— И что вы намерены предпринять? — спросил он спокойно.
— А что намерены предпринять вы? — переспросил его собеседник, глаза которого дико засверкали.
— Ведь вас волнует не потеря времени, — мягко проговорил Иорданус. — Вы горите желанием поставить под сомнение авторитет Штайнера, который постоянно пытается найти золотую середину между двумя философскими течениями. Если вы стоите на другой точке зрения, почему бы вам не покинуть этот факультет и не поискать себе другое место?
— Да, — прошипел бакалавр, — я слышал, что здесь хотят вернуться к старой методе и учить только тому, что давным-давно отжило. Все это старье уже пришло в негодность. Во всем мире царят новые идеи и новые мысли, но вы… вы всё еще думаете, что Бог позволит доказать свое существование вашими смехотворными средствами. Вы считаете, будто можно доказать все что угодно на основе совершенно устаревшей методы.
— Наверное, это не вопрос метода, — мягко возразил Иорданус. — Скорее, суть в том, что же именно пытаются доказать. К тому же, насколько вам известно, я и сам не очень далек от номиналистов.
— А что пытаетесь доказать вы? Мне бы хотелось знать, что должно получиться при вашем подходе.
А что должно получиться, так это однозначно идентифицируемый убийца. Потому что в конечном итоге преступник воспользовался теми же самыми методами. Иорданус молча кивнул, взял под мышку книгу и оставил бакалавра в одиночестве.
Ну, поскольку, похоже, загадку вы разгадали, хочу загадать вам другую, которая может вывести вас на правильный путь, если вы окажетесь достаточно умны. Подумайте о квадривиуме и о вопросе: как получается, что голубка убивает коршуна?
Штайнер был вне себя. Где-то очень близко, совсем рядом, притаился убийца Касалла, который считает и его, и весь мир дураками. Загадывает им загадки и спокойно наблюдает. От кого он услышал, что первую задачу они решили? Собственно говоря, то, что они выяснили время убийства благодаря показаниям свидетеля, он узнать не мог, потому что Штайнер специально проявил сдержанность и поставил в известность только канцлера, Иордануса и занимающегося этим делом судью. Проговориться мог кто-то из них троих. Или же один из них и является убийцей? Штайнер прикинул, где каждый из них был в период между десятью и одиннадцатью, но у всех имелось достаточное количество свидетелей, способных подтвердить их алиби. Вообще-то судья болтлив. Слово здесь, намек там, и вот уже известие летит по воздуху и приземляется в нужных ушах. Штайнеру казалось, что за ним постоянно наблюдают, куда бы он ни шел и что бы ни делал. В изменившейся ситуации старые показания потеряли всякий смысл, но Лаурьен, Софи и Домициан все равно так и остались без алиби. Ломбарди теперь отпадал, но Штайнер никогда всерьез и не сомневался в его невиновности. У троих магистров, пришедших в пивную после десяти, тоже свидетелей не было, потому что до этого они находились дома. А бакалавры и лиценциаты? Штайнер их всех опросил. «А как насчет остальных факультетов?» — поинтересовался один из них. Все теологи сначала изучают artes liberales, в конце концов их тоже можно подозревать. И это правильно. Если исходить из того, что убийца имел отношение к свободным искусствам, то исключать другие факультеты нельзя. Таким образом, круг подозреваемых расширился. Но Штайнер не мог допросить теологов. Это только вызовет злость и в конечном итоге обернется против него же. А как быть с теми, кто возглавляет коллегиумы и бурсы? Например, де Сверте? У его матери дом на Иоханнисштрасе, и вполне возможно, что приор-маломерок по пути заглянул на Марцелленштрасе.
На следующий вечер Штайнер навестил мать де Сверте, у которой сын в тот самый вечер просидел якобы чуть ли не до полуночи. Но этот визит принес Штайнеру лишь разочарование, потому что эта самая мамаша месяц назад упала с лестницы и теперь говорила сумбурно и непонятно. Утверждала, что сын никогда от нее не уезжал и до сих пор живет с ней. А сама она даже ни разу не слышала о схолариуме, который ее сын возглавляет в качестве приора. Ее сын занимается дома, поведала она, и наивная улыбка осветила ее лицо, его книги все как одна лежат в комнате наверху, но туда запрещено входить кому бы то ни было, даже ей. А потом вдруг ни с того ни с сего старуха вошла в такой раж, что пригрозила Штайнеру метлой, и, размахивая ею, гоняла магистра по всему дому до тех пор, пока он наконец не добрался до двери и не исхитрился выскочить на улицу. После всего пережитого он зашел в пивную, где собирался призвать на помощь пиво и логику. И решить вторую задачу.
