— И ты, конечно?!. — нервно хихикнув, поинтересовалась Люська.
— Ну нет, я — ничего такого, тогда еще твой папа жив был, я — нет! Но женщины на него кидались!!! Он молоденький был, веселый, интересный! Ходил — улыбался…
Речь шла о Лёне, женщина-загадка вспоминала именно о нем. Она помолчала немного и, резко взмахнув сигаретой, добавила совсем другим тоном:
— И чего это он женился на Тамарке?! Не понимаю!
— Как так?! — подскочила Вика. — А на ком же он должен был жениться?
— Да на Женьке, он ведь с ней вначале познакомился. Она красивая была… Впрочем, они обе красотки! Семейная черта.
— Они и сейчас хороши, — заметила я. — И их дочки тоже.
Положив сигарету в замысловатой формы пепельницу из цветного стекла, женщина-загадка лениво потянулась.
— Ой, девочки, как вспоминать не хочется!..
— Ну мамочка, давай, они специально приехали, я же тебе рассказывала про записку! — принялась уговаривать ее Люська. — Ну хочешь, я хлеб порежу? И глинтвейн сама приготовлю? Где у нас корица?
Она ушла на кухню, а мы с Викой приготовились слушать. Я внимательно рассматривала Светлану Валериановну, пытаясь представить ее в образе юной девушки.
— Они были яркими, эффектными, очень обаятельными, — продолжала она, отрешенно глядя перед собой, — только в школе их не любили; Женька списывать никому не давала — решит дома все задачки и молчит, а потом радуется, когда другим двойки ставят. Хотя могла бы и помочь! А на контрольных она если и подсказывала, то всегда неправильно. Я это знала и к ней не обращалась.
— Мам, какой хлеб резать? — крикнула из кухни Люська. — Белый? Черный?
— Режь и тот, и другой, хуже не будет, — откликнулась женщина-загадка. — Тамарка, она младше на четыре года, в школе врединой и ябедой была. Они в юности друг у друга кавалеров отбивали. Еще им нравилось своих поклонников мучить: я это не хочу, я вон то люблю! И вообще, ты такой, да ты сякой. А он тебя лучше!
— А поклонники что?
— Да они от одного их взгляда погибали! Посмотрел — и умер! И перестал быть разумным человеком.
— Лёня тоже умер?
— Нет, Лёня не умер, он был себе на уме. И красив, как молодой Жан Маре. Это Фантомас, — пояснила она, не дожидаясь наших вопросов. — Однако он с другой проблемой справиться не мог — он с периферии приехал, в медицинский поступал, но не добрал баллов. А там, известное дело, армия светит. Короче, слухи ходили, что их отец его от армии «отмазал» и в институт устроил, а за это он на Тамарке женился. Женька-то уже была с ребенком…
— Да-а, — кивнула Вика, демонстрируя внимание.
— А так с чего бы ему в восемнадцать лет жениться? Он ведь Тамарке почти сразу изменять начал, вы-то с моей Люськой этого не помните. Я бы, на месте Тамарки, его еще тогда убила. Но она смелой не была и не любила открытых действий, вот исподтишка — да, это она могла… Но исподтишка не убьешь!
— А если ей за столько лет надоело терпеть его выходки? — полюбопытствовала Вика. — И сейчас она все же решила его убить? Она могла бы?
— Скорее угрожать, а не убить. Но, думаю, у нее своих выходок хватало… Они вполне квиты.
— Значит, угрожать… — повторила Вика. — А вы почерк ее узнаете? Я вам сейчас напишу.
Покопавшись в своей сумке, лежавшей на полу рядом с диваном, она достала записную книжку и на последней, чистой странице изобразила четыре слова. «Изменишь — я тебя убью!»
— Это точно не Женька, — наклонила голову Светлана Валериановна, — а вот на почерк Тамарки похоже. Правда, наклон чуть-чуть другой, и буквы несколько круглее… Но с возрастом почерк немного меняется, а когда она торопилась, то писала с другим наклоном… Так что это Тамарка!
Она вздохнула и посмотрела в сторону окна. В мою сторону.
— Кто тут у вас «старший детектив»? Юля?
— Она как раз младший «детектив», — усмехнулась Вика. — Младший по возрасту. А почему вы так решили?
— Да взгляд у нее такой… проницательный. Будто знает больше, чем тот, на кого она смотрит.
Я взглянула в висевшее над секретером овальное зеркало, скорчив ему привычную рожу. Взгляд как взгляд… Что в нем такого? Может, это из-за Лёни?.. Мое благожелательное отношение к нему стало быстро улетучиваться; слушать воспоминания почему-то было неприятно. Права была Вика, нечего сочувствовать кому попало.
Из кухни потянуло жареным хлебом. А ведь женщина-загадка что-то от меня хотела…
— Что сделать надо? — поинтересовалась я и повела носом. — Гренки подгорают?
