Вздорный характер Акимова был известен всем, кто знал старого антиквара, но, видимо, не гостю старьевщика.
– Да это к-как же, Савелий Борисович? – задыхаясь от негодования, выпалил гость. – Вы мне уже свое «да» сказали… Извольте уж не отказать…
Поликарп видел, как старик подхватил со стола подсвечник и, тяжело опираясь на спинку стула, поднялся на ноги.
– Все, Иван Афанасьевич. И зачем я только моцион свой прервал?
Антиквар направился к двери.
– Да как же это? Так ведь нельзя над людьми издеваться! – Толстяк почти визжал. – Это что же произошло-то такое? Отчего же вы вдруг мне отказать-то изволили? Сначала «да» говорили, а тут вдруг – «нет», и все. – Гость несколько смягчил интонацию.
Забежав вперед Акимова, он преградил тому путь.
– Выручите вы меня! – просящее простонал он. – Потому как больше некому. Век помнить буду. В протекции вашей нуждаюсь. А что до вырученных средств касаемо, то тут за мной дело не станет. Все ваши усилия сполна окупятся, сами понимаете…
– А! – Старьевщик отмахнулся от собеседника, как от назойливой мухи.
Выудив из кармана пиджака скомканный носовой платок, он шумно высморкался, но выйти, однако, больше не пытался.
– Не погубите теперь, окажите содействие! Документик на фарфор страсть как нужен, – взмолился толстяк. – До тысячи на ваш счет отпишу. За одну только бумажку! Знаю, ведь знакомства вы водите такие, что любую бумажку можно при надобности выправить.
– Так ведь то не бумажка, а документ! Без этого документа вас арестуют. И за контрабанду – в арестантские роты! Почитай, и все дело! – медленно произнес старик, возвращая носовой платок в карман. – Это вам, Иван Афанасьевич, не отличить поповский фарфор от непоповского! Человек же мало-мальски разбирающийся подделку без особых хлопот определит…
– Знамо. Знамо, что так, – подхватил гость, хватая хозяина за рукав пиджака и увлекая его обратно на середину комнаты. – Так ведь таких, как вы, знатоков, свет больше не видывал. А вы сами вот сказали, что коли документ, то и пропустят партию… Знаете, что! Две тысячи за одну только бумажку вам даю! Только не откажите. У меня на эту операцию восемь тысяч припасено, Савелий Борисович. Все бумажечки наличностью в сейфе припрятаны. Как одна.
Акимов степенно развернулся и направился к письменному столу. Открыв ящик, он вынул оттуда письмо и конверт. Сел за стол и, написав на конверте адрес, запечатал его.
– Вот вам, Иван Афанасьевич! – Акимов не спешил отдавать письмо гостю. – Отнесете это послание Мельнику, что за Китайгородской стеной живет. Только сегодня уже не суйтесь. Все одно не возьмет у вас ничего. Старый стал. Глаза, говорит, плохо видят. Завтра идите. Поутру. А еще лучше – к концу недели. Скажете, от Акимова. Он вам за три дня нужный документ выправит. Не то что на чашки…
Акимов протянул письмо гостю.
– Я ведь как! – Толстяк выхватил конверт из рук старьевщика.
Он настолько разволновался, что на какое-то время пришлось вовсе замолчать, чтобы отдышаться. Антиквар шаркающей походкой направился прочь из кабинета.
– Одну-то я партию отправлю, – не умолкал толстяк, следуя за хозяином. – Посмотрю, как все прошло. Как водка, знаете: глотнул… и ждешь, как она по пищеводу там спускается, все ниже, ниже… Глядь – прошла. Тогда за следующую стопку приниматься можно… Вот и я так же, Савелий Борисович. Чашечки, скажем, с первой партией переправлю. Все нормально? После уже можно и следующую…
Голоса становись все тише и вскоре совсем смолкли. В коридоре скрипнула дверь. Акимов, видимо, вышел вслед за гостем в сени. Медвежатник отодвинул портьеру. Скользнув в коридор, он прикрыл за собой дверь кабинета. На потолке в конце коридора метался огонек свечи. Входная дверь, видимо, уже была открыта.
Поликарп подошел вплотную к сеням. Они у старьевщика были просторные и, как и весь дом, до отказа забиты всевозможным хламом. Старик стоял спиной к Поликарпу. Тот немедля шагнул в темноту и спрятался за старинным комодом, выставленным в сени за ненадобностью в доме.
Через минуту после того, как хозяин распрощался с гостем, Поликарп спокойно покинул свое укрытие.
Толстяк успел удалиться от дома на приличное расстояние. Извозчиков, по счастью, поблизости не оказалось.
Поликарп свистнул. Митрофан не заставил себя ждать. Пролетка медвежатника лихо понеслась по мостовой. Поликарп на ходу прыгнул в коляску.
