— Откуда у вас такое впечатление?
— Из того, что она сказала.
— А я и не знал, что вы с ней разговаривали. Вы часто ее видели?
— Только один раз. Я же вам говорила. Когда она сидела там в кимоно Ларри. Я ее слова точно запомнила, потому что почувствовала себя такой ничтожной. Она засмеялась мне в лицо и сказала Ларри: «А ты, блудный котик, шашни у меня за спиной заводил?» И еще сказала: «Мне не льстит твой выбор… э… выбор замены» — ну, что-то в таком роде.
Волна краски поднялась от шеи Эллы к щекам, смягчила очертания губ, а потом выражение глаз. Она сказала неуверенным голосом, который то повышался, то понижался:
— Какой дурой я была, что попалась Гейнсу на удочку…
— Ну, у всякого есть право на одну большую ошибку. Вы могли бы заплатить куда более дорогую цену.
— Да. Если бы он и вправду женился на мне. Теперь-то я вижу. И знаете, вот вы сказали про болезнь, так это относится к нему. Он был для меня как болезнь — болезнь, которая выдавала себя совсем за другое. Все мои мечты сбываются, собравшись в один великолепный букет. Я же знала, что так быть не может, но мне хотелось верить, ужасно хотелось.
— Кроме часов и кольца, он вам что-нибудь еще дарил?
— Нет. Один раз подарил цветы. Вернее, один цветок — гардению, и сказал, что теперь это наш с ним цветок. В тот вечер он посвятил меня в план краж. Слава Богу, что я хоть на это не согласилась.
— У вас нет ничего, что принадлежало ему? Какие-нибудь предметы одежды, например, которые он у вас оставил?
— За кого вы меня принимаете? У меня в квартире он не раздевался!
— Извините, я ничего дурного в виду не имел, мисс Баркер. Я просто подумал, что, быть может, у вас есть какая-нибудь его вещь. Что-то взятое на память.
— Нет. Было только кольцо, и я его продала. Про часы я просто забыла… — Она снова наморщила лоб. — И еще про одну вещь. Только она ничего не стоит. Старый бумажник из акульей кожи.
— Бумажник Ларри?
— Да. Как-то вечером я подарила ему свою фотографию — ну, знаете, размером как раз для бумажника — и заметила, что бумажник у него совсем истрепанный. На другой день я купила ему новый, крокодилий. С налогом он мне обошелся в двадцать долларов. И подарила, когда мы в следующий раз увиделись. Бумажник ему понравился. Он переложил в него все деньги и бумаги, а старый хотел выбросить. Но я не дала.
— В бумажнике что-нибудь осталось?
— Не думаю. Нет, погодите. В заднем отделении лежала бумажка. Газетная вырезка.
— Из какой газеты?
— Не знаю. Просто заметка, вырезанная из середины страницы.
— Заметка о чем?
— О какой-то постановке. По-моему, о школьном спектакле.
— А Ларри вы про нее спрашивали?
— Нет. Он бы подумал, что с моей стороны глупо было сохранить бумажник.
— А заметка цела?
— Да. Я положила ее назад. Точно деньги или ценность какую-нибудь. Какой же дурой бываешь!
— Бумажник все еще у вас?
Элла кивнула.
— Забыла выбросить. Он у меня дома.
— А где именно?
— В бюро. В верхнем ящике бюро в спальне. У меня есть шкатулка из красного дерева. Я ее называю моей сокровищницей. И бумажник я положила в нее. Миссис Клайн вас впустит… — Она покачала головой. — Даже подумать боюсь, какого она теперь обо мне мнения!
— Я уверен, что оно осталось прежним. А ключ, чтобы отпереть сокровищницу?
— Ах да! Она заперта. Но где ключ, я не знаю. Наверное, потеряла. Да вы взломайте ее. Я куплю другую.
Она подняла голову и поглядела мне прямо в лицо мягкими блестящими глазами.
Миссис Клайн, дыша мне в плечо, смотрела, как я открываю ящик бюро. Она была низенькой женщиной с яйцеобразной фигурой и перевернутым гнездом седых волос на голове. Остренькие подозрительные глазки, мягкий рот и общий вид обескураженной добропорядочности. Хотя она не сказала ни слова, но я со стыдом понял, что мое присутствие в спальне Эллы она считает непростительным вторжением в личный мир женщины.
Я вынул шкатулку из красного дерева. Обитые медью уголки, медный замочек.
— А ключ у вас есть? — спросила миссис Клайн.
— Нет. Элла его потеряла. Она разрешила мне взломать шкатулку.
— Жалко портить вещь. Она же у нее еще со школы. Дайте-ка мне!
Толстой рукой она прижала шкатулку к внушительной груди, вытащила из волос старомодную стальную шпильку и поковыряла в замочке. Он открылся.
