В ноздри Беликова ударил запах лукового перегара, он снова поднял глаза и снова подумал, что делает это напрасно. Пассажир, повиснув на поручне большой свирепой обезьяной, склонился к нему, выплевывая свои дикие обвинения:
– Помнишь, как ты меня об сейф – башкой, башкой, а потом – одеколоном, одеколоном? Флакушником обзывал, алкашом подзаборным. Так в протоколе и записали: потреблял парфюмерно-косметические средства в общественном месте, сопровождая действия нецензурной бранью. Это чтобы я права не качал, чтобы деньги назад не требовал. А меня на следующее утро – с работы. А меня теща – взашей из дому. А ты – в газетку носом? А ты – умный, да?
– Позвольте! – возмутился Беликов, безуспешно пытаясь удержать газету, вырываемую из рук.
Это было то самое интеллигентское словечко, которое воздействует на хулиганов, как красная тряпка на быка.
– Ах, поз-воль-те-е?
Превратившаяся в клочья газета не смогла защитить Беликова от пятерни, сгребшей его за воротник. Рывком поднятый с сиденья, он принялся отталкивать от себя чужую руку, выкрикивая:
– Вы обознались! Я не милиционер и никогда милиционером не был, ясно вам? Напились, так ведите себя прилично!
Вокруг сцепившихся мужчин образовалось пустое пространство, народ, еще недавно никак не реагировавший на скандал, возмущенно загомонил, а какая-то дама, плюхнувшаяся на освободившееся место, громко распорядилась:
– Мужчины, мужчины, ступайте на улицу, там и выясняйте отношения. Взрослые люди, как не стыдно!
Стыдно Беликову не было. Ему было страшно.
Он не стремился к выяснению отношений с привязавшимся психом ни на улице, ни где-либо еще. Предложение покинуть душный, но все равно такой уютный, такой надежный салон автобуса вызвало в душе Беликова протест. Однако нервный пассажир воспринял призыв дамы как руководство к действиям. Автобус, как назло, остановился, открыв выход в слякотную ночь. Развернутый на сто восемьдесят градусов, Беликов обнаружил, что видит перед собой уже не перекошенную физиономию противника, а ступеньки и скудно освещенный фрагмент городской окраины. Он попытался удержаться за поручень, но, схваченный за шиворот, подгоняемый пинками, вывалился наружу.
Супружеская пара, мокнувшая на остановке, поспешно погрузилась в автобус, который тут же отчалил, расплескивая дождевую воду. Беликов получил затрещину и лягнулся, да так удачно, что противник взвыл, схватившись за колено. Дальнейшее ничуть не напоминало лихие потасовки из приключенческих фильмов. Не было ни обмена угрожающими репликами, ни хлестких ударов, ни обманных финтов, ни эффектных падений с ломанием предметов окружающей обстановки. Некоторое время мужчины беспорядочно размахивали кулаками, фактически потеряв друг друга из виду, потом, запыхавшиеся, обессилевшие, вошли в клинч, потом, не сговариваясь, повалились на асфальт.
Это было на руку Беликову, который всегда полагал, что вольная борьба безопаснее кулачного боя. Не умея толком драться, он с раннего детства выработал хитрую тактику, позволяющую уклоняться от ударов в лицо. В случае заварухи он стремился во что бы то ни стало вцепиться в противника, после чего, не ослабляя бульдожьей хватки, падал. В лежачем положении замахнуться как следует было трудно, но ведь Беликов не атаковал, а защищался. Существовал, конечно, риск быть битым ногами, однако при должной сноровке удавалось продержать противника в партере достаточно долго, чтобы тот выбился из сил, и тогда драка мало-помалу угасала, переходя в беспорядочное барахтанье.
Так произошло и после выпадения из автобуса. Через несколько минут буян как следует охладился в луже, растерял пыл, кашне и пуговицы, стал требовать, чтобы его отпустили. Добившись от него обещания не возобновлять боевых действий, Беликов приподнялся и пропыхтел в обращенное ему лицо:
– Из-за тебя костюм новый испортил, придурок. Вчера первый раз надел, а ты – мент, мент. – Он протянул руку, помогая противнику встать. – Какой я тебе мент?
Тот отмалчивался, а когда фары приближающейся машины ослепили Беликова, растопырил пальцы вилкой и дважды выбросил их вперед, приговаривая:
– Получай, крот, получай!
Крот?
Яркий свет сменился мраком. Запоздало прикрывая поврежденные глаза, Беликов крикнул. Он намеревался позвать на помощь, но лишь завопил от боли. В его беззащитный живот снова и снова вонзалась острая полоска стали, проворачиваясь в кишках, прежде чем ее вытаскивали наружу. Противник оказался вовсе не так пьян и бестолков, каким прикидывался до сих пор. Он больше не дрался. Он не грабил Беликова. Он убивал.
