— Завтра на рассвете выступаем! Не опаздывайте, как бы ваши милашки вас не держали.
* * *
Слухи будоражили горожан. Судили-рядили, но никто не догадывался об истинной цели похода, столь малочисленной дружины.
Данила Савич пораньше лег в постель, чтобы еще и еще мысленно проверить готовность к такому важному делу.
Он представлял встречу с всесильным ханом, но не знал, как себя вести. Переговорил с Юсуфом и Тули, но как входят к хану его приближенные, они не знали. Сообщили только, что нукеры должны при входе в шатер падать ниц, опустив голову, ждать повеления говорить. Этот вариант Данилу Савича не устраивал. Не станет подползать к поганому. Он посол русского князя, но, поразмыслив, пришел к выводу, что поклониться в пояс ему все же придется.
Жена не заставила себя долго ждать. Она колобком подкатилась ему под бочок и ласково заворковала.
— Куда, Данилушка, путь держишь?
— Это тебе знать, не велено! — он в шутку щелкнул ее по носу, и потянулся к ней.
— Этого тебе получать тоже не велено.
— Перестань! Я не могу тебе этого сказать, это большая тайна. Тебе скажи, завтра весь город будет знать. Знаем мы вас женщин.
Лучше бы он этого не говорил.
— Оказывается, я болтушка. За всю нашу совместную жизнь я не вынесла из дома ни одного словечка. В ее голосе угадывались слезы. Она отвернулась к стене, и никакие уговоры не смогли ее убедить вернуться в прежнее состояние.
Данила пытался уснуть, но нервы прогоняли сон. За окном ночь. Люди спят, дети улыбаются во сне, им снятся добрые сказочные сны. Никто и не подозревает, какая опасность нависла над их невинными душами. Он прислушался к ровному дыханию жены. «Зря обидел жену. Она у меня добрая и умная. Имеет право знать все».
Последняя мысль успокоила и убаюкала его.
Огненные стрелы летят и летят. Сейчас вспыхнет пожар, а он не может шевельнуть даже пальцем. Какие-то путы удерживают его на месте. Крики о помощи заглушает страшный грохот. Данила, наконец, освободился от пут сна, вскочил, его руки искали меч. Ефросинья повисла не его плечах.
— Даня, это только сон и гроза!
Он обнял жену, пытаясь своим телом защитить ее от неведомого врага. Наконец страшный сон отступил. В висках стучало, холодный пот струился по всему телу Данилы. Ефросинья, обняв мужа, целовала лысеющую голову и приговаривала:
— Успокойся, Господь с тобой. Успокойся, я тоже с тобой.
Теплота ее тела настойчиво манила, заставляла забыть о кошмаре. Нервное напряжение требовало разрядки. Он легонько толкнул ее на подушки, она потянула его к себе…. Возможно, это была самая лучшая ночь в их жизни.
Ночь в окне поблекла. Рассвет наступает. Что принесет грядущий день? Даниле хотелось бесконечно долго нежиться с женой на постели, забыть о тревогах и опасностях, обнимать жену и говорить ей сладкие слова, но он должен идти в неизвестность, возможно, на смерть. Данила не хотел ее будить, пытаясь тихонько встать с постели. Она интуитивно чувствовала, что грядет что-то тревожное и даже грозное, на секунду замерла, затем придержала его.
— Полежи еще чуть-чуть. Я запомню тебя….
Собрались быстро. Он привлек ее к себе и тихо шепнул на ухо:
— Иду к монголу с посольством. Надо остановить ворога, чтобы не добрался до нас.
От страшной вести Ефросинья окаменела. Все вылетело из ее головы. Только одна мысль просилась к исполнению.
Она потащила его к Образу Пресвятой Богородицы.
— Становись на колени и повторяй за мной слова молитвы.
— «Отче Наш, еже си на небеси….» — безропотно повторял воевода. Осенив себя крестным знамением, он почувствовал, что с ним что-то происходит. Нет, он больше не боится поганого хана, он Данила Савич — посол русский, с ним вера его народа, и сам Бог.
Пелагея спала, но через сон слышала, как вошел отец. Перекрестив дочь, поцеловал ее, вышел.
Ефросинья проводила его до ворот, крестила вдогонку, свято веря, что Бог сохранит его.
Пелагея нашла мать, стоящей на коленях у иконы, вспомнив, что отец поцеловал ее на прощание, поняла, что произошло, что-то важное. Она опустилась на колени рядом с матерью…..
* * *
Солнце катилось к закату. Его лучи нежно ласкали лица людей, но они не замечали вечернего тепла, спешили по своим делам.
Спешил и Звяга на свиданье с Таисией. Он чувствовал себя немного виноватым за несостоявшееся свидание, когда его срочно вызвал князь. На назначенном месте девушки не оказалось. Отпустив коня на зеленую траву, Звяга любовался закатом. Высокие, почти неподвижные облака купались в лучах заходящего солнца.
