— Не надо, — согласился Владимир. — И оркестра на пирсе тоже…
— Вот именно, — усмехнулся генерал Вартанян. — Товарищ понимает… А тем временем мы закончим составление словесных портретов всех троих твоих будущих противников по описаниям Конрада Жилински, их изображения изготовим и передадим по радио на борт «Калининграда». А пока придется тебе работать втемную. На судне об истинном твоем предназначении будет знать только капитан. Устинов — сильный и мужественный человек, большая умница. Положись на него… И привет передай. Мы с ним оба из Ростова, земляки.
— Передам, — просто сказал Владимир.
— Тогда — ни пуха ни пера, майор.
— К черту, — сказал Ткаченко.
— Дела, — сказал капитан Устинов. — Ну прямо, как в кино… Конечно, сделаю все возможное. И даже сверх того… Но чтоб, значит, никто-никто?
— Только вы, Валентин Васильевич, — подтвердил Владимир Ткаченко.
— И даже моему помполиту сказать нельзя?
— Государственная тайна, — развел руками майор. — Не обессудьте.
— Но хоть, как выглядят они, знаете?
— Пока не имею представления. Но вскоре передадут по радио их приблизительные портреты.
— Следовательно, и радиста…
— Посвящать во всю суть дела не надо. Принял РДО — передал вам шифровку — и все. А что там, в тексте… Ведь у радистов есть обязательство о неразглашении…
— Имеется, как говорили в старину, таковое… Начальник рации у нас коммунист, секретарь партийного бюро, надежный парень по фамилии Юшков. Тут все «железно». А вот под каким соусом я вас команде подам… Тут надо подумать. Для меня вы официально пассажир, турист с путевкой. Это хорошо. Но ведь вам необходимо, как я понял из нашего разговора, всюду шастать, бывать во всех судовых службах и помещениях. И на законных при том основаниях. Тут амплуа пассажира не годится. Еще чашку кофе?
— Благодарю вас, — ответил Владимир. — Я лучше выпью апельсиновый сок.
— На здоровье, Владимир Николаевич. Чтобы мне такое для вас придумать?
Они сидели вдвоем в просторном салоне капитанской каюты. Через два часа «Калининград» готовился покинуть Ялтинский порт. Уже начали подъезжать к борту лайнера автобусы с иностранными туристами, которых возили в Гурзуф, Алупку, Мисхор, Гаспру и Ливадию. Переполненные впечатлениями, гости России поднимались на борт лайнера, искренне благодарные хозяевам за то, что те предоставили возможность полюбоваться красотами южного берега Крыма.
— Хочешь не хочешь, а отсюда вы должны выйти в новом качестве, — проговорил капитан Устинов. — Я ведь уже давно хотел представить вас старпому, но еще не решил, кем вы у нас будете… Хотя… Это же так просто! Вы, Владимир Николаевич, пожарный инспектор! И не из пароходства, тамошних у нас все знают, они нам житья проверками не дают, а из Москвы, из Главного пожарного управления. Годится?
— Вполне… А что я должен буду делать?
— Рыскать по судну аки волк алчущий. Ходить везде и придираться по части противопожарной безопасности. Щиты с инвентарем, огнетушители, различные системы глобального тушения, ящики с песком и прочая, вплоть до выборочного обхода кают экипажа на предмет обнаружения запретных электронагревательных приборов — чайников, кофейников, кипятильников, тостера… Тут наш старпом, Арсений Васильевич, особой свирепостью отличается, довелось ему, бедняге, однажды гореть в Северной Атлантике, от самодельного «козла» — электропечки — занялся огонь в каюте моториста.
«Я, кажется, знаю одного члена экипажа, у которого хранится еретический кипятильник», — весело подумал Ткаченко и некстати рассмеялся.
— Вы это к чему, Владимир Николаевич? — не понял Устинов.
— Представил себя в роли пожарника… Непривычная роль.
— Учтите, статус пожарного инспектора дает вам определенные прерогативы власти. Конечно, моряки их не любят, пожарников, как, впрочем, любых ревизоров, но все будут обязаны беспрекословно допустить вас повсюду. Словом, мой теплоход в вашем распоряжении.
— Значит, какой-то реальной властью я все-таки буду обладать, — задумчиво произнес Ткаченко. — Конечно, я понимаю, что мне очень и очень далеко до вашей, Валентин Васильевич, поистине царской власти.
— А зачем вам капитанская власть? — спросил Устинов. — Знаете, у капитана еще есть и обязанности, и главная из них — отвечать за действия других. Ошибся штурман — отвечает капитан. Проступок матроса — тоже… Авария в машине — тут «деда», стармеха, возьмут за бока и опять же непременно капитана. А что касается царской власти…
Он подошел к дивану и взял в руки раскрытую книжку, полистал ее.
