Это мне понравилось. И я великодушно не стал напоминать ему, что постановление о моем задержании, а потом и аресте он подписывал той самой тяжелой десницей, что дружески протянул сейчас мне.
Надо этим воспользоваться. И я, приоткрыв дверь, втянул в кабинет за рукав упирающегося Анчара – как шкаф двигал.
– Вы не возражаете, он здесь побудет? Это мой водитель.
Прокурор откровенно и открыто, ну, прямо рубаха-парень, рассмеялся:
– А вы предусмотрительны…
Не в этом дело, друг мой. Я ведь хочу купончики постричь.
– …Да нет, – продолжил он, – какие возражения, какие у нас секреты? Так вот, Алексей Дмитриевич, дело в отношении вас прекращено, обвинение снято, извинения принесены. С трагической гибелью Мещерского все ясно, с гражданином Логиновым – тоже, нелепый несчастный случай. А вот по поводу убийства гражданки Боровской возбуждено уголовное дело…
Для этого я и втащил Анчара. Пусть послушает.
– …И у меня к вам, Алексей Дмитриевич, есть просьба. Вы находились, так сказать, в гуще событий, непосредственный их участник, – это было сказано без тени иронии. – Вы – опытный работник правоохранительной системы. – Он помолчал. – В связи с этим мне было бы полезно выслушать ваши соображения по этому делу. У нас есть версия такого содержания. Мещерский, как нам удалось установить, страдал специфическим заболеванием мозга… Районный прокурор, похоже, тоже.
– …Возможно, в предсмертном бреду он решил не оставлять здесь то, что ему дорого…
Ну да, спалить виллу, затопить яхту. Серого повесить. Зря я Анчара-то позвал.
– …Но есть одно несоответствие. Мещерский застрелился калибром 9 мм, а из головы Боровской изъята пуля 7, 62.
Ах, зря я Анчара позвал. Впрочем…
– Вы знаете, что на Мещерского велась охота? – перебил я.
Он кивнул многозначительно – прокурор знает все.
– Вы знаете, что на виллу было осуществлено вооруженное нападение? И мы отбили его своими силами.
Опять кивнул, но уже не так уверенно.
– Часть боевиков мы отбросили за Песчаную косу, а часть застряла в горах. Так вот, когда они сыпались с подбитого катера, я видел у двоих-троих семимиллиметровые карабины.
– Вы полагаете, это их рук дело? Вот как? Интересно.
А что? По сути ведь верно. Однако сколько же врать приходится ради истины. И справедливости. Что на мой взгляд, понятия суть равнозначные.
Анчар сделал шаг вперед и открыл рот.
– Арчи, – сказал я мягко и строго, – иди в машину, сейчас поедем.
– Ну что ж, Алексей Дмитриевич. – Прокурор снова поднялся из-за стола, вышел ко мне и протянул руку. – Отпуск ваш закончился. – Он улыбнулся. – Провели вы его не скучно. Собираетесь домой?
– Собираюсь.
– Еще раз – извините. Передавайте мой привет и наилучшие пожелания генералу Светлову. Он ведь, насколько мне известно, не только генерал милиции, но и советник юстиции, коллега, так сказать.
Прокурор должен знать все. И, провожая меня к дверям, он выдал «посошок»:
– Генерал Светлов ваш родственник?
– Побратим, – сказал я.
Вот оно что! А я и не врубился сразу, человек из пяти букв. Такой расклад грех упустить.
И я сказал ему насчет Володи.
– Стрельцов? Нет вопроса, – чеканно отрезал прокурор. – Ошибки надо исправлять. Верно, Алекс?
Верно. Но лучше их не делать.
С тем я и вышел из кабинета. С тем мы и поехали искать Женьке новые штаны с тостером. Для светлого дома.
Дел было действительно много. И чем ближе к концу, тем больше они уплотнялись.
Мы опять перебрались втроем на виллу и занялись подъемом вражеского судна. Я довершил ту работу, что мы не успели сделать с Мещерским, и выпотрошил катер как консервную банку, не снял только двигатели.
Затем я завел за носовую утку трос, другой его конец мы прицепили к джипу и выволокли катер на берег.
Два дня мы потратили на то, чтобы залатать пробоину, поставить на место транец и привести в порядок движки.
А на третий день, захватив заправленный акваланг, отправились на катере к затонувшей яхте.
Я детально обследовал ее положение на дне и понял, что оно не безнадежно. Глубина, правда, приличная, метров десять с лишним, но яхта стояла на твердом дне, на ровном киле. И ее уже обживали морские обитатели.
