Неужели эти робкие прикосновения станут последними прикосновениями женщины, которые суждено испытать Юрьеву? Неужели больше никогда девичьи волосы не пощекочут его лицо? И эти облака, превратившиеся из кудлатых овец в размытые ленты, – они так и будут лениво плыть по небу, когда не станет Юрьева? Без него наползут дождевые тучи, без него грянет гроза и шторм, а потом солнце вновь взойдет над омытой ливнем землей? И пожелтеют листья, и выпадет пушистый снежок, и засверкают звезды волшебной новогодней ночью…
А Юрьев ничего этого не увидит? Не услышит? Умрет на грязной палубе с пятнами засохшей блевотины?
Нет! Ни за что! Кто сказал, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях? Звучит красиво, однако жизнь – не кино. Куда лучше вообще не умирать. Ни стоя, ни на коленях. Пусть умирают враги. Безразлично, в какой позе. Юрьев воздержится. У него есть козырь, припрятанный в рукаве. Один-единственный против всей крапленой чеченской колоды.
– Не заставляй меня ждать, – потребовал Казаев, не спускающий глаз с пленника. – Слышишь, как визжат и верещат русские потаскушки под моими воинами?
Пистолет лежал рядом с левой рукой террориста, небрежно барабанящей пальцами по столу. В сгущающихся сумерках глаза Казаева казались двумя сверкающими угольками.
«Эффект красных глаз, – машинально отметил про себя Юрьев. – Как на дешевых фотографиях. Он сам дешевка. Рисуется перед всеми при каждом удобном случае, как самодовольная баба. Если подыграть ему, он будет готов лопнуть от гордости. В этом залог успеха. Чем неожиданнее, чем резче будет перемена моего поведения, тем сильнее получится контраст».
– Слышу, – пробормотал Юрьев замогильным тоном.
– Желаешь присоединиться к общему хору? – спросил Казаев.
– Меньше всего на свете.
– Тогда с какой целью ты сюда явился? Отвечай!
– Обещаешь мне свободу? Жизнь?
Выторговать ни того, ни другого Юрьев не рассчитывал. Он тянул время, выбирая момент для нанесения удара. Скованный по рукам и ногам, он не потерял веры в победу.
– Так что в обмен на информацию? – спросил он.
– Жизнь, – ответил Казаев.
– Где гарантии, что ты сохранишь мне жизнь?
– Никаких гарантий. Речь идет не о твоей жизни. О ее. – Казаев потрепал по волосам свою танцовщицу. – Ее зовут Лали. Она предана мне, как собака, и всецело принадлежит мне, от макушки до пят. Как этот пистолет, из которого я могу пристрелить ее у тебя на глазах.
Лали не проявила ни малейшего протеста. Ее голова была низко наклонена, густые длинные волосы блестели, словно вороново крыло.
– Девушка ни при чем, – выдавил из себя Юрьев.
Может быть, стоило все же погибнуть в бою? Он опустил взгляд, уставившись на грязные доски. В поле его зрения попали босые ступни танцовщицы. С точеными лодыжками, с аккуратными ноготками, миниатюрные, как у ребенка.
– Ошибаешься, – донеслось до него. – Теперь девушка при чем. От тебя зависит, умереть ей или жить дальше.
– Я приплыл, чтобы посмотреть, сколько на яхте человек и где хранится оружие, – глухо произнес Юрьев. – Это все, что нужно знать тем, кто утром начнет штурм.
– И кто же? – мрачно полюбопытствовал Казаев.
– Русские спецназовцы, одетые в форму болгарских полицейских, – сказал Юрьев. – Больше мне ничего не известно.
– Спасибо. Утром меня здесь не будет. А тебя вообще не будет в этом мире. Можешь помолиться, Иван.
– Я не очень-то верю в бога.
– И правильно, – кивнул Казаев. – Ваш бог слаб и беспомощен. Он ни на что не годен. Прощает врагов, вместо того чтобы сражаться. Жалкий удел. Осознаешь ли ты это теперь, когда стоишь передо мной коленопреклоненный, обреченный на смерть?
– Не очень.
– Что-о? – Седая бородка террориста вытянулась, образовав мохнатый клин.
– Мысли путаются, – пожаловался Юрьев с виноватой улыбкой. – Страшно умирать.
– Страшно? – переспросил Казаев, усмехаясь и приобнимая Лали за талию.
Бедрами и лобком она прижалась к нему, тогда как верхняя часть ее корпуса непроизвольно отклонилась назад. Страх и отвращение выражала эта поза.
– Конечно, – подтвердил Юрьев, пряча глаза. – Прежде мне не приходилось умирать.
– Хо-хо-хо, – рассмеялся Казаев. – Молодец. Не теряешь чувства юмора и присутствия духа. Что ж, я уже говорил, что ты умрешь легко, и сдержу обещание… Лали!
– Что, господин? – встрепенулась девушка.
