– Но ты же все время мешал мне, – с очаровательной непосредственностью, даже с некоторым недоумением пояснил он то, что и так ясно.
– А вчера?
– О! Это был импульс, вполне объяснимый. И простительный для пожилого человека с нервами, измотанными неким Серым. Мне как раз доложили, что это вы похитили и исказили секретную информацию, которую я доверил Мещерскому.
Он, видимо, умышленно перешел на «вы». Но таким тонкостям я уже обучился на службе у Князя.
– О, да! – Я внутренне воздел руки. – С моей стороны это тоже был импульс. Вполне простительный для человека, который… Впрочем, Ник, вы не только не поймете мотивов моего поступка – вам они покажутся смешными и нелепыми.
Так, любезностями обменялись. Пора сходиться.
Он начал первым.
– Вы знаете, что это за информация? Сколько она стоит?
Я кивнул. Мне было ясно, что последует за этими наводящими вопросами. Так примитивно, даже обидно.
Он чуть наклонился вперед, положил руку мне на колено. Произнес с нажимом:
– Еще не все потеряно, Алекс.
– Не понял, извините.
– Раньше вы мне мешали, теперь вы мне нужны. И, поверьте старому человеку, вы никогда не пожалеете, если…
– Ой! Что вы, что вы! – Я даже ручками смущенно замахал, как старушка, которую вдруг пригласили на б…ки, извините, на дискотеку, – Что вы, Ник! Я на преступников не работаю. Не предлагайте, бесполезно.
– А Мещерский? Ему вы служили. Профессионально и преданно.
Хватит играть, подумал я, утомительно. Да и не за тем я пришел. Почему он не зовет людей? Не исчерпал доводы? Уверен, что подлинная кассета все еще у меня?
– Ну, во-первых, Мещерский – жертва, – убежденно сказал я. – Ваша, Ник. А во-вторых, он того стоил. В отличие от вас.
Дернулось веко, сжались челюсти. Я нанес первый свой удар:
– Подлинная кассета в Москве: Материалы ее расшифрованы. Ценности изъяты. Люди, причастные к их хищениям и хранению, задержаны. Вот-вот арестуют и вас.
Он сразу поверил. Выдержка на секунду изменила ему, и он обозвал меня словом из пяти букв.
Но я уже стал к этому привыкать, надоело, правда, немножко, и я вежливо предупредил, что если он еще раз сорвется, то застрелю его.
– И никто мне не помешает, – добавил я. – Я позже объясню, почему.
Но главного я пока ему не сказал. У меня еще оставался долг перед Сашей. И потому Бакс должен застрелиться сам.
Он быстро справился с собой. Сейчас он начнет тянуть время, чтобы принять решение. Возьмет прежний тон. Будет меня прощупывать.
– Ну раз уже мы не обречены на сосуществование, позвольте поинтересоваться вашими претензиями ко мне. – И подчеркнул: – Личными. В политике я не силен…
Так ли уж?
– …Часть вы уже высказали, хотелось бы послушать дальше.
Что я мог ему сказать?
Что он погубил моих друзей и соратников? Что он и его свора губят страну, в которой мы живем? Что он сеет в ней несчастья, страх и безнадежность?
Что я вижу в нем не какие-то там расплывчатые тени в тумане, а конкретное воплощение тупого, беспощадного зла?
Зачем ему говорить об этом?
Поздно, бесполезно, бессмысленно.
Да и не за тем я пришел, подумал я снова.
Хотя кое-что ему можно высказать. Это касается главного.
– Скажите, Бакс, почему ваши люди так нерешительно действовали против Мещерского? Ведь вы могли раскрошить его виллу в пять минут. Взять ее обитателей, и Серого в том числе, и выбить из нас все, что вам нужно. Тем более что рядом с нами были любимые женщины.
Первую половину ответа я знал уже давно: в огне и бою могла погибнуть сама конечная цель нападения.
О второй догадывался. И было странно думать, что эта причина могла быть сильнее первой.
Бакс задумался: стоит ли говорить? Но, видно, что-то стронулось и в его черной душе.
– Видите ли, – медленно начал он, – я берег Сашу. Я двойственно относился к нему: я завидовал ему и любил его. В нем я видел то, чем обделила меня Судьба. Ну взгляните на меня? – В улыбке, с которой он это сказал, было что-то смущенное, жалкое. – Душераздирающее зрелище, не правда ли?
– Да, глаз не радует, – бестактно признался я. – И душу не греет.
– А Саша? Аристократ по духу и крови. Красавец, умница. Все, что он делал, даже самое обыденное, вроде прикуривания сигареты, было исполнено какого-то особого изящества, естественной грации. Я даже пытался подражать ему, старался так же улыбаться, держать авторучку, пожимать плечами. – Бакс говорил все быстрее, голос его вибрировал, стал чуть похрипывать. Странно, что такая зависть не перешла в ненависть. – Но этому не научишься, это от Бога. Редкий дар.
