— Кто? Его дочь.
— Юля?
— Ну, можно сказать и так. Здесь ее называют, как на подиуме.., сценическим именем — Юлсу.
— А что она там делает, в больнице?
— Ну, что делают люди в больнице? Болеет она.
— Отличный ответ, исчерпывающий. Браво, Ладушкин! А что-нибудь еще стало известно?
— Как только мне что-нибудь еще станет известно, — раздраженно отрезал Ладушкин, который терпеть не мог, когда на него наезжают, — я тут же позвоню!
Светловой снилось французское число «тридцать» — trente. Красное. Как будто ехал игрушечный поезд, нарисованный в школьной тетрадке по арифметике, и в нем много — тридцать — маленьких красных окон, и детский голос бубнил, как в считалке, — трант-трант-трант. Тридцать, стало быть.
Это заменяло маленькому поезду стук колес.
Странный сон. Пожалуй, не стоит спать во второй половине дня, даже если очень хочется.
День меркнул, когда Аня проснулась. На стене лежали тени. В этих коротких зимних днях, когда они переваливают свой сияющий морозный пик, сразу появляется что-то смутное, печальное, умирающее. Пока не разгорится вечер — волшебный, с темной синевой и огнями.
Комната, как выяснилось, сильно выстыла. Еще с прошлого вечера отключили отопление: опять какая-то авария! Трубы где-то лопнули, поэтому за сутки дом окончательно выстудился.
И теперь Светлова лежала под двумя толстыми одеялами, не смея даже и подумать о том, чтобы согнуть коленки или пошевелиться, — ей казалось, что под одеяло тотчас проберется холод.
Так она и застыла, вытянувшись, неподвижно.
Точно перед отпеванием. Такой же покой поселился у Светловой отчего-то и в душе — как перед отходом в лучший из миров. А в том, что тот мир «лучший» — после того, что Светлова узнала за последнее время, — сомнений у нее не было.
«А ну их всех, — думала она, — надоели! Ужасы всякие! Взять бы да и бросить все это! Генерал… Инна Гец… Фокина… Октябрьский-27… Взять бы да забыть!»
За окном стояла непривычная тишина. И тишина эта казалась особенно холодной. В другое время ворона, живущая спокон веку на дереве напротив, суетилась, шумела. После минус пятнадцати она, как обычно, будто умирала. Впадала в анабиоз. Засыпала, как медведь. Видно, именно столько теперь за окном — никак не меньше минус пятнадцати — и было… Очевидно, и авария случилась неспроста — грянули настоящие морозы.
Наконец рука Светловой решилась выскользнуть из-под одеяла и дотянуться до халата, словно созданного специально для таких вот экстремальных — с авариями! — зимовок. Целый рыжий плед пошел, наверное, на шитье этого халата. Он и лежал теперь в кресле, как маленький верблюжонок, подняв рыжий шерстяной горб. А ее рука, схватившая его, белела в сумерках неосвещенной выстывшей комнаты, будто уже превратилась в ледяную.
Теперь уже — в этом халате! — жизнь продолжалась. Не прервались и мысли.
Бесполезно было тешить себя надеждой, что она еще может все бросить. Хотя ни у кого до сих пор не было права спрашивать с нее ответа, отчета. Ни у кого на этом свете. А теперь…
Не надо было разговаривать с Инной, читать письмо Крам, брать деньги и тратить их на билеты… И летать и ездить никуда было не надо.
Хуже всего, что никак нельзя пойти на попятный.
Если бы речь шла только о договоре с Инной Гец, Светлова бы, наверное, все-таки на этот «попятный» пошла.
Но у мертвых всегда больше прав, чем у живых.
И Светлова уже знала, что сделает все, чтобы выполнить просьбу Инны. Знала, что она не принадлежала больше себе одной, а только — делу, которое ей поручила Инна. И проклинала это дурацкое чувство ответственности, от которого, уж если оно укоренилось в ней, невозможно было отделаться.
Словно для того, чтобы проверить, насколько сомнительно это утверждение, зазвонил телефон.
Это была Генриетта, рыжая жена Ладушкина. Сначала она долго плакала в трубку и ничего не говорила. Поэтому Аня подумала: что-то случилось с Гошей! Наконец сквозь слезы Генриетта с трудом произнесла:
Ее нет!..
— Кого?
— Дочки…
— Кого?! , — Моей дочки!
— То есть?! Что значит, нет?
— Броня моя, девочка моя, она пропала…
— Как это так?
— Ее украли.., мою детку украли!
После некоторой паузы и шока Светлова услышала наконец свой голос: он был, как ни странно, совсем спокоен.
— Где?
— На работе.
— На какой работе?
— Прямо у меня на работе.
— Вы что, взяли ее с собой на работу?
— Я же говорю… — Генриетта всхлипнула.