Юрьев машинально поднял глаза и в очередной раз восхитился ее идеальной, словно выточенной из золотистого дерева, фигурой. Затем он перевел взгляд на рубку яхты. Эх, добраться бы туда!
– Включи свет, – распорядился Казаев, – принеси курительные принадлежности и помоги нашему гостю сделать несколько затяжек.
Шлепая босыми ногами, Лали сбегала в надстройку на корме и вернулась, держа в одной руке поднос, а в другой – трубку, напоминающую серебряную тросточку с изогнутой рукояткой. На ней были великолепные инкрустации из слоновой кости. Юрьев увидел их, когда мундштук был вставлен между его зубами. Прожектор, подвешенный на мачте, высвечивал палубу, как театральную сцену. В ярком круге света шевелились и перемещались резкие тени. Яхта покачивалась на волнах.
Казаев закурил подозрительно пахучую сигарету и улыбнулся Юрьеву:
– Что есть хорошего в жизни, так это добрая трубка опиума.
Юная турчанка сидела на корточках, разогревая темно-коричневый комочек над пламенем зажигалки. Комочек был наколот на спицу.
– Опиум? – растерянно спросил Юрьев.
– Да, – кивнул Казаев. – Твое, хе-хе, обезболивающее средство. Лали – самый лучший анестезиолог на свете.
– You do this smoking, mister, – произнесла девушка на ужасающем английском.
Парчовый лифчик плотно облегал ее высокую грудь, такой же золотистый пояс туго обхватывал талию, красивое лицо было сосредоточенным. Что вынудило подобную девушку жить с таким подонком, как Казаев? Только ли деньги тому причина?
Лали почтительно положила опиумный шарик в трубку. Послышалось потрескивание.
– Затягивайся дымом, затягивайся, – сказал Казаев, покуривая свою сигарету.
Юрьев подчинился. Лали, как зачарованная, смотрела на него.
– Кха! Кха!..
Стоящего на коленях Юрьева охватил приступ кашля, раздирающий горло. Запах опиума, одновременно приторный и пряный, раздражал бронхи. Танцующий свет прожектора придавал трем фигурам, расположившимся на палубе, фантастические формы и призрачные очертания.
– Нравится? – осведомился Казаев.
– Болгарский табак, кха-кха, лучше. – Иван сплюнул. – Я уж не говорю про кубинские сигары.
– Хо-хо-хо!
Чеченец затопал ногами, содрогаясь от хохота. Затем, сделавшись вдруг необычайно серьезным, спросил:
– А моя маленькая танцовщица? Она тебе по душе?
Лали напряглась, как натянутая до предела тетива. Юрьев физически ощущал ее дрожь, хотя не соприкасался с турчанкой.
– Красивая девушка, – пробормотал он.
– Но предназначена она не для тебя.
– Я знаю, – смиренно произнес Юрьев.
– Хочешь увидеть ее в деле? Сейчас я устрою небольшое секс-шоу… Лали! – окрик Казаева был подобен резкому удару хлыстом. – Ступай сюда. Сделай мне приятно. Как делают это шлюхи на картинках в журнале, который я тебе показывал.
– Но, господин…
– Будешь пререкаться? Хочешь составить компанию русским девкам?
Похоже, Казаев был не только одурманен наркотиком, но и крайне возбужден непрекращающейся возней в матросском кубрике. Оттуда раздавались нечленораздельные возгласы мужчин и повизгивание девушек, близких к истерике.
Лали присела возле Казаева. Его левая рука играла прядями ее волос. Юрьев видел лишь напряженную смуглую спину турчанки с ложбинкой, исчезающей под широким поясом. Лали не шевелилась. Она еще не вполне смирилась с предстоящим ей унижением.
– Ну! – нетерпеливо прикрикнул Казаев, уже не лаская девичью гриву, а раздраженно дергая ее. – Долго я буду ждать?
Лали расстегнула на нем ремень и рубашку, обнажив дряблый живот с бледным шрамом на месте вырезанного аппендицита.
Несколько затяжек опиумным дымом сделали Юрьева сонным и размякшим, но он понимал, что настал его час.
– Лали! – окликнул он.
Девушка обернулась. Ее затененные глаза были огромными в свете прожектора. Юрьеву почудилось, что он видит в них проблеск вспыхнувшей надежды.
– Не слушай ты этого похотливого ублюдка, – сказал он. – Посмотри на него. Кого ты собираешься ублажать? Этого дряхлого импотента, возомнившего себя важной персоной? Да он мизинца твоего не стоит. Влепи ему оплеуху и иди ко мне. Со мной тебе будет намного лучше, обещаю.
– Га? – издавший гортанный звук Казаев поперхнулся, его глазные яблоки чудом не выскочили из орбит.
Еще никто не осмеливался оскорблять его подобным образом. Ему жали руки послы и министры, он был вхож в лучшие дома Лондона. И вдруг какой-то шелудивый русский пес тявкает на него! Находясь на волоске от смерти! Связанный по рукам и ногам!
