— Но дальнейшее лечение психоанализом поможет Марсии?
— Не могу ответить и на этот вопрос. — Доктор, явно нервничая, опять пригладил волосы. — Три месяца назад мне казалось, что наметился прогресс в лечении и возможен прорыв. Теперь я убежден, что сделал непоправимую ошибку, сказав об этом Марсии. Она позвонила мне через два дня после нашего разговора и заявила, что больше не нуждается в лечении. Ей просто необходимо поменять обстановку, и она уже заказала билет на самолет и сегодня улетает в Европу. Обычно ни один человек не хочет, чтобы вся его подноготная была известна, Дэнни, и пока вы стараетесь разрушить одну преграду, создается десяток других.
— Спасибо за откровенный разговор, Поль. — Моя благодарность была искренней.
— Каким-то образом ей удается держать под контролем свою болезнь, когда она находится за границей. Но в чем причина? Вот если бы вы разгадали эту загадку, Дэнни! — Он вдруг ударил кулаком по стойке. — Это должен быть ключ к разгадке всей ее истории, того, что мы ищем столько лет.
— Ваш приход сюда сегодня вечером не был случаен, так? Что произошло перед этим?
— Она позвонила мне на следующее утро после вашего прибытия с Гавайских островов, когда вы еще спали. Почти целый час не могла выговориться, — его губы широко растянулись, — я теперь знаю о вас, пожалуй, побольше, чем самый близкий друг. Марсия была взволнована. Ведь она вернулась в Австралию с женихом, где уже трагически погибли два других. Тем более в тот же пентхаус, где второй жених погиб так загадочно и нелепо.
— Может быть, для нее было бы лучше покинуть свою страну? Что, если мы поселимся на другом континенте?
— Но это невозможно. Она связана завещанием и должна ждать, когда ей исполнится двадцать пять лет. Когда-нибудь, может быть, станет обычным делом для адвокатов принимать во внимание совет психиатра. Было бы в тысячу раз лучше, если бы ее отец оспорил завещание и изменил условия. И тогда Марсия не оказалась бы в психологической ловушке и спокойно приближалась бы к этому Армагеддону, подстроенному собственной матерью. — Он поднял стакан к губам и выпил до дна. — На меня спиртное всегда плохо действует — я начинаю слишком много говорить и вступаю в эмоциональную связь с собеседником, рассказываю о пациенте, что совершенно недопустимо.
— Что сегодня произошло? Почему она хотела, чтобы мы были вместе втроем?
— Вы задали чертовски щекотливый вопрос. — Он снял очки, положил их на стойку и устало протер глаза. — Черт с ним со всем. Я скажу вам. Потому, что вы с ней первый раз занимались любовью вчера вечером, и это так ее потрясло и оказалось так замечательно, что она теперь панически боится, что такое больше никогда не повторится. Никогда! — Он нетерпеливо подтолкнул в мою сторону пустой стакан. — И налейте мне еще, потому что я предпочитаю быть в стельку пьяным, чтобы не терзаться угрызениями совести. «Утро вечера мудренее» — кто придумал эту идиотскую фразу?
Пока я наливал ему очередную порцию, он злобно, как на врага, смотрел на меня.
— И почему же наша любовь не может быть так же прекрасна, как в прошлую ночь, а, Поль?
— Потому что она больна, и психоз подсказывает ей именно такое. — Он говорил через силу, злясь на себя, но уже не в силах остановиться. — Это классический случай. Возникает уверенность, что больше никогда не повторится этот прекрасный момент. Но ведь пока вы не решитесь попробовать снова, вам об этом не узнать, верно? И это оставляет маленькую надежду в глубине сознания. Что когда-нибудь, возможно, вы все-таки решитесь повторить, и все будет в порядке. Просто надо подождать подходящего волшебного случая. Разумеется, ничего так и не происходит, страх оказывается сильнее.
— И чем я могу помочь, Поль?
— Если хотите совет, забудьте сейчас, что я врач-психоаналитик. Да, я считаю, что вы можете помочь.
— Например?
— Не давайте ей шансов избежать близости. Настойчиво добивайтесь ее, — он прикончил одним глотком спиртное и снова требовательно стукнул пустым стаканом по стойке, — возьмите ее силой, Дэнни, если понадобится! Но не сегодня, потому что под действием алкоголя болезнь прогрессирует, и она просто ничего не будет помнить на следующее утро. Все покажется ей сном и не будет иметь значения.
— Понял. Так когда?
— Завтра. — Он слез со стула и стоял теперь, раскачиваясь на каблуках. — Среди ваших положительных качеств, о которых я упоминал в начале нашего разговора, есть одна черта, которая все перевешивает, — вы самый настойчивый сукин сын на свете, которого я имел несчастье встретить в своей жизни! Завтра утром, когда я протрезвею, я вас возненавижу! И вы знаете почему?
