— Эх, Володя, Володя, до чего ты любишь пофилософствовать. Все этотолстовщина: «Где любовь, там Бог», а мир построен не только на них, есть еще и зло, и дьявол. Вот тут мы все такие, дай только нам порассуждать. Отсюда и эмигрантские свары из-за выеденного яйца. «Что бы было, если бы ничего не было!» Шла кровавая Гражданская война, и вслед за тем еще более кровавая расправа! И спустя двадцать лет текут ручьи и реки крови россиян! Хватит споров и счетов, пора взяться за ум и подумать о том, чтобы наше Отечество не превратили в колонию, а людей — в рабов! — Катков повернулся к Богрову, который спокойно, казалось, с безразличным видом его слушал. — И не подумайте, верней, пусть не думают там у вас наверху, что эмиграция — Моська, что лает на Слона. Она, в своей массе, протягивает руку, не отвергайте ее!
Павел Иванович встал, протянул Каткову руку и с не присущим для него волнением сказал:
—Я готов пожать руку всем, кто думает и поступает, как вы, и сделаю все от меня зависящее, чтобы ТАМ вас услышали! — Потом повернулся ко мне и тоже протянул руку.
Крепко сжимая Богрову руку, я с какой-то задушевностью произнес:
— Готов выполнить любое задание, каково бы оно ни было,—на пользу Родине! Очень прошу дать мне возможность стать плечом к плечу с русским солдатом защищать от врага свою Родину, мою любимую Россию!
На другой день я прощался навсегда с Парижем...
...Только человек
Есть чудо из чудес:
Захочет — он как Бог,
Захочет — он как бес.
А. Силезиус
На потсдамском вокзале дул с темпельгофского аэродрома свирепый норд-ост, срывая с выходящих на перрон пассажиров шляпы.
Предстояло сначала добраться до улицы Тишинера, сесть на трамвай и доехать до первой остановки после моста через Шпрее. И по набережной Штаулер дойти до улицы Хоханлох, четыре. Спросить герра или фрау Манке и сказать: «Привез вам привет от толстого Павла!»
Было около двух часов, когда я, отныне Иван Васильевич Дорба, звонил у двери небольшого двухэтажного дома. На пороге появилась немка лет тридцати и, пытливо на меня поглядев, спросила:
— Что господину угодно?
Услыхав слова пароля, она тут же, произнося по слогам отзыв: «Он не по-ху-дел?», — пригласила войти.
—Мужа, к сожалению, нет дома, придет только вечером, но я в курсе. Комнату вам сняли совсем недалеко отсюда, сразу за углом Шмюккен-штграссе, три. Сейчас оденусь и вас провожу. Там вам будет спокойно. Хозяйка—наш человек, симпатичная одинокая женщина, зовут ее Шарлотта Веслер, — объясняла она, доставая из шкафа шубу и шапку.
Спустя несколько минут нас радушно и весело встречала голубоглазая блондинка среднего роста и, кокетливо улыбнувшись, широко распахнула дверь со словами: «Битте шен!»
Эта женщина была полна шарма: у меня поднялось даже настроение, покинула напряженность. Я вошел в уютную прихожую. И вскоре, сидя в небольшой столовой за чашкой желудевого кофе и рюмкой привезенного из Франции доброго бургундского, непринужденно рассказывал о том, что Сопротивление во Франции растет, а они, в свою очередь, делились берлинскими новостями.
— Как вы правильно говорите по-немецки! Вы не из Ганновера? — спросила фрау Манке.
— Нет! Меня учили хорошему немецкому языку, потому сказать вместо «цвай» — «цво», на манер берлинцев, не могу! А теперь, прошу прощения, к сожалению, мне придется на какое-то время вас покинуть. Надо показаться своему фюрерчику Байдалакову.
— Да, да! Муж предлагает ему объяснить ваше поселение у Шарлотты тем, что вы вместе ехали в поезде, познакомились, понравились друг другу, и она решила вас поселить у себя. Детали легенды предоставляю вашему воображению! — и фрау Манке лукаво поглядела на меня.
— Ваш муж мудрец: звучит это чистейшей правдой! Как может не понравиться такая красавица, если проедешь с ней даже одну трамвайную остановку? — с воодушевлением воскликнул я, глядя на улыбающуюся Шарлотту. — Жаль только, что останусь здесь недолго... А теперь растолкуйте, как мне добраться до штаб-квартиры НТС.
Женщины объяснили маршрут, а я, пообещав приехать часам к десяти вечера, раскланялся, поцеловал ручки и ушел.
По дороге заключил: «Хорошие бабы! А Шарлотта просто прелесть. Кажется, им понравился».
Дом, где жил Байдалаков, был типичным старинным немецким домом, напоминавшим скорее деревенский, чем столичный.
