Из происшедшего Поплавский сделал выводы и больше никогда не оформлял свою деятельность официально. А деятельность его была весьма многогранна. Он держал цех шелкографии, выпускал домашние тапочки и сетки-«авоськи», скупал старые корпуса позолоченных часов и извлекал из них золото… Все делалось через подставных лиц, с привлечением специалистов, «подмазыванием» контролирующих инстанций, заведением дружбы с начальниками различных рангов. Легально Поплавский трудился в торговле — заведовал то базой, то магазином, то другой базой, но уже побольше, то другим магазином, но попрестижней.
Он делал приличные, по тем меркам, деньги, не идущие ни в какое сравнение с суммами, которыми он ворочал сейчас, но не мог даже подумать о том, чтобы подкупить начальника районной милиции, председателя исполкома или секретаря райкома партии. По большому счету, это было и не нужно, потому что к началу восьмидесятых уже был «схвачен» исполнительский уровень: опера ОБХСС, участковый, ревизоры, госторгинспекция и, конечно, непосредственное начальство.
Но в те времена Семен Поплавский чувствовал себя более счастливым, ибо мог делать, что ему нравилось. А нравилось ему ходить в широченных, не стесняющих движений штанах, немаркой ковбойке и разношенных сандалетах, пить простую русскую водку под сальце да квашеную капусту, драть мясистых, грудастых и задастых баб с ногами, напоминающими ножки рояля, по вечерам щелкать семечки на диване у телевизора…
В принципе, ему всего хватало, а про счета в зарубежных банках да особняки на Кипре и подумать было невозможно: это уже изменой Родине попахивало, тут никакие связи не помогут — схватят, имущество опишут, конфискуют, а самого шлепнут и в газете пропишут, чтоб другим неповадно…
А зачем ему, к шуту, эти особняки? Ну съездит разок-другой за год, поживет, полюбуется… И что? А эти девки тонкие, с ногами, как палки, — они ему зачем? Только разденутся, норовят минет сделать, а ему это вообще никакого удовольствия, противно даже… Комнаты дома какие-то нежилые, без того привычного дивана никакого уюта, семечки приходится тайком лузгать, костюмы, галстуки, приемы… Мэр, начальники большущие, иностранные партнеры… Остановиться уже нельзя, но жить приходится не как хочется, а как надо. Значит, ты уже не хозяин денег, а их раб. И ничего с этим не поделаешь!
К тому же иногда возникала мыслишка: ведь не вечно будет сегодняшняя вседозволенность, рано или поздно потянут к ответу… Именно на такой случай у них у всех дома и счета за рубежом заготовлены. Но если умный человек придет, он первым делом границы закроет, а потом разбираться начнет. Да и что делать Семену Поплавскому в той же Греции?
Нет, надо за Россию держаться, а значит, отпор врагам давать, не позволять себя раком поставить… А враг сейчас совершенно новый нежданно объявился. Чего ему надо? Денег? Да нет, вряд ли… Он при власти большой, а она дороже денег. Значит, хочет еще больший кусок власти отхватить! Ну ладно, посмотрим — кто кого….
А Коржов тем временем ознакомил Президента с собранными материалами.
— Вот оно, значит, как… — Хозяин повертел фотографию встревоженного Сероштанова на фоне вывески «Города». — Сам приехал… Лично!
Последнее слово Президент, в свойственной ему манере акцентировать наиболее важное соответствующей интонацией, произнес громко и подчеркнуто четко.
— Он же поддержку обещал. — Начальник СБП показал аудиокассету. — Опергруппу прислал, не сработало, попробовал на испуг взять. Панов тоже ОМОН направил, но сам не заявился…
— Небось на убийства, грабежи так быстро не приезжают.
— По полдня ждут, — подлил масла в огонь Коржов. — Когда бомбу в метро нашли, Сероштанов три часа не мог саперов найти…
— Вот оно, значит, как, — повторил Президент, суровея лицом, будто только сейчас узнал о творящихся безобразиях. — Этого мы терпеть не будем!
Большая крестьянская, все еще сильная рука рубанула воздух.
— Готовь проект указа… На обоих!
— Их там целая банда. — Начальник СБП ковал железо, пока горячо. — И мэр заодно, и другие… Вот здесь все по алфавиту…
Он осторожно положил перед Хозяином пухлое досье, но тот его не заметил. Судя по сразу поскучневшему лицу, и не собирался замечать.
— Так что мне, по-твоему, всех разогнать? А с кем оставаться? Других-то нет!
Досье мгновенно исчезло с полированной столешницы.