– Помо…
Закашлявшись, Беликов начал валиться вперед. Он все падал, падал и никак не мог упасть окончательно. Удерживая его на расстоянии вытянутой руки, убийца вытер нож о пиджак Беликова и сказал:
– Привет от бывших сослуживцев.
– Не надо, – пролепетал Беликов, хотя было поздно молить о милосердии.
Убийца отстранился. Беликов с размаху припечатался к асфальту.
– Куда?! – прохрипел он, поймав немеющими пальцами штанину убийцы.
Тот наступил ему на пятерню, провернул подошву, словно затаптывая окурок, и сказал:
– Я – домой. А тебе – под землю, крот. Счастливо оставаться.
Беликов не видел, как ушел убийца. Он ничего не видел сквозь кровавую пелену, застилающую глаза. Ему было очень холодно и одиноко. Это ощущение осталось с ним навсегда.
Россия, Нижний Новгород, улица Победы,18 июня, вечер
– Так вот ты, значит, какой, Степан, – произнес Галатей и внутренне покорежился от фальши собственного голоса.
Что к этому добавить? Богатырь? Здоровый хлопец? Совсем взрослый парень.
– Симпатичный мальчик, – брякнул Галатей, обращаясь к Наташе.
Напрасно он так. Сказывалось полное отсутствие опыта общения с детьми. Их, детей, во взрослые игры не вовлекают. По мере возможности.
– Нашли мальчика, – сказал Степка полубасом и тоже посмотрел на мать. – Я на дискотеку. К часу буду.
– Так поздно? – обеспокоилась Наташа.
– Да ну, мам, – буркнул Степка, покидая комнату.
– Ты с девочкой? – крикнула она вслед.
– Девочки по ночам пусть дома сидят. Пока.
Хлопнула дверь. Верещагин виновато развел руками, хотя винить себя ему было абсолютно нечего. Галатей хрустнул пальцами, осматривая гостиную, которая мало чем отличалась от миллионов точно таких же стандартных гостиных в стандартных девятиэтажках брежневской эпохи. Застой. Зато нынче сплошное бурление. В том числе и в голодных желудках.
– С чем пожаловал… – Наташа на мгновение запнулась и поправилась: —…ли?
Верещагин бросил на нее косой взгляд. Она стояла у окна, сложив руки поверх домашнего халата, а он сидел в кресле, отделенный от Галатея журнальным столиком. Перебарывая желание заняться перелистыванием «Телегида», Галатей снова хрустнул переплетенными пальцами.
– Может, я вам мешаю? – надменно осведомился Верещагин.
Наташа нахмурилась. Галатей кашлянул в кулак.
– Ни в коей мере, – сказал он. – Я, собственно, к вам, а не к Наталье Николаевне.
– Слушаю.
– Товарищ из органов приехал объяснить, почему тебе не выплатили обещанную государственную премию, – желчно произнесла Наташа. – Пятьдесят тысяч долларов, если я не ошибаюсь. Нашли лохов, да?
– Государственная премия отменяется, – сознался Галатей, вновь и вновь меняя позу, которая упорно не желала получаться удобной. – Пока.
– Ничего другого я не ожидал, – угрюмо сказал Верещагин.
– Тогда нечего было ввязываться, – сорвалась на крик Наташа. – Пашет, пашет, как папа Карло, а ему – шиш.
– Нам бы чайку, – выдавил из себя Галатей.
Наташины глаза округлились:
– А не какао с молоком? Не ананасов с рябчиками?
– Наташенька! – взмолился Верещагин.
– Что Наташенька? Который год Наташенька?
– Мне без сахара, – вставил Галатей, торопясь предотвратить семейный скандал.
– И без воды, – процедила Наташа, покидая комнату.
Верещагин выжидательно посмотрел на Галатея. Тот, наконец, уселся удобно и, барабаня пальцами по колену, заговорил о главном:
– Понимаете, Виталий Валентинович, с программой, которую вы разрабатывали, вышла неувязка.
– Она работала! – воскликнул Верещагин тоном обиженного ребенка.
– И работает, – усмехнулся Галатей. – Некоторым, гм, образом.
– Некоторым образом? – Верещагин обмяк в кресле, словно состарившись сразу на несколько лет. – Скажите… – Он глянул исподлобья. – Меня лишили премии за то, что я отдал вымогателям эти флэшки, или как их там? Но ведь меня вынудили, меня поставили в безвыходное положение. Это ваша вина, а не моя! И потом, должна была остаться копия.
– Нет, – покачал головой Галатей. – Программа, которую получили американцы, существовала в единственном экземпляре.
– Корягич подсуетился?
– Гражданину Корягичу суетиться теперь на лесоповале. Корячиться, я бы сказал, если вы не против такого каламбура.
