В мастерскую она больше не пойдет, хотя это и повлечет за собой разрыв с матерью. Решение возникло так же спонтанно, как и мысль, лежащая в его основе. И мысль эта была столь ужасна, что сама ее гротескность притягивала Софи. Однажды она зашла в бурсу, чтобы вернуть книгу, которую брал еще Касалл. Здесь работало не так много женщин: кухарки, прачки и несколько переписчиц. Наверное, можно попробовать устроиться переписывать бумаги, но Софи все колебалась. В библиотеку она шла еле-еле, опустив голову.
В нос ей ударил запах покрытых чернильными пятнами льняных тряпок. Идея оформилась в ее голове постепенно, как ветер, сначала легкий, а потом набравший силу и принявшийся колотить в двери. Софи остановилась. Впереди, на галерее, она увидела группку беседующих студентов. От мысли, молнией сверкнувшей в ее голове, она остановилась как вкопанная: а что, если просто прийти и попросить занести ее в список студентов?
Что ее ждет, если она и дальше будет крутить эту нить? Спору нет, занятие почтенное, но Софи чувствовала, что ее давно уже испортили идеи и мысли, высокомерие и дерзость. Зачем ей такая жизнь! Может, все-таки записаться? Хотя бы ради шутки! Это в ней говорит высокомерие? Просто ей хочется посмотреть, что будет, если она так сделает? О процедуре приема она знала еще от Касалла. Нужно посетить любого магистра, который проверит серьезность ее стремления учиться. Он будет задавать вопросы о происхождении, интересах, а также насчет финансового положения, и, если у него сложится положительное впечатление, он вместе с ней пойдет к ректору. Потом ей нужно будет принести клятву, что на самом деле может оказаться некоторым препятствием, потому что клятва есть клятва. Клятва верности факультету, верности ректору и уставу, а также верности империи. «Пусть они получат от меня эту клятву, — подумала Софи. — Соблюдать верность я, безусловно, буду, но только на свой собственный лад». Нельзя записываться под именем Софи Касалл. Это, конечно, не запрещено, но никто не поймет. Женщины не учатся, потому что для этого нет причин. А как объяснять, чем она собирается платить за учебу? Учиться дорого, это стоит уйму денег, особенно без стипендии, а если ты к тому же бедняк, то тебе остается только побираться на рыночной площади или носить книги за старшими студентами, чистить им сапоги и очинивать перья.
Она побрела дальше. По галерее, где все еще по-прежнему беседовали студенты. Один бросил на нее взгляд, и она опустила голову. В конце галереи находилась комната библиотекаря. Она отдала книгу и ушла.
Софи спрашивала себя, из каких средств оплатить учебу и все остальное, что ей понадобится, если она не вернется в мастерскую. К охватившей ее эйфории добавились сомнения и страх. Она пошла быстрее. Еще быстрее. И вскоре уже буквально бежала по коридорам: приподняла юбку и неслась так, как будто это был вопрос жизни и смерти. Сначала надо выбраться на улицу, а потом можно спокойно всё обдумать.
Решение показалось очень простым. Старик прятал свой туго набитый кошель под кроватью. Очень легко пробраться в комнату и взять несколько монет. А потом пойти к какому-нибудь незнакомому портному и сделать вид, что она собирается купить для мужа штаны и жилет. У одного актера она раздобыла бороду и отвратительный черный парик из конского волоса. Вернувшись к себе, недолго думая, подрезала волосы, так что теперь они доставали только до плеч и влезали под парик. Но где взять плащ, символ студенческого достоинства? Такие плащи не продаются на рынке, их выдают на факультете. Поэтому на деньги старика она купила еще и настоящее сукно, чтобы сшить плащ самостоятельно. А потом стала ждать, когда же старикашка поднимет крик. Навестила мать. Старик, сидя у окна, пялился на улицу. Значит, ничего не заметил. «До чего все просто, — подумала Софи, — надо же!»
