— Она согласилась?
— Да. Она проглотила обе таблетки и затем сказала: «Помилуй меня, Господи, я согрешила». Для меня это не имело значения. Мы не католики, мистер Хоуп, — такие слова говорят обычно католики своему священнику, когда приходят на исповедь. Позже я поняла — когда побеседовала с доктором Хелсингером, — что это была часть ее галлюцинаций, ее… ее… убеждения, что она предлагала себя Горацию, своему отцу. Предлагала себя для сексуального удовлетворения. И просила прощения за это. «Прости меня, отец, я согрешила».
— Что происходило после того, как она приняла снотворное?
— Она уснула. Через двадцать минут.
— Где?
— В собственной спальне. Я отвела ее туда, устроила поудобнее.
— Когда вы уложили ее?
— В пять — в пять тридцать… Точно не помню.
— Что вы предприняли после этого?
— Позвонила Натану. Доктору Хелсингеру.
— Психиатру?
— Да.
— И другу вашей семьи?
— Да.
— Но не практикующему врачу.
— Поймите. Моя дочь только что пыталась покончить с собой. Я чувствовала — необходим психиатр.
— И он приехал? Он осмотрел ее?
— Да.
— Сара спала, когда он появился?
— Да.
— Он разбудил ее?
— Да. И она тотчас разразилась тирадой. Говорила о Распутной Ведьме и… о Боже, это было чудовищно. Обвиняла своего отца в самых мерзких вещах, доказывала, что она сама… просила своего отца… я не могу повторить ее слова, мистер Хоуп, все это было ужасно. Мы сразу же поняли — доктор Хелсингер и я, — что Сара… что она потеряла рассудок, что она очень больна, мистер Хоуп, психически больна. Тогда доктор Хелсингер посоветовал мне прибегнуть к экстренным мерам, согласно акту Бейкера.
— Он приезжал еще раз, в тот же вечер, не так ли? С подписанным медицинским свидетельством и полицейским офицером?
— Да.
— Миссис Уиттейкер, я не сомневаюсь в вашей памяти. Но полицейский офицер сказал мне, что не видел лезвия бритвы.
— Я, наверное, выбросила его.
— Но тогда вы должны помнить, что вы с ним сделали.
— Я уверена, что выбросила его.
— Офицер Рудерман не заметил также никакой крови.
— Ее почти не было. Я вам уже говорила, это были царапины.
— Вы упоминали о каплях крови, сочившихся…
— Да.
— Имеется в виду только одна капля?
— Ну, может быть, несколько. Но только из одной ранки. Третий порез на запястье. Самый глубокий. Но даже он был не более чем царапиной. И повязка…
— Доктор Хелсингер осматривал эти порезы, царапины на ее запястье?
— Да, конечно.
— И согласился с тем, что они неглубоки?
— Да. Он так и выразился: «нерешительные порезы». Обычные при подобных попытках самоубийства.
— Но на полу в ванной была кровь?
— Я уверена, что вытерла ее перед тем, как прибыл полицейский офицер.
— Ее платье было в крови, миссис Уиттейкер?
— Ее платье?..
— Вы сказали, ее платье валялось на полу…
— Ах, да. На полу. Нет, оно не было испачкано.
— Но, наверное, она сняла с себя платье перед тем, как перерезать себе вены, правильно?
— Да. Вероятно. Но крови на платье не было.
— Куда вы дели платье?
— Положила в грязное белье, я полагаю.
— В грязное белье…
— В корзину с грязным бельем. Впрочем, я не уверена. Все было так запутано, так…
— Я уверен — все так и было… И вашу дочь увезли из дома прежде, чем возвратился кто-либо из слуг?
— Да, конечно. Полицейский офицер прибыл еще до полуночи. Никто из слуг не возвращался до утра следующего дня.
— Это было уже двадцать восьмое?
— Да.
— К этому времени Сара находилась уже у Добрых Самаритян?
— Да. В филиале Дингли.
Я колебался, но все-таки сказал:
— Миссис Уиттейкер, Сара настаивает на том, что ничего этого не было. Она не пыталась покончить с собой, ее не осматривал доктор Хелсингер, он просто приехал с подписанным медицинским свидетельством и…
— Вы попали в ловушку, — перебила меня миссис Уиттейкер.
— В какую ловушку, мэм?
— Вы не должны думать, что она знает о случившемся. Она этого не знает, вы понимаете?
— Но она, кажется, помнит обо всем, что произошло.