«Как получается, что голубка убивает коршуна? Я не позволю себя использовать, я раздаю ее, эту загадку. Больше уже я не буду играть в его игры. В эти наглые и зловещие игры. В кошки-мышки. Не буду я ему мышкой. А если — только предположим, — если он и на самом деле хочет подкинуть мне подсказку? Если в его больном мозгу застряла мысль, что я приму его помощь? Если он думает, что я попадусь на удочку и буду рассматривать его как равного противника? В конце концов, его первую загадку я действительно воспринял всерьез и долго ломал голову. Так почему же на этот раз должно быть по-другому? Что, если отгадка и правда приведет меня к убийце? Он об этом узнает, потому что он узнаёт все. И исчезнет еще до того, как я успею послать за ним стражников. Это может быть только дьявол. Земля разверзнется, и он исчезнет».
На Штайнера повеяло ледяным холодом. Несправедливо требовать от него помериться силами с дьяволом. Но все указывает на то, что его противник именно он и есть. Не может это быть человек: он везде и нигде, он чувствует себя настолько уверенно, что собственноручно строит для своих преследователей мост, чтобы им было удобнее до него добраться.
Из головы не выходила сумасшедшая старуха. Про какие книги она бормотала? Она безумна или же в ее вздоре что-то есть? Ее показания, обеспечившие алиби приору, принимать во внимание нельзя, и Штайнер очень злился на себя за то, что не сходил к ней раньше, чтобы выяснить насчет возможной причастности де Сверте к этому делу. Но, с другой стороны, кто мог подумать, что старуха утратила разум?
Штайнер расплатился и снова отправился в путь. Назад, на Иоханнисштрасе. Снаружи казалось, что в доме все спят. Но как попасть внутрь, не разбудив старуху? Щеколда на двери тяжелая и прочная. Штайнер постоял и уже собрался было уйти не солоно хлебавши, но тут заметил открытое окно на втором этаже в городе была обычная для конца лета духота. Он решительно скинул плащ и влез на стоящую перед домом скамейку. А потом обеими руками ухватился за карниз и попытался подтянуться. Он много раз соскальзывал вниз, прежде чем ему удалось закинуть на карниз ногу, после чего он всем телом навалился на подоконник. Затаив дыхание, Штайнер прислушался, а потом спрыгнул внутрь и осмотрелся. В окно светила луна, так что он разглядел контуры мебели: стол, кровать, стул. Штайнер увидел лежащие на столе книги. Дверь была открыта. Он выскочил в коридор и за другой дверью услышал громкий храп старухи. Значит, можно вернуться в комнату. На столе действительно лежали три книги. Когда глаза привыкли к темноте, Штайнер разобрал два названия: «Libri naturales» Аристотеля и «Analytica posteriora» Боэция. Зато когда он взял в руки третий том и подошел к окну, чтобы разглядеть получше, кровь застыла у него в жилах. Это была «Libellus de alchimia», самый известный трактат по алхимии! Штайнер опустил книгу и перевел взгляд на улицу, залитую нежным лунным светом. Зачем де Сверте эта книга? И почему она лежит в этой комнате? Неужели он ее читает, навещая мать?
Приору не пристало иметь подобную литературу, но Штайнера удивило, что он вообще этим интересуется. Обычно де Сверте выставлял себя ярым приверженцем традиционной методики; его духовным идеалом был Фома Аквинский, а о номиналистах он всегда говорил с издевкой и отвращением. А что, если это только видимость, а на самом деле сия духовная позиция абсолютно ему чужда? А вдруг он еретик и вероотступник, ведущий двойную жизнь? Ведь оккультные науки — это обоюдоострый меч, их, конечно, терпят, но очень неохотно.
Штайнер положил книгу на место и начал спускаться вниз Его старые кости были не очень пригодны для таких занятий, зато в голове, как жеребята на лугу, скакали сотни мыслей, и, когда он наконец оказался на земле, он спросил себя, что же ему делать с этими новыми сведениями Он еще раз посмотрел на открытое окно. Хорошо бы завтра расспросить соседей, смогут ли те подтвердить, что в ту самую ночь приор навещал свою мать.
В мастерскую она больше не пойдет, хотя это и повлечет за собой разрыв с матерью. Решение возникло так же спонтанно, как и мысль, лежащая в его основе. И мысль эта была столь ужасна, что сама ее гротескность притягивала Софи. Однажды она зашла в бурсу, чтобы вернуть книгу, которую брал еще Касалл. Здесь работало не так много женщин: кухарки, прачки и несколько переписчиц. Наверное, можно попробовать устроиться переписывать бумаги, но Софи все колебалась. В библиотеку она шла еле-еле, опустив голову.