— Просто контроль за ними нужен. А кто за ФСК и МВД уследит? Некому. Если бы не мы, вообще ничего бы не вышло…
— Вот ты и следи, — благодушно буркнул Хозяин. — Я ж тебе разрешил. Чего еще нужно?
Коржов вздохнул.
— Взяли мы их, а толку — никакого. Всех тут же и выпустили. Документы задним числом изготовили, получается, что оружие у всех законное… Вот если бы у нас свой следственный отдел был да своя тюрьма… Тогда бы всех раскрутили!
Президент тоже вздохнул.
— Может, и дадим. Как ты себя покажешь. Бди!
Начальник СБП кивнул. Еще один шаг к поставленной цели сделан. Надо только переиграть конкурентов…
* * *
— Почему мне так не везет? — этот банальный риторический вопрос обычно задают сильно пьяные люди или менее пьяные, но тогда не кому угодно, а только близким друзьям. — Скажи, Генка, почему?
Капитан-лейтенант Чижик сделал выводы из приключения в «Арагви» и избегал «предельной загрузки». Просто с капитаном второго ранга Шелковским они четыре года спали в училищной казарме на соседних койках, ходили в наряды, бегали в самоволки, дрались с «сапогами»[18], ходили к бабам, однажды вместе лечились от гонореи, потом плавали на одной лодке, пока судьба и ступеньки карьеры не развели их по разным кораблям.
Они не виделись несколько лет, случайно встретились в коридорах Главкомата ВМФ, искренне обрадовались встрече и теперь сидели в «люксе» ведомственной гостиницы, который полагался лишь командирам серьезных кораблей. Шелковский только что получил право на шикарные апартаменты: подпись на приказе о назначении его командиром многоцелевой лодки-«охотника» еще не успела высохнуть.
— Наверное, судьба, Саша, — не менее банально ответил обалдевший от изменения своей собственной судьбы кавторанг. Он сидел в кресле с голым, густо заросшим курчавыми волосами торсом, зато в форменных брюках и парадном поясе, к которому был пристегнут кортик. — Я тоже думал, что всю жизнь прохожу замом, а оно видишь как обернулось…
На журнальном столике стоял обычный флотский набор: коньяк, толсто порезанный лимон, копченая колбаса и рыбные консервы. В «люкс» можно было заказать изысканный ужин из ресторана, но ни гость, ни хозяин к подобным барским штучкам приучены не были.
Шелковский чувствовал себя неловко: он долго ждал выдвижения, и его переполняла радость, но старому другу было плохо, и радость оказывалась неуместной, как голое тело в сочетании с нижней половиной парадной формы, в которой он представлялся высокому начальству.
— Я завтра буду в штабе, попробую поговорить… Может, удастся перетащить тебя ко мне…
Чижик отрицательно покачал головой.
— И не вздумай. У меня на всю жизнь волчий билет выписан. Только себе навредишь. Давай о другом. Помнишь Гаевского?
— Еще бы! Он использовал замечательные образы для примера курсантам! Разве такое забудешь! Давай еще по чуть-чуть…
Небольшого роста, с пышными усами, курсовой офицер капитан третьего ранга Гаевский выделялся в училище двумя особенностями: он курил трубку и в любых ситуациях ставил в пример своим подопечным тех, кого вряд ли говорливый замполит рискнул бы привести на встречу с личным составом.
Занятия по гребле. Свинцово-серый Финский залив, волна два балла, голые по пояс первокурсники, задыхаясь, ворочают массивными веслами, вытягивая тяжеленный ял против пронизывающего ветра. Гаевский на корме, в дождевике с натянутым на лоб капюшоном, одной рукой держит ручку руля, второй — неизменную трубку. Время от времени сплевывает в плещущую под ногами воду, потому что традиция запрещает плевать в море, и горестно произносит:
— Ну кто же так гребет? Если блядей с Невского привести, они и то лучше грести будут!
Или физподготовка. Подтягивание на перекладине. Кто пятнадцать, кто двенадцать, кто десять раз. Гаевский мрачно затягивается, медленно выпускает в сторону струйку дыма.
— Ну кто так подтягивается? Если блядей с Невского привести, они и то больше подтянутся!
Примерь; не отличались разнообразием. Если верить аполитичному курсовой, то бляди с Невского лучше стреляли, боролись, плавали с аквалангом, знали астрономию и штурманское дело, чем курсанты элитного училища подводного флота. Только когда дело касалось политзанятий, Гаевский изменял себе. Начнет было привычным скорбным тоном:
— Шелковский, кто же так Ленина конспектирует? Если…