Дверь открыла, чего я никак не ожидал, Тамара Казанцева и пригласила в гостиную, бросив:
— Сейчас я позову Виктора Михайловича! Здравствуйте! Из Белграда? — «Не в курсе!» — отметил я.
Байдалаков, в дорогом, с иголочки, темно-сером костюме, в белоснежной рубахе с бабочкой с обычной своей наигранной улыбкой, протягивая якобы для объятья руки, воскликнул:
— Здравствуйте, дорогой Владимир Дмитриевич! С приездом! Садитесь и рассказывайте. Распрощались с Парижем?
— Пришлось. Блайхер, к которому вы меня направили, заставил заниматься черт знает чем! Вот и удрал! Представляете? Раздобывать рукописи Карла Маркса!
—Ха-ха! Учинить аутодафе! Да!.. Ну ладно, об этом потом, а сейчас лучше подумаем, как вас устроить. Дело в том, что с минуты на минуту должен прийти Поремский.
— Мне повезло, Виктор Михайлович! В поезде я познакомился с очаровательной немочкой. У нее и хочу остановиться... пока что. А вот за постой раскошеливаться нечем. На последние франки купил вам бутылку доброго старого мартеля: теперь и в Париже это редкость! Пожалуйста! — поставил коньяк на стол.
—Спасибо! Рад, что вы устроились. Вы, разумеется, в своем амплуа. Покоритель женских сердец! Марками, слава богу, немцы нас снабжают, сейчас... — Байдалаков прошел в соседнюю комнату, видимо, кабинет, и вернулся с пачкой купюр.
— Пожалуйста, на первое время. Сейчас собираюсь с вашим тезкой съездить в лагерь русских военнопленных. Хотите с нами? А по дороге расскажете новости. Поремскому будет, конечно, любопытно, что творится во Франции.
— Военнопленных? — сделал я удивленное лицо.
— Наши кадры! Дело в том, что мне удалось убедить Шелленберга позволить нам обрабатывать их политически. Неподалеку отсюда, по соседству с деревней Цитенгорст, расположен большой многотысячный лагерь. До недавнего времени был под открытым небом. Наши энтеэсовцы читают им лекции о солидаризме, дискутируют, доказывая несостоятельность марксизма. Разумеется, в общих чертах. Желающих стать на нашу сторону переводят в другой лагерь Вустрау, тоже неподалеку отсюда, где условия значительно лучше, и тут они уже проходят полный курс.
— И многие идут? — спросил я, невольно прищурясь.
— Сами понимаете, задача непростая: во-первых, отобрать самых интеллигентных, со сложившимся мировоззрением, зачастую враждебно настроенных, во-вторых, доказать, что мы создаем «третью силу», которая должна победить, морально и духовно, учение Маркса и, в-третьих, — убедить, что сотрудничество с немцами преследует одну цель: сохраняя свободу действий, проникнуть на восток для создания своих баз. Успех пока незначительный: отправлено два эшелона по сто пятьдесят—двести человек в качестве пропагандистов антикоммунизма. Почти все они сейчас работают в оккупированных областях администраторами и хозяйственниками.
— И немцы позволяют вести такую политику?
— Официально — нет! Гитлер и его окружение опасаются создавать серьезные силы даже из украинских самостийников, не говоря о русских, в отличие от вермахта. Там ведь идет противостояние с давних пор. И никто не знает, чем оно кончится. — Байдалаков уселся в кресле поудобнее и продолжал: — История эта берет начало с апреля двадцать первого года. По Версальскому миру, Германии было запрещено производить оружие. В это же время Советская Россия, никем не признанная, оставалась в блокаде. Троцкий с Лениным в ту пору еще мечтали о всемирной революции, разгроме буржуазного мира. Между Берлином и Москвой курсировали тайные посланцы, в результате чего был заключен в двадцать втором году Рапалльский договор о сотрудничестве. Наряду с этим между рейхсвером и красным Генеральным штабом был подписан ряд секретных соглашений. За несколько лет были созданы военные объекты: в Филях под Москвой фирма «Юнкере» производила несколько сот цельнометаллических самолетов в год; под Липецком организована военная база, где размещалась Четвертая советская эскадрилья, укомплектованная одними немецкими летчиками; на Нижней Волге, на Средней Волге строились танкодромы; фирмой «Берзоль» модернизированы ружейные заводы в Туле, Гатчине, Златоусте, Петрограде, а также доки в Николаеве и Петрограде, спускавшие на воду подводные лодки и корабли. В общем, уже в двадцать шестом году рейхсвер на закупку вооружения и боеприпасов в СССР расходовал более ста пятидесяти миллионов марок в год. Почти треть своего бюджета. Потом... — звонок прервал рассказ Байдалакова.