Солнечный диск медленно опускался в объятия, скопившихся на горизонте туч. Последний его отблеск скользнул по вершинам деревьев и погас. Заря еще некоторое время пылала багрянцем, занимая полнеба. Необычный закат вселил в душу Звяги неосознанную тревогу и плохое предчувствие.
Таисия опаздывала. На нее это совсем непохоже.
«Возможно, обиделась, или что-то случилось», — невесело размышлял юноша. Он услышал ее быстрые шаги. Она почти бежала. Вместо приветствия, бросилась к нему на грудь и навзрыд заплакала. Он как мог, успокаивал ее, но слезы лились ручьем. Сквозь рыдания она пыталась рассказать ему о своем горе, но у нее это плохо получалось. Наконец он понял, что отец хочет выдать ее замуж за сына торговца пушниной. Уже назначены смотрины.
Звяга понял, что может потерять ее. Его мозг искал путь к спасению их любви, но завтрашний поход сводил его возможности к нулю.
— Как только вернусь из похода, заберу тебя к себе. У меня есть деньги и дом, недостает только тебя.
— Давай сейчас я останусь у тебя! — с надеждой выдохнула Таисия.
Звяга молчал. Она поняла его молчание как отказ и попыталась убежать, но он удержал ее в своих объятиях.
— Выслушай меня!
Она продолжала вырываться.
— Ты не любишь меня! Я тебе не нужна!
— Завтра я ухожу в поход, из которого мало кто вернется.
Если я погибну, то сломаю тебе жизнь.
От такого неожиданного поворота ситуации, Таисия перестала плакать, и на секунду замерла. Ее гибкое тело изогнулось, она рванулась к нему, срывая одежды. Их охватило безумие, они спешили, но не успели.
Молния расколола небо почти на равные части. В ее ослепительном свете, их обнаженные тела казались изваяниями, высеченными из сияющего серебра. Оглушительный грохот грома бросил влюбленных на еще сухую, пахнущую мятой траву. Первые капли дождя остудили их пылающие тела. Под раскидистой елью она требовала продолжения, но Звяга успел прийти в себя.
— Я не могу себе позволить сломать тебе жизнь.
— Зачем мне такая жизнь без тебя!? Я наложу на себя руки.
— Ты должна жить, ради детей, которые родятся, и будут любить тебя. Ты не можешь лишить их возможности радоваться солнцу.
Я все же надеюсь, что вернусь, ты станешь моей женой. Ты только продержись. Обещай мне, что будешь жить.
В ее душе вспыхнула надежда, она всем телом прижалась к нему.
— Я буду жить надеждой на встречу с тобой.
Гроза ушла к горизонту, приближался рассвет. Они сидели, обнявшись, и мысленно просили ночь, задержатся, но рассвет все увереннее раздвигал тьму ночи.
Звяга с трудом разжал ее руки, не хотевшие его отпускать, но она опять цеплялась за его одежду, будто предчувствуя непоправимое.
Таисия шла домой, не скрывая слез и своего горя. Все ее существо кричало: «Зачем пришла эта гроза! Зачем она унесла мое счастье».
Звяга направил своего коня навстречу подвигу и опасности.
* * *
Афанасий задерживался. Устинья сидела на сене, покусывая травинку. Тревога о завтрашнем дне все больше места занимала в ее душе. О том, куда и зачем едет Афанасий, спрашивать боялась. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, она стала придумывать сладкую месть для любимого, но ее опять тянуло в болото тревоги. «Слава Богу! Он идет!» — она узнала его по торопливым шагам. Чтобы не выдать свою тревогу, едва он поднялся на сеновал, она кошкой бросилась на него. Усеявшись верхом, она начала допрос с пристрастием.
— Где был? Почему опоздал? — Устинья пыталась изобразить страшное лицо, но вместо этого рассмеялась.
— Пощадите, меня! Я не виноват. Дела надо было закончить, — принял условия игры Афанасий.
— Нет тебе пощады! Твои дела дороже меня, да!?
— Прости меня! Я тебе еще пригожусь!
— Нет тебе прощения! Тебя ждет…., — она не успела договорить…,
Прилив тревожных мыслей заставил юношу прекратить игру. Он нежно смотрел в ее глаза, ему хотелось говорить ей нежные слова, но получилось вымолвить всего лишь несколько слов:
— Жди меня и молись. Я обязательно вернусь.
Им не было дела до грозы и несмолкаемого грома. Устинья еще теснее прижималась к нему, будто ища защиты. Много слухов ходит в народе. Причиной страха была не гроза, а рассвет. Ночь отступала, рассвет все увереннее съедал тьму, утренняя заря все увереннее гасила звезды. Боязнь неизвестности все сильнее сжимала ее сердце. Устинья, в последнее время, замечала, что Афанасий стал задумчив, иногда даже отвечал невпопад.