«Кто царской власти рад? О, благо лживое,
Как много зла таит твой лик приманчивый!
Всегда под ветром горы поднебесные,
Всегда утесы, море разделившие,
Валов удары терпят и в безбурный день,—
Так пред фортуной власть царей беспомощна».
Он закрыл книжку.
— Что скажете, Владимир Николаевич?
— Убедительно. Кто это сочинил? Не догадался…
— Это Луций Анней Сенека, его трагедия «Эдип».
— Сенека Младший, философ и поэт, — вспомнил Ткаченко, — автор трактата «О милосердии», в трех книгах, которые он посвятил императору Нерону, своему воспитаннику. К сожалению, с Сенекой-драматургом я не знаком, не добрался до его трагедий.
— А я, знаете ли, на старости лет пристрастился к древним римлянам и грекам, — несколько смущенно сказал капитан. — Перечитываю Гомера и Вергилия, Петрония и Эсхила, пробую осилить Платона и Аристотеля, особенно меня привлекает философия киников — Антисфен, основатель школы, легендарный Диоген Синопский и его ученики — Кратет, Гиппархия, Метрокл, Онесикрит. Я уж подумывал: не заняться ли мне древнегреческим и латинским, да побоялся, что в пароходстве засмеют. Спятил, скажут, капитан Устинов.
— И напрасно, — горячо возразил Владимир. — Лично я всячески приветствую ваше увлечение, Валентин Васильевич. И по-хорошему завидую… Владею тремя европейскими языками, английский знаю, как заверяют специалисты, на оксфордском уровне, но вот древнегреческий или латинский… К этому не преуспел. А надо бы… Но и времени недостает, и… Опасаюсь, что в нашей фирме меня тоже не поймут.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Ну, — сказал Устинов, взглянув на часы, — хорошо… Делу время — потехе час. Или — ест модус ин ребус — во всем должна быть мера, как говорили древние римляне. Сейчас я приглашу сюда старпома и представлю ему пожарного ревизора из Москвы. Не думаю, чтобы Арсений Васильевич был в восторге, но куда ему деться?
Каюту «инспектору» отвели на одной из пассажирских палуб, в первом классе, идея капитана, «будете поближе к подопечным, а к экипажу у вас путь не заказан». Разобрав немудреный багаж, Владимир Ткаченко заглянул в зеркало над умывальником и потрогал щеки, они кололись, вспомнил: брился он вчера утром.
Когда водил по лицу электрической бритвой, подумал: «А сей механизм опасен в пожарном отношении? Чем он лучше кипятильника? Гм, ты начинаешь входить в роль, Ткаченко…»
Захотелось выпить чашечку кофе. Можно было бы пойти в бар, но Владимир решил навестить сначала Алису, она ведь даже не знает, что судьба свела их вместе на этом корабле.
«У нее и кофием разживусь, — решил Ткаченко. — При пожарном инспекторе можно и запретный прибор включить…»
Но в каюте Алисы не было. Владимир отправился в читальный зал. Он был почти пуст, если не считать сухопарой дамы, она рассеянно листала журнал «Нью-Йорк тайм мэгэзин», а в углу, за столиком библиотекаря сидела незнакомая майору молоденькая девушка.
— Уот ду ю вонт? — старательно произнося альвиолярные звуки, спросила его она.
— Что я хочу? — переспросил, усмехнувшись, Владимир. — Алису Петровну увидеть…
— Ой, — сказала девушка, — а я вас за американца приняла.
— Похож? — спросил Ткаченко.
— Теперь уже нет, когда на русском языке заговорили… А так — просто вылитый иностранец. А вы кто будете?
— Страшный я человек, — сообщил Ткаченко. — Кащей, людоед и Синяя Борода. Так где Алиса Петровна?
— Вам мало семи зарезанных жен? — самую малость кокетничая, спросила девушка.
— Вы родом из Одессы, — уверенно сказал Владимир.
— Как вы угадали?
— Только там на вопрос отвечают вопросом.
— Верно. А Алиса Петровна на экскурсии, иностранцев в Ливадию повезла. Вот-вот вернется. Меня попросила посидеть в читальном зале: вдруг кто-нибудь почитать захочет. А тут весь день никого не было, если не считать вон той старой карги. И чего сидит? Лучше б на берег подалась.
— А меня зовут Лена, — сообщила она.
— Хорошее имя, — отозвался Ткаченко. — Владимир Николаевич… Только не надо так неуважительно о старом человеке. И потом — какая она карга?! Скорее — дама приятная во всех отношениях.