Мы одновременно закурили. Бакс долго молчал. Погрузившись в воспоминания, стало быть.
– Знали бы вы, как гениально, с каким изысканным вкусом Саша проводил наши операции, сколько ума, таланта, гибкости он вкладывал в наши дела. – Он вздохнул. – Да, я берег его. Я знал, что он нездоров, что он многое забыл, и я не хотел причинить ему лишнюю боль…
– Вы знали, что… – попытался я перебить его. Не удалось.
– …Я знал, что дни его сочтены. И надеялся получить свой конверт по возможности деликатным путем. Я обращался к Саше; я установил наблюдение за виллой, за всеми ее обитателями, рассчитывая по каким-то косвенным признакам определить местонахождение тайника; я изымал – поверите ли? – всю его корреспонденцию, благо ее было очень мало.
Он поднял глаза на меня.
– Но тут вмешались вы. И пришлось применить те методы, которые могли дать результат.
Ну вот, договорились… Они, понимаешь, воруют, прячут, ищут, сводят свои запутанные счеты, а виноват, стало быть, Серый! Недурно.
И Бакс, словно прочитав мои мысли, подхватил их и развернул до абсурда (сдвигаться начал, не иначе, от своей неудачи). Сунул руку в карман – я видел, как она напряглась перед следующим судорожным движением. Выстрелит прямо из кармана.
– Это вы убили Мещерского? – брякнул он. – Из-за своих принципов. Из-за любви к Родине…
– Это вы убили Мещерского, – брякнул я. – Из-за безмерной любви к деньгам и власти. – И продолжил, сдержав бешенство: – У меня было время и были возможности разобраться в этом деле, я работал не один. Это вы, Бакс, поставили Сашу на путь преступлений. Вам были нужны его талант, его ум, его обаяние. Его своеобразная честность, наконец. Вы использовали его редкие качества в своих грязных целях. Сидите, сидите спокойно. Вы не убьете меня, Бакс, – я всегда стреляю последним. – И я продолжил: – У меня была возможность разобраться и в природе его заболевания. Вот вам оно не грозит. Потому что вызывается постоянным, изматывающим разладом человека с самим собой, бесплодными угрызениями совести, невозможностью избавиться от духовных терзаний, на которые вы его обрекли.
И последнее, что я ему сказал:
– Ты долго от меня уходил, Бакс. Теперь я предусмотрел все. Здание блокировано, люди ждут моего сигнала. А твои люди уже знают, что ты пытался сделать, и жаждут до тебя добраться. Выбора у тебя нет. Сдаться властям ты не успеешь. От своих не уйдешь.
Я встал и пошел к дверям, остановился, оглянулся на его застывшую в кресле маленькую фигуру.
– Стреляйся, Бакс.
Хоть в этом ты чуть приблизишься к своему идеалу. А пистолет твой я не возьму в свою коллекцию, стало быть. Побрезгую.
– Стреляйся, Бакс.
И еще я напомнил ему, чтобы распорядился деньгами Мещерского по назначению.
В приемной все смирно сидели по стеночкам на стульях. Один Анчар сердито сидел в кресле, поставив карабин между ног.
– Пойдем, Арчи, – сказал я. – У нас еще много дел. Штаны нужно Женьке купить. И тостер.
А это все – мирмульки.
Из здания мы вышли беспрепятственно. Направились к машине. Кругом все было тихо и мирно. Умеют ведь, когда надо.
Следом за нами, с тайно-агрессивными намерениями, из гостиницы попытались выйти двое. Наивных, простых таких. И тут же двое других, штатских прохожих, вежливо, культурно и бесцеремонно закинули их обратно.
Вот так вот…
А третий прохожий подошел к нам и тоже вежливо и культурно спросил у меня:
– Вы Сергеев? Вас просил прокурор зайти к нему. Он сейчас в горотделе.
Мы с Анчаром переглянулись – еще одно дело появилось. Мирмулечное, правда, как прокисший суп. Но и здесь решать надо – то ли прокипятить его и собаке отдать, то ли выплеснуть…
Прокурор сидел в кабинете начальника, встал мне навстречу, протянул тяжелую десницу. Как я понял, на этот раз не карающую, отнюдь.
– Алексей Дмитриевич, – начал он красиво (а то все – Алекс да Алекс), – я приношу вам извинения за действия моих работников. Свою вину тоже признаю, не доглядел, не проконтролировал должным образом.
Это мне понравилось. И я великодушно не стал напоминать ему, что постановление о моем задержании, а потом и аресте он подписывал той самой тяжелой десницей, что дружески протянул сейчас мне.