— Из вас вышел бы отличный взломщик, миссис Клайн.
— Неостроумно, молодой человек, если учесть, что произошло. Ну да вы, юристы, бывает, становитесь совсем бессердечными. Мы юристов хорошо знали. Мой муж был бухгалтер, и в Портленде, штат Орегон, он с ними имел много дел. Мы с ним жили в Портленде. Но после его кончины у меня не было сил там оставаться. Ведь каждый дом, каждый перекресток о чем-нибудь напоминал. Вот я и сказала себе — пора начать новую главу.
Она умолкла и, против моих ожиданий, не продолжала. Это было все. Она рассказала мне исчерпывающую историю своей жизни.
А содержимое сокровищницы по кусочкам поведало историю жизни Эллы Баркер: открыточка ко дню святого Валентина от мальчика по имени Крис, который, расписавшись, добавил в скобках: «Твой хороший»; школьная характеристика, в которой Эллу хвалили за послушание и аккуратность и мягко журили за пассивность; фотоснимки девочек-старшеклассниц, в том числе и самой Эллы, и двух-трех мальчиков; групповой портрет: улыбающийся мужчина в несминаемом костюме и соломенном канотье, грустная женщина, облик которой позволял догадаться, какой станет Элла через десяток-другой лет, и девчушка в накрахмаленном платьице — ее детский вариант с теми же темными, полными надежд глазами. Программа школьного выпускного вечера, в которой фигурировала ее фамилия, программка танцев, заполненная именами мальчиков, карточка с черной каймой, оповещающая о кончине Эйзы Баркера, и карточка с золотой каймой, оповещающая, что Элла Баркер кончила медицинское училище.
Ларри Гейнс был представлен побуревшей гарденией и истертым бумажником из акульей кожи.
Я открыл заднее отделение бумажника, нашел ветхую газетную вырезку, которая уже начинала рваться на сгибах. Как и сказала Элла, это, видимо, был отзыв на школьный спектакль. Верхняя часть с заголовком отсутствовала. Далее следовало:
«Дороти Дреннан, как обычно, была очаровательна в роли инженю. Клэр Занелла и Маргерит Вуд были очаровательными подружками невесты. Стивен Рок и Хильда Дотери превосходно сыграли комическую пару слуги и служанки и привели в восторг многочисленных друзей и родителей в зрительном зале, как и Фрэнк Треко с Уолтером Ван-Хорном, не скупившиеся на акробатические трюки.
Сюрпризом и гвоздем вечера оказался Гарри Хейнс в трудной роли Джека Трелора. Гарри лишь недавно вступил на театральные подмостки нашей школы и произвел на всех нас большое впечатление своим талантом. Заслуживают похвалы Шейла Вуд и Меса Мак-Наб на вторых ролях, равно как и Джимми Спенс. Пьеса с литературной точки зрения оставляет желать лучшего, однако наши юные служители Мельпомены доставили истинное удовольствие всем присутствовавшим и участникам».
То, что относилось к Гарри Хейнсу, было отчеркнуто карандашом. Для мальчика с таким именем вполне естественно было назваться Ларри Гейнсом. Я перевернул заметку. На обороте был кусочек репортажа об избрании Дуайта Эйзенхауэра президентом глубокой осенью 1952 года. Я аккуратно сложил заметку, убрал ее в бумажник, а бумажник положил к себе в карман.
Тем временем миссис Клайн кончила изучать открыточку ко дню святого Валентина.
— Элла очень хорошая девочка, одна из лучших моих жиличек. Очень жаль, что она попала в такую историю.
— Единственным ее преступлением была наивность. А за то, что человек позволил себя обмануть, в тюрьму не сажают.
— То есть она не виновата?
— Я в этом убежден.
— А полиция убеждена в ее виновности.
— Так всегда бывает, когда они кого-нибудь арестуют. Только одного их убеждения мало.
— Но лейтенант Уиллс показал мне краденые часики.
— Элла не знала, что они краденые.
— Я рада, что вы так считаете. Краденые вещи не сочетаются с моим мнением об Элле.
— А какого вы о ней мнения?
— Она всегда казалась мне хорошей девушкой из тихого городка — не святая, конечно, но такая, на какую можно положиться. Летом она выходила меня, когда у меня давление скакало, и ни цента за это взять не захотела. Таких теперь редко встретишь. Когда она зимой хворала, я тоже за ней ухаживала, но ведь я не медсестра. Очень меня тревожило, как она лежала и смотрела перед собой карими своими глазищами.
— Когда это было?
— В январе. Весь месяц она плакала. Доктор сказал, что физически она здорова, но у нее не хватало сил работать. Она мне за квартиру задолжала. В начале февраля я дала ей денег съездить на север, и она словно встряхнулась.