Вопрос с технологией подъема решился неожиданно. Благодаря Анчаровой скупости, что ли. Оказывается, он все время, что жил на вилле, кропотливо не выбрасывал тару от всех выпитых «пепси» и «колы» и хлопотливо складывал ее про черный день за дальним сараем.
Мы до отказа загрузили катер пустыми баллонами с плотно завернутыми пробками, даже на палубе сложили, и опять пошли к яхте. Бросили якорь. И я стал нырять и закладывать внутрь яхты наше понтонное изобретение. Забивал им все, что можно: форпик, рундуки, платяные шкафы, а после просто набивал ими обе каюты, и бутылки ретиво всплывали к потолку.
Не скажу, что это было просто: погружаться без свинцового пояса с двумя-тремя пустыми пластмассовыми бутылями. Мало того, что они строптиво рвались наверх, так они еще не давали погрузиться и мне.
Но в конце концов мы приспособились: поднимали якорь катера, привязывали к нему мешок с бутылками и бросали обратно в воду, стараясь попасть поближе к яхте. Не всегда это удавалось – катер сносило, но мы доперли выбросить с палубы яхты сигнальный буй, и теперь якорь ложился точно в кокпит.
И все это время под водой мне казалось, что вот-вот мелькнет в зеленой дали изящная тень Мещерского, спешащего мне на помощь красивым стилем «дельфин». Ах, Князь, Князь!
Когда я закончил эту работу, набил судно как банку шпротами и закрыл двери кают, яхта еще не всплыла, но уже покачивалась под водой, пытаясь оторваться от дна.
Анчар призвал на помощь местных рыбаков, и они пришли на двух баркасах. Я завел под нос и корму канаты, и под «раз-два – взяли», под «майну и виру» яхта легко всплыла и осталась на поверхности, надежно зачаленная меж двух судов.
Я подвел под пробоины заранее заготовленный пластырь, мы откачали воду и отбуксировали яхту катером в город, где в местном яхт-клубе Володя договорился, чтобы нам выделили отдельный эллинг. Куда мы и закатили яхту лебедкой по слипу, закрыли за ней ворота.
– Ну вот, – сказал Володя, отдавая мне ключи, – теперь, если придет нужда слинять за кордон, тебя будет ждать оснащенный корабль с бывалыми головорезами на борту.
– Это все мирмульки, Вовик, – ответил я, – это не главное.
– А ты знаешь главное? – восхитился он.
– Не знаю. Но хотел бы знать. Чтобы жить полегче.
– Так не бывает, не надейся.
Успокоил, стало быть.
Мы вернулись на виллу.
Я сбрил бороду и переоделся.
И на нас нахлынули Светка с Сержем (приехали на машине, а не вылезли, всплыв, из колодца) – она в белом платье, он – в черной паре. Она – с цветами, он – с улыбкой до ушей.
Они, оказывается, подали заявление, расстриги, и заодно обручились.
Ну что ж, совет да любовь, стало быть. Событие радостное, наконец.
И мы сели за стол поздравлять жениха и невесту.
Начала Женька, как обычно:
– Люди тут трудятся, корабли затонувшие спасают, а ты только о себе думаешь.
– А о ком еще думать? – не осталась в долгу Светка. – Обо всех остальных на свете наша Женечка заботится.
Женька ответила по своей внутренней логике:
– Горько!
И долго скептически наблюдала, как они целуются. Повернулась ко мне:
– Да, Серый, молодежь нынче никуда не годится, скажи?
– Не знаю, – выкрутился я. – Я со Светкой не целовался.
Встал Анчар с «фужором».
– Мы много потеряли, да, – сказал он. – И, стало быть, много нашли. А скоро нас будет, – он со значением посмотрел на жениха с невестой, потом на меня с Женькой, – скоро нас будет еще больше. И ни какие враги нас не напугают в темноте. И если каждый справится с одним врагом, – торжественно заявил он, подняв бокал над головой, подумал и вывел: – То на земле останутся одни друзья. Будет очень весело, так, да? Правильно сказал? Стало быть!
Мудрец.
Мы не очень долго сидели в доме. Все чувствовали пустоту, отсутствие хозяев. И было неловко. Будто мы кому-то мешаем своими разговорами и смехом.
И потому пошли на берег, захватив с собой вино и виноград.
Сидели на скамье. Женька со Светкой по обыкновению собачились, Серж с интересом прислушивался.
Анчар о чем-то думал, что-то трудно решал, глядя, как мелкая морская рябь дробит лунную дорожку.
Я подумал – хорошо, что он едет с нами, нельзя ему оставаться одному. С такой пустотой в сердце он долго не проживет.' Для кого ему жить?
Светка и Серж неохотно поднялись.
Мы проводили их до машины.
– Ты извини, – сказал я Монаху, – я иногда был груб с тобой.