– Придержи лошадей у того господина. Должно, попросит подвезти, – приказал Поликарп вознице.
– Будет сделано.
Митрофан пустил лошадей рысью. Вскоре они настигли недавнего гостя Акимова. Толстяк, как и ожидал Поликарп, попытался остановить извозчика, но, увидев, что в экипаже сидит прилично одетый господин, решил, что его не возьмут.
– Далеко ли ехать? – Поликарп перевесился через дверцу экипажа.
– Да какой-там! До Театральной площади. А там уж я пешим ходом дойду.
В руке у толстяка по-прежнему был конверт.
– Садитесь. Нам по пути, – приветливо воскликнул Поликарп.
– Домой? – ненавязчиво поинтересовался он, когда толстяк влез в коляску.
– Домой, – как ни в чем не бывало ответил тот.
Через полчаса экипаж медвежатника остановился у небольшого домишки. Поликарп видел, как толстяк скрылся за обшарпанной серой дверью с намалеванной на ней масляной красной цифрой «3».
– Пошел, Митрофан. И запомни адресок. Мы сюда наведаемся. На днях, – произнес Поликарп и расслабленно откинулся на спинку сиденья.
Глава 3
Игра на чужом поле
– Это здесь, – негромко произнес Косой и с опаской втянул голову в плечи.
Он сидел в пролетке, зажатый с двух сторон московскими гостями и бегло озирался по сторонам. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из знакомых заметил его в таком обществе.
Мартынов повернулся в указанном направлении. В окнах первого и второго этажей особняка, к которому привез их человек Пафнутия, горел свет. Внутри то и дело мелькали одинокие тени, но привычного для хитровских малин оживления не наблюдалось. Арсений не заметил и выставленных по периметру «стремных». Скорее всего, их и не было вовсе.
– И Бесшабашный здесь? – недоверчиво вопросил Крестовый. – Ты уверен?
– Да здесь он, здесь, – было видно, что Косой желает сейчас только одного: поскорее избавиться от вынужденной опеки, которую ему навязали. – Он каждый день теперь тут отирается. И на улицу не выходит.
– Опасается, значит?
– Опасается. На прежние майданы носа не кажет, по трактирам не шастает, – Косой потер озябшие руки. – А это местечко для него Митька Черный нашел. У него тут зазноба. Тока маруху его теперь Бесшабашный к рукам прибрал. Вон на втором этаже справа свет горит. Видите? Так там Пафнутий с этой девицей утехам и придается.
– А Черный что же? – Крестовый достал «наган», но спрыгивать с пролетки не торопился.
– И он тута. На первом этаже водку жрет. С ним Тетерев и еще два-три храпа. Бесшабашного стерегут, значит.
Лошади нетерпеливо топтались и мотали мордами, но сидящий на козлах Лупатый, натянув удила, не позволял им тронуться с места. На фоне освещенного окна мелькнула очередная тень. Мартынов спрыгнул с подножки и сдвинул шляпу на затылок. За ним последовал и Крестовый.
– Присмотри-ка за нашим новым другом, Лупатый, – распорядился Кеша, не поворачивая головы. – Чтобы он раньше времени лишний шухер не поднял.
– Сделаем.
Косой хотел было рыпнуться или на худой конец опротестовать обидные слова Крестового, но в последний момент осекся и благоразумно смолчал. Теперь, когда московские добились от него всего, чего хотели, жизнь молодого уркагана не стоила и гроша. Враз пулю промеж глаз схлопотать можно.
– Удачи, Крестовый, – напутствовал старого кореша Лупатый.
Кеша не ответил. Держа «наган» на изготовку, он быстрой уверенной походкой двинулся за Мартыновым к крыльцу старенького двухэтажного особняка.
Тусклый свет чуть озарил лицо Арсения, когда он, толкнув дверь плечом, шагнул в помещение. Беглого, но цепкого взгляда оказалось достаточно для того, чтобы оценить соотношение сил. Косой ошибся в расчетах на одного человека. За столом сидели шесть ростовских уркачей. Двоих из них Мартынов узнал сразу. Того чернявого, что уложил Борова в трактире у Сипатого, и высокого двухметрового детину, который также принял участие в той памятной перестрелке на Хитровке. Вот только пятнистого картуза на голове у двухметрового не было, а рука чернявого покоилась на перевези.
– Ах ты черт!
Черный первым среагировал на появление незваных гостей. Он вскочил на ноги и бросил взгляд на валявшийся в кресле неподалеку «наган». Мартынов, не раздумывая, выстрелил. Проявить прыть и геройство Черному было сегодня не суждено. Угодившая в живот пуля заставила ростовского уркагана сложиться пополам. Из уголка рта потянулась тоненькая струйка крови. Он бессвязно прохрипел еще что-то, и в ту же секунду Мартынов выстрелил вторично. Черного отбросило назад, и он замер на грязном дощатом полу.