— Все, что она хочет вспомнить. Я хорошо знаю эту ловушку, мистер Хоуп, едва не попала в нее сама. В тот вечер, когда Сара, проглотив снотворное, вроде бы задремала, вдруг она принялась сыпать словами. Ее бессвязная речь была обращена не ко мне, скорее — к самой себе. И, слушая Сару, я начала склоняться к мысли, что она действительно выходила из дому, искала кого-то утром и днем — ту, которая, как она полагала, была любовницей отца. Я почти поверила ей и угодила в ту же ловушку, в которую теперь попались и вы. Видите ли, мистер Хоуп, Сара была сумасшедшей в тот вечер. Ей сейчас гораздо лучше, я вижу значительные изменения и надеюсь всем сердцем, что она скоро покинет это ужасное место и вернется домой. Но только тогда, когда она полностью выздоровеет. А я не уверена, что сейчас она уже может вернуться. Вам следует проявить осторожность, мистер Хоуп. Сара умеет убеждать. И мне бы не хотелось, чтобы, способствуя ее освобождению, вы подтолкнули ее к еще одной попытке самоубийства.
— Уверяю вас, я не стану делать никаких поспешных шагов.
— Была бы вам чрезвычайно признательна.
Мы сидели молча. У меня вертелся на языке вопрос, который необходимо было задать, но я колебался. Боль миссис Уиттейкер казалась мне неподдельной, так же как и боль, отразившаяся на лице Сары в тот вечер, о котором она поведала. У меня не было желания ее мучить. Но вопрос оставался. И я на миг позавидовал детективу Морису Блуму, для которого подобное — часть полицейской рутины, только и всего.
— Миссис Уиттейкер, — решился я наконец, — вы только что сказали, будто почти убеждены в том, в чем Сара тогда призналась вам? Когда засыпала. Когда начало действовать снотворное.
— В чем именно?
— Что она разыскивала предполагаемую любовницу вашего мужа?
— Да, так она сказала.
— Миссис Уиттейкер, а были у вас какие-либо основания полагать — или сейчас они есть у вас, — что заявление Сары могло оказаться правдой?
— Имел ли Гораций любовницу — это?
— Да. Простите меня. Я должен знать.
— Гораций был преданным, добрым и любящим мужем.
— У вас никогда не возникало повода подозревать…
— Никогда. Я полностью доверяла ему.
— Тогда… Хотя Сара и сказала вам, что выходила, чтобы отыскать эту женщину…
— Ну, ну?.. Слушаю вас!
— Вы полагаете, что это часть ее галлюцинаций? В действительности она не брала машину?..
— Она брала машину. Я полагаю, она села в свою машину…
— Вы так считаете?
— Да. И отправилась на поиски той женщины.
Я смотрел на нее, ошеломленный.
— И нашла эту женщину, — подтвердила миссис Уиттейкер. — Нашла любовницу своего отца.
— Виноват, не понимаю… Вы только что сказали…
— Нашла себя, мистер Хоуп. Осознала себя как фантом любовницы, который она создала. И не могла вынести этого ужаса. И пыталась убить себя.
Я кивнул.
— Машина, на которой она ездила… Где…
— Я продала ее, — объявила миссис Уиттейкер.
— Когда?
— Немедленно.
— Почему?
— Я не могла ее видеть. Она постоянно напоминала мне, какой была Сара и какой она стала. Гораций подарил Саре эту машину в год ее совершеннолетия. Счастливейшее время для всех нас.
— Какого типа машина?
— «Феррари-боксер 512». Стоила восемьдесят пять тысяч долларов. — Она помолчала. — Щедрый человек — мой Гораций. Машина, которую он водил, — потрепанный «шевроле», 1978 года. Я просила его купить себе машину поприличнее. Но нет, он ездил на этой. И водил ее сам. До самой кончины, хотя уже знал, что у него больное сердце. Вообще ему следовало бы нанять шофера. Он считал, что чувствовал бы себя глупо, если бы кто-то возил его по городу.
— А вы не припоминаете, кто купил у вас машину? Ту, что принадлежала Саре. «Феррари».
— К сожалению, нет. Хотя, уверена, счет где-то лежит. Но, откровенно говоря, я не вижу, какое отношение имеет машина Сары к вашим попыткам вызволить ее из «Убежища». Мистер Хоуп, я вновь предостерегаю вас. Действуйте осторожно. Если вы преуспеете и Сара покинет «Убежище», а затем причинит себе вред, — вы получите врага на всю жизнь. Я могу быть грозным противником.
Она взяла свою чашку.
— Чай, кажется, остыл, — заметила она.
Я воспринял эти слова как сигнал к окончанию нашего разговора.
— Благодарю вас, что уделили мне время, — сказал я. — Весьма признателен за ваш рассказ.
— Это доставило мне удовольствий. — Она вздохнула. — Патриция проводит вас.
Я оставил ее сидящей у берега. Она смотрела на воду. Я прошел через застекленную дверь. Патриция спускалась вниз по лестнице.