Аня знала, что Генриетта работает в каком-то скучном учреждении, чудом сохранившемся НИИ какой-то промышленности.
— У Брони был насморк, и я решила не отводить ее в детский сад. Взяла с собой на работу. Думала, до обеда побудем, а потом я отпрошусь. У нас все так делают. Работы все равно никакой нет. Ни зарплаты, ни работы. Только сидим…
— Это я поняла.., догадалась… Дальше, Генриетта!
— Ну вот, она играла… А я пошла наливать чайник…
— Где она играла? — поинтересовалась Светлова. — В кабинете начальника, в гардеробе, в вашей комнате?
— Нет. — Генриетта осторожно высморкалась. — В коридоре. Там она играла. Анечка, у меня письмо.., от него, — она замолчала.
— От кого?
— От похитителя…
— Вы сообщили в милицию?
— Нет.
— Почему?
— Я не могу его выдавать.
— Вы с ума сошли! Откуда у вас это письмо?
— Нет, не сошла! — Генриетта снова зарыдала. — Он передал мне письмо сегодня, как раз перед тем… как это случилось. Он позвонил мне на работу и спросил, почему Броня не в детском саду… Я сказала, что у нее насморк и что я взяла ее с собой на работу…
— Да кто он-то?
— Мой.., мой бывший муж… Бронин отец.
— Отец?! А Ладушкин, значит, не… А-а! Понятно! Ну, дальше!
— В общем.., я говорю ему: мы сейчас на работе.
«Вот как?» — сказал он. А потом зашел к нам в институт и передал этот конверт. «Не будь болтливой и преждевременно любопытной, — сказал он. — Прочтешь, только когда я уйду». И я пошла наливать чайник… А Броня в это время исчезла.
— Ну, налила?
— Что налила?!
— Чайник.
— Да!
Аня вздохнула. «Жизнерадостная идиотка» — слова, которые всегда ей отчего-то приходили на ум, когда она видела Генриетту, вполне оправдались.
Интересно, почему-то со словом «идиотка» органичнее всего другого сочетается именно это определение — «жизнерадостная»? «Грустный идиот», «печальный идиот» — эти словосочетания как-то не звучат и воспринимаются с сомнением. Но теперь Генриетта с немалой убедительностью проиллюстрировала именно второй случай!
Аня опять тяжко вздохнула.
— Сейчас я приеду.
— Нет, Анечка, не приезжайте, — всхлипнула Генриетта. — Не нужно, не приезжайте.
— Почему? Вы что, уходите?
— Нет… Но… Все равно, Анечка, не приезжайте… Анечка, мне страшно… Вы не ко мне приезжайте, вы за Броней поезжайте…
— Вот как? Всего-навсего?!
— Я сама не могу в этом участвовать… Я ведь всего лишь женщина…
— А я не женщина, что ли?
— То есть я хотела другое сказать. Мне страшно, и я не знаю, что он со мной сделает! А вы.., вы можете помочь. А я боюсь, боюсь! — опять завсхлипывала Генриетта.
— Все-таки не сходите с ума, — строго сказала Аня. — Это еще не конец. Броня жива и здорова, а это самое главное. Понимаете? Ее всего лишь увез отец — это не смертельно. Чем он у вас занимается-то?
— Он?
— Ну да, он! А кто ж еще?!
— Да он.., это… Как бы это сказать…
— Так и скажите.
— Ну, он это… В общем… Наркотики перевозит.
— Мило!..
— Ну, что поделаешь…
— В самом деле.., ничего не поделаешь!
— Вот и я говорю…
— Это, что же, прямо профессия у него такая?
— Да нет… Вообще-то он танцор.
— Самба, румба?
— Да… Профессиональный… Но с возрастом он решил…
— Понятно… Решил сменить профессию!
— Аня! — забеспокоилась вдруг Генриетта. — Вас это случайно не отпугнуло?
— Ну что вы! В самый раз! Общение с наркокурьерами — мой конек и излюбленное занятие! — поспешила уверить я.
— Я вам сейчас по телефону прочту это письмо.
Он ведь не скрывается — тут и адрес есть! Правда, он из Москвы Броню увез.
— Час от часу не легче!
— И он только пишет, что, если я попробую ее вернуть, никому не поздоровится.
— Не представляете, как вы меня успокоили!
Светлова подняла глаза и прямо над собой увидела обведенную красной передвигающейся рамочкой в настенном календаре дату «30». ВТОРНИК — написано было под ней. Тридцать… «Трант-трант-трант», — застучал тревожно колесиками поезд, приснившийся ей давеча. Ну вот и приехали! Сон в руку!
* * *
Значит, ребенка Генриетты украл родной отец.
Вот как получается. Когда в жизни возникает какой-то новый человек, вместе с ним возникает и новая дополнительная ответственность.
Ладушкина не было в Москве по вине Светловой.
