Оставшиеся некоторое время молчали, осмысливая случившееся. Заглянул какой-то больной на костылях, позвал сестру. Валя вышла. Овсов закрыл за ней дверь на ключ. Вернувшись, сел напротив Зомби.
– А теперь послушай меня, – сказал Овсов и, протянув руку, вынул из-за шкафа выкрашенный коричневой краской костыль с черной пластмассовой ручкой. – Эту вещь мне подарил один умелец. Что-то он там испытывал и повредил руку. Небольшой взрыв получился у него на столе... Просил отметить в истории болезни, что это была механическая травма. Если просит, значит, это ему нужно. Я отметил, как он просил. А он в знак благодарности подарил мне этот костыль.
– Подарок с намеком? – улыбнулся Зомби.
– Понимай как хочешь, но это не костыль в полном смысле слова. Это страшное оружие. Смотри... Это не просто труба, это ствол ружья. Возле рукоятки вмонтирован затвор... Видишь? Заряжается ружейными патронами. Ствол снизу закрывается резиновым наконечником. Видишь? Вот эта кнопка – предохранитель. Поворот рукоятки – и затвор взведен. Ружье однозарядное... В ствол входит один патрон. Второй патрон помещается в рукоятке. При должной сноровке перезарядить можно за пятнадцать-двадцать секунд...
– Забавная штучка, – сказал Зомби, беря костыль в руки. – Тяжеловат немного.
– Он тяжеловат как костыль. Но как оружие... В самый раз.
– Забавная штучка, – повторил Зомби, но уже с другим выражением. Если раньше в его словах звучало снисходительное удивление, то теперь Овсов уловил мысль. – Вы хотите мне эту штуковину подарить?
– Возьми на всякий случай. Сегодня утром я убедился, что она тебе не помешает.
– Ну что ж... Подарите. Не откажусь.
– Этот костыль требует осторожного обращения. – Овсов испытующе посмотрел Зомби в глаза.
– Я думаю, что он требует целеустремленного отношения.
– То есть?
– С таким костылем перестаешь чувствовать себя калекой...
– Я надеюсь... – Овсов запнулся, подыскивая нужное слово.
– Что это останется между нами? – спросил Зомби, сразу поняв заминку хирурга. – Разумеется, само собой. Все опасения можете выбросить из головы. Сейчас он в боевом состоянии?
– Да... Один патрон в стволе, второй в рукоятке. Запомнил? Это предохранитель... Чтобы не выстрелить случайно. Кнопка под самой ручкой. Ты сдвигаешь предохранитель, и никто этого неприметного движения пальцем не заметит. И ручку повернуть можно незаметно. Видишь? Тебе нельзя расставаться с этим костылем. Ведь он и как костыль неплох, а?
Зомби некоторое время рассматривал подарок. Костыль все больше нравился ему – в нем не было ни единого явного признака оружия. Краска на стволе во многих местах была содрана, ствол выглядел облезшим, исцарапанным. Свинчивающийся кончик ручки, в которой было высверлено отверстие для запасного патрона, тоже не обращал на себя внимания.
– Зачем вы мне его даете? – спросил Зомби.
– Мне будет жаль, если мои многомесячные усилия окажутся уничтоженными какими-то ублюдками. Как это чуть было не случилось сегодня утром.
– Да, – кивнул Зомби, поднимаясь, – грохоту было много. – Опираясь на костыль, он сделал несколько шагов по ординаторской, подошел к двери, обернулся: – Спасибо, Петр Степанович... Остался последний вопрос... Что в патронах?
– Картечь, кабанья картечь.
– Это хорошо, – пробормотал Зомби уже в коридоре. И, чуть прихрамывая, направился к своей палате, у которой возился больничный столяр – прилаживал новую дверь. Не доходя нескольких метров до палаты, Зомби остановился и некоторое время рассматривал развороченный линолеум. Удовлетворенно кивнув каким-то своим мыслям, вошел в палату. Зомби устал за это утро, и ему смертельно хотелось прилечь.
* * *Невродов относился к людям, с которыми можно было уметь молчать, не тяготясь, не раздражаясь, а просто воспринимать молчание как продолжение разговора. И молчание самого Невродова было наполнено смыслом, настроением, ощущением того, что в эти самые секунды что-то происходит, принимаются решения, меняется чья-то судьба.
И Пафнутьев, сидя у приставного столика, не торопил прокурора. Он тоже умел молчать и ценил эти неторопливые минуты. Молчание более многозначно, а каждое произнесенное слово как бы сужает мир, ограничивает его и сводит в конце концов к жестким «да» или «нет». Наверно, вот так же нетерпеливые любовники, доведя себя до последней грани какого-то чувственного исступления, продолжают оттягивать главный момент, короткий и бурный, чтобы, когда уже не будет никаких сил совладать с собой, впиться друг в друга, проникнуть друг в друга и замереть, содрогаясь не то от боли, не то еще от чего-то более сильного и мучительного. Впрочем, это тоже разновидность боли.