— Да ладно, я сама.
Она улыбнулась с превосходством знатока, легко вспорхнула с кресла и, слегка пританцовывая, отправилась на кухню. К нам вернулась Люська.
— Я из кухни всё слышала, не беспокойтесь, — заметила она. — И еще кое-что добавить могу. Женька всегда всеми командовала: Иди туда! Стой здесь! Отдай немедленно! Равняйсь! Смирно! Но зато честно, без подвохов. А вот Тамарка… Ей никто не нравился, всё везде не так, разговаривают все неправильно, думают не то, что положено! Если Женька только считала, что она лучше всех, то Тамарка еще и сказать об этом пыталась, всех поучала и сдергивала. Но не доброжелательно, а с таким хитрым превосходством — не разберешь, она серьезно говорит или издевается!
— И ты до сих пор ей этого простить не можешь? — усмехнулась Вика.
— Не могу! До сих пор обиды помню! — с неожиданной злостью заявила Люська. — Я из-за этого иногда специально с Лёней кокетничаю, чтобы ей неприятно было!
— А Милка с Алинкой?
— Милка тоже не сахар! Она спорила, кричала в ответ, если ей что-то не нравилось или она с кем-то не была согласна. Родственникам от нее доставалось. А Алинка улыбнется, хвостом вильнет — и как будто ничего не слышала! Почти как Лёня.
— Вот посмотри, — Вика показала ей страничку из записной книжки.
— А я этот почерк знаю! — удивилась Люська. — Так Алинка букву эм пишет.
— Не может быть, — недоверчиво возразила я. — Ты получше подумай!
— Вспомни, как Тамарка на доске писала! — поддержала меня Вика.
Люська на мгновение задумалась и с сомнением покачала головой.
— Ну-у-у… — протянула она. — На Тамарку тоже похоже, но больше — на Алинку. А что?
— Не могла она ее написать. Она пришла позже, по коридору мимо вешалки не ходила. И ее приятель, Сергей, он тоже там не проходил. Ты же сама их в дверь впустила, помнишь?
— Да… — озадаченно произнесла Люська. — Может, она заранее записку написала и попросила кого-нибудь ее в карман положить?
— А зачем?!
— И кому? Мне, что ли? — скептически осведомилась Вика. — Кому же я могу изменить, чтобы она меня убила? Скорее уж, она тебя решит убить, если Сергей ей с тобой изменит!
— Ну, знаешь… — обиделась Люська.
В комнате неслышно появилась Светлана Валериановна, поставила на длинный журнальный столик поднос с гренками и круглую салатницу с какой-то пастой, аппетитно пахнущей чесноком. Вика отправилась на кухню за глинтвейном.
— Что здесь? — осторожно поинтересовалась я, заглядывая в салатницу: не все хозяйки с радостью раскрывают свои секреты.
— Творог, сыр, майонез, пряная зелень, — радушно поделилась со мной Светлана Валериановна. — И, конечно, чеснок, без него не так вкусно. Это надо на хлеб намазывать. Такая закуска больше к пиву подходит, но я его не люблю. Разбирайте, девочки, стаканы, в квартире холодно, так хоть выпьем горячего.
Со стаканом в руке я вернулась на подоконник. Сидеть на нем было неудобно, но мне хотелось видеть всех одновременно. Чем дольше я наблюдала за мамой Люськи, тем больше мне казалось, что она хранит в прошлом какие-то тайны.
Отпив немного из стакана, Вика поставила его на стол, решительным движением вырвала из записной книжки чистый листочек и протянула его Люське.
— Проведем эксперимент! — заявила она. — Сначала ты, потом Светлана Валериановна. Пиши: «Изменишь — я тебя убью!»
Люська скрипнула карандашом, а затем передала листочек маме.
— Готово, — объявила та секунд через десять. Полюбовавшись на творение своих рук, она отдала листок Вике, которая углубилась в сравнение их почерков, а я подумала, что Светлана Валериановна с удовольствием положила бы эту записку кому-нибудь в карман.
— Не идентично, но похоже, — сообщила Вика. — Вполне можно сделать вывод, что писали мать и дочь. А уж по отдельности и по памяти — я бы перепутала!
— Итак, — постановила я, — считаем, что с равной вероятностью эту записку могли написать и Алина, и Тамара.
— Ну вот, — вслед за мной подвела итог Вика. — Записка неизвестно кому, почерк Тамарки или Алинки, испугалась Милка, а умерла бабушка. Все запуталось окончательно.
— Зато нельзя никому изменять, — улыбнулась Светлана Валериановна. — С этим все ясно.
Я замерзла под открытой форточкой, и горячий глинтвейн оказался очень кстати — не крепкий, но сладкий, с лимоном и корицей. На других он тоже подействовал благотворно.
