Затем торжественно преподнёс Татьяне духи, а сыну пистолет и игру. От жены получил замшевые перчатки, от сына – фигу.
Выходные в этом году расположились удачно, на работу сразу идти не пришлось и день к отпуску от праздника не оторвали. Если бы ни дрова, жизнь в новом году началась бы прекрасно.
Не знаю, как влияет на нервную систему дамоклов меч, но непилёное толстое бревно не за грош губит нервные клетки миллиардами.
После месячного перерыва нашёл в цеху много перемен.
Нет, в домино утром играли по–прежнему, так же дымили в курилке, но стеклянные стенки проходов и двери, ведущие на участок, были разрисованы кружками, квадратами, стрелками и компасами, показывающими север–юг.
«Не могли термометры нарисовать ", – расстроился я.
Из объяснений Степана Степановича понял, что Большой, не разобрав открыта или закрыта дверь, вышел с участка.
Дверь оказалась закрытой.
Когда меняли остатки стекла, Кац и приказал нанести опознавательные знаки.
«За себя боится!» – шутили злые языки и в чём‑то были правы.
Злосчастная судьба всё‑таки настигла начальника цеха, но с другой стороны – он сломал или сильно подвернул ногу и лежал в больнице.
Об этом происшествии слухи ходили самые разноречивые, хотя точно пока никто не знал.
Некоторые уверяли, а Гондурас даже видел собственными глазами, как Каца переехала электричка, отрезав ноги до самых… живота, в общем.
Семён Васильевич чётко показывал ребром ладони это место на себе. Однако кладовщица по спирту поднимала его утверждение на смех, и все мужики, приходившие поздравить её с праздником, разумеется, поддерживали спиртовую давалку.
В конце концов, поняв, как глубоко он ошибался, пришёл покаяться и Гондурас.
— Обознался, с кем не бывает? – облизывался, поглядывая на сейф.
Тамара жила недалёко от дома Каца, стоявшего на возвышенности и поздним вечером, по её словам, заметила из окна два странных силуэта, шествующих в гору, – огромный и толстый – впереди, он маятником качался из стороны в сторону и заваливался назад, но сзади его поддерживал руками и головой силуэт поменьше.
— Первый принадлежал Кацу, второй Куцеву, – перейдя на шёпот, сообщила она обступившим её слушателям. – Затем огромный сильно накренился и опрокинулся на маленький, подмяв его под себя, я даже услышала писк – тут уж явно не обошлось без преувеличения, – минут пять они не шевелились, – закатывая глаза, рассказывала кладовщица, – затем маленький выкарабкался и, как в военных фильмах, стал тянуть большого за воротник пальто.
Я утром ходила смотреть след – это что‑то ужасное… Снег они соскребли до асфальта, и асфальт блестел, как натёртый паркет…
— Точнее, как у кота яйца! – вставил Чебышев.
–… Затем подошли какие‑то люди и затащили его в дом, – не обратила внимание на поэтическое сравнение рассказчица, – больше он не вставал, значит, нога сломана, – победно закончила кладовщица, шлёпая себя ладонью по ляжке.
— Как ты уснула после таких ужасов? – убрав наполненную баночку в карман, на полном серьёзе поинтересовался Гондурас. – А Куцев не жилец теперь, расплющило насмерть! – трагично махнул он рукой.
Чебышев прямо‑таки зацвёл, когда увидел нас с Пашкой.