Я ухмыльнулся, глядя ему в глаза:
— Если я скажу, что знаю, вы возненавидите меня немедленно, не дожидаясь утра.
— Потому что вы вызвали меня на откровенность, на которую я не имел права. Я дал непрофессиональный совет, и, если вы ему последуете, моей пациентке может быть причинен вред. — Он говорил трезвым голосом, как будто и не пил. — И если мы ошибаемся, Дэнни, пусть поможет нам бог. Спокойной ночи.
Он повернулся и быстрыми шагами, почти бегом, покинул гостиную. У меня было впечатление, что ему хотелось бежать без оглядки от самого себя, но его сдерживает сознание того, что это ему не удастся сделать никогда, как бы быстро он ни бежал.
Утром, еще до завтрака, я вышел на балкон. Солнце припекало вовсю, и не было даже намека на ветерок. Взглянув в сторону строившегося чудо-театра, я подумал, что они там наверняка за время моего пребывания в Австралии успели списать на строительство еще несколько тысяч из восьмидесяти пяти миллионов долларов. Оставалось пожелать найти достаточное количество артистов, которые смогут петь в нужной тональности, когда столь дорогостоящее сооружение двадцатого века будет наконец возведено. Было по-настоящему жарко. Днем жара обещала подняться до сорока. Я вспомнил о Соне, опять почувствовал слабые угрызения совести и понадеялся, что они исчезнут без следа за сегодняшний день.
Вернувшись в приятную прохладу кондиционированного пентхауса, я развил активную деятельность на кухне. После того как завтрак был приготовлен со знанием дела, я поставил на поднос ледяной апельсиновый сок, кофе, тосты, яичницу с ветчиной. Простой, но вполне удовлетворительный завтрак, приготовленный умелыми руками эксперта. Держа поднос в одной руке, я открыл дверь в спальню и вошел.
— Сейчас десять минут двенадцатого, утро, день недели — четверг! — провозгласил я громко. — На улице светит солнце, и тебя ждет готовый завтрак.
С постели донесся жалобный стон. В полумраке спальни я видел лишь неясный, слабо зашевелившийся комок на смятой постели. Поставив поднос на туалетный столик, я подошел к окну и раздвинул шторы, впуская в спальню яркие солнечные лучи. Раздался яростный вопль. Обернувшись, я увидел дикое, взлохмаченное существо, стоявшее на четырех конечностях, с глазами, горевшими жаждой убийства.
— Задвинь сейчас же занавески, ты, безмозглый садист, — простонала она, — проклятое солнце прожигает голову насквозь!
— Ладно. — Пожав плечами, я выполнил просьбу и добавил: — Но ты ведь не сможешь вечно жить в темноте.
— Я и не собираюсь жить вечно, — огрызнулась она, — мое единственное желание сейчас — умереть в темноте, тихо, мирно и в одиночестве.
— Но я провел последние полчаса на кухне — готовил тебе завтрак, он прост, но это то, что тебе сейчас надо, — возразил я, — я старался, красиво все расставил на подносе и принес тебе в постель.
— Знаешь, что я тебе рекомендую сделать со своим завтраком? А потом, когда ты сделаешь это с завтраком, то же самое сделай со своим подносом. И это у тебя займет целый день. А теперь пошел отсюда к дьяволу!
— Не стоит демонстрировать свое дурное настроение только из-за того, что ты плясала на столе непристойный танец. Говорят, он был похож на канкан и такого еще не видывали даже в Дарлинг-Пойнте! — Выдав залп, я направился к двери.
— Что ты сказал?!
— Когда ты плясала, все мужчины, находившиеся в ресторане, платили десять баксов, чтобы иметь возможность, лежа на полу, наблюдать редкое зрелище, — соврал я с присущей мне легкостью, о происхождении которой никогда не хотел задумываться.
— Значит, это правда? — спросила она упавшим голосом. — А я-то себя успокаивала, что это просто дурной сон.
— Желаю приятной и легкой смерти в одиночестве. — Я вышел из спальни и прикрыл за собой дверь.
Через двадцать минут зазвонил телефон. Я снял трубку. Сначала мне показалось, что на линии сплошные разряды статического электричества, потом едва различил человеческий голос, но слова прорывались с трудом и были неразборчивы:
— Жестокое беспричинное нападение… заперт в подвале до девяти утра… покушение на частную собственность… Я тебя засажу, Бойд… Ты заплатишь мне сполна, ты, поганый ублюдок, мерзавец… Чарли рвется прикончить тебя… Джад собрал своих головорезов, они тебя зарежут…