– Ну? – наконец просипел Невродов, уставившись на Пафнутьева маленькими настороженными глазками. – Ну? Ты этого хотел?
– Похоже, удалось, Валерий Александрович.
– Только похоже... А что получилось на самом деле... Я затрудняюсь сказать.
– А нам и не надо стремиться к тому, чтобы все назвать по именам, разложить по полочкам и наслаждаться наведенным порядком. Поток бурлит и играет на солнце... Пусть бурлит, пусть играет, – произнес Пафнутьев слова, которых Невродов никак не ожидал. Он склонил голову, внимательно вслушиваясь, поражаясь, потом молчал, удивляясь все больше.
– Больно мудрено выражаться ты стал, Павел Николаевич. Все проще... Мы заперли в клетку тигра, а сами знаем, что клетка-то жидковата, она только для зайцев годится, клетка-то... А?
– Надо заменить клетку.
– Ха! – крякнул Невродов, откидываясь на спинку стула. – Замени. Попробуй замени, – повторил он.
– Сысцов сказал...
– Да знаю я, что сказал Сысцов! – он досадливо махнул тяжелой розовой ладонью.
– Сысцов сказал, – настойчиво повторил Пафнутьев, – что пусть, дескать, все решает наш народный, самый справедливый суд. Следовательно, он дал добро на суд.
– Он и мне сказал примерно то же самое. Решайте, говорит.
– Он отрекся от Анцыферова.
– Как тебе это удалось? – усмехнулся Невродов.
– Сам не ожидал.
– Врешь. Ожидал. Все у тебя было просчитано. Ладно... Дело Халандовского я закрыл. Нет оснований для возбуждения.
– Я скажу ему, – кивнул Пафнутьев. – Он будет рад.
– Он – не знаю, а ты уже весь сияешь. – Невродов подозрительно посмотрел на Пафнутьева. – Как я понимаю, Халандовский – твой человек? Он не случайно оказался в этом деле? – Не дождавшись ответа, Невродов задал еще один вопрос: – Он тверд? Он не откажется от своих показаний?
– Не должен.
– Показания у него хорошие. Продуманные. Вместе писали?
– Советовались, – неопределенно ответил Пафнутьев.
– Рука чувствуется. Тяжелая рука. За что ты его так, Анцышку-то?
– Заработал. Да вы и сами знаете.
– Что за бумаги у него были в сейфе? Или, скажем, вроде как были?
– Они сейчас у Сысцова.
– Сработали, значит?
– Как видите.
– Опасный ты человек, Павел Николаевич.
– Я знаю... Мне девушки об этом говорят.
– До или после?
– Когда как... Смотря какая девушка.
– Девушки – ладно, сам разберешься. Но теперь тебе это говорит областной прокурор.
– Суд бы побыстрее, Валерий Александрович!
– Проведем. В этом месяце.
– И сколько светит Анцышке?
– Пусть решит суд, – уклонился Невродов от ответа. – Он ведь, как говорит Сысцов, народный, самый справедливый... Скоро присяжных заведут... То-то будет потеха!
– Почему?
– У нас ведь как народ воспитали... Чем суровее наказание, тем оно вроде бы справедливее. В Англии за убийство посадят на пять лет – страна в шоке, больно сурово. А у нас дадут десять лет строгого режима, и тоже страна впадает в шок – вроде оправдали.
– Так что, не будет присяжных?
– Не сразу, – Невродов повертел розовой ладонью в воздухе. – Мы с тобой не застанем.
– А где-то уже действует...
– Для газетчиков... Ладно, бог с ними, с присяжными. Тут вот еще что... Сысцов звонил, советовался. – Невродов осторожно посмотрел на Пафнутьева, как бы решая, с какой стороны ему лучше зайти.
– И что же вы ему посоветовали?
– А ты знаешь, о чем он спрашивал?
– Конечно. – Пафнутьев легкомысленно передернул плечами. – Чего тут догадываться... Сейчас на повестке дня один вопрос – кого в кабинет Анцышки посадить.
– Правильно, – кивнул Невродов. – Я буду с тобой откровенен, Павел Николаевич... Он сам назвал твою фамилию. Как, дескать, смотришь... Мне нетрудно было сказать, что ты грамотный юрист, что ты молод и энергичен... И так далее. Это была бы с моей стороны поддержка, согласие с тем, что назначение получишь именно ты. Но я этого не сделал.
– Хороший ход, – одобрил Пафнутьев.
– Ты думаешь? – удивился Невродов, ожидавший другого ответа.
– Все правильно, Валерий Александрович. Поддержите вы меня, и сразу проступают очертания нашего сговора. А поскольку вы от меня отреклись, то проделанная работа стала выглядеть чище, естественнее.