Возникла еще одна проблема, над ней Софи размышляла с утра до вечера. Для всех в доме она должна оставаться Софи Касалл. Но на улицу нужно выходить в образе студента… Черный ход! В доме есть черный ход, которым теперь, осенью, почти не пользуются, потому что он ведет в сад. Следовательно, она сможет незаметно выбираться из дома, переодевшись студентом и моля Бога, чтобы никто не обратил внимания на эту дверь. Или лучше подыскать себе другую комнату и сразу же представиться там студентом. Но эту мысль она отбросила. Утром, когда она будет выходить из дома, еще достаточно темно, никто ничего не заметит. А назад она проскользнет ближе к ночи. А когда в следующем году дни снова станут длиннее, можно будет подыскать себе новое пристанище. Она надела плащ, приклеила бороду, нацепила парик и посмотрела в зеркало. В нем отразился незнакомый человек: дерзко-строгий, с бородой и тонкими, плотно сжатыми губами. Да еще эти волосы. Настоящий мужчина. Голос, сам по себе ставший более низким. Мрачный взгляд, в котором угадывалась начитанность. На Софи напал неудержимый смех, и она хохотала до тех пор, пока не отвалилась борода. Ей нельзя будет смеяться, если она хочет доказать им то, во что бы они ни за что не поверили, даже если бы увидели собственными глазами.
Что женщина тоже может учиться. Она почувствовала себя беззаботной — свойство, которое она начисто утратила во время семейной жизни с Касаллом. Теперь она знала, чего хочет. О законности своего намерения она старалась не думать, отодвигала эти мысли, гораздо больше размышляя о том, как перехитрить старикашку, который наверняка регулярно пересчитывает свои монеты.
Софи ждала. Шли дни. И вот однажды она спустилась по лестнице еще до восхода. Хотя служанки уже были на ногах и возились на кухне, в это время никто не смотрел на запущенный сад, через который она тихонько выбралась на улицу. Она отправилась записываться на факультет. Для собеседования был выбран молодой, пока еще незнакомый ей магистр. И как раз сейчас она собиралась постучаться к нему в дверь.
Всю галерею заполонил ледяной холод, который застрял в углах и разместился вдоль стен. Постепенно солнце слабело, а дни становились короче. Теперь никто больше не грелся на ступенях коллегиума: студенты в толстых плащах теснились в нескольких отапливаемых комнатах.
Первую лекцию Софи слушала у магистра, которого выбрала для записи на факультет. Она сидела на полу и мерзла, потому что в полу холод застревал наиболее прочно. Магистр читал об образах, а она прилежно записывала, хотя вполне могла проработать эту книгу дома. Только не обратить на себя внимания, окружить себя ореолом нищеты: «У меня бедная комната на Шпильмансгассе», — ведь студенты гораздо охотнее примыкают к тем, у кого есть деньги. От кого-то рядом исходил не выветрившийся со вчерашнего дня запах вина, и Софи стало дурно. Воздух пропитался странной смесью земли, кислого вина и бумаги. Перед ней, сгорбившись и положив листы бумаги себе на колени, сидел Лаурьен. Один раз он повернул голову, и она улыбнулась. Не узнал. Она была довольна, что он не признал ее в незнакомом парне. Если бы не опасение, что старик примется пересчитывать свои накопления и, возможно, изобьет мать… Наставит ей синяков, потому что подумает, что это она…
— Как тебя зовут? — прошептал сосед.
В документах она числилась под именем Иосиф Генрих. Звучит ненавязчиво — так могут звать любого.
— Иосиф Генрих.
— В каком схолариуме ты живешь?
— Я живу не в схолариуме. У меня маленькая комната на Шпильмансгассе.
Интерес тут же пропал. Если человек живет в таком переулке, то взять с него нечего.
Магистр закончил лекцию, студенты поднялись и тут же разошлись. Никто не обратил внимания на неулыбчивого и молчаливого бородатого парня, а поскольку его не знали ни в одном схолариуме, то все предались собственным развлечениям и оставили его в покое. Серьезный молодой человек с растительностью на подбородке внутренне ликовал: «Я вам всем еще покажу, на что я способен. Вы даже не заметили, что в стаю волков проникла овечка».
Назад в насквозь продуваемую галерею, в которой теперь не было ни одной живой души. Она шла медленно, и вдруг издалека легким эхом донеслись голоса. Она застыла. Один из голосов принадлежал Штайнеру, второй — Ломбарди. Заговорили громче. Софи слегка наклонила голову, заглянула за украшенную орнаментом в виде листьев колонну: теперь можно было разобрать почти каждое слово.
— Убийца Касалла — если предположить, что речь идет именно о нем, — загадал мне вторую загадку. Я должен подумать о квадривиуме и о том, как получается, что голубка убивает коршуна.
— А почему вы мне об этом рассказываете? Неужели все-таки исключили меня из списка кандидатов в убийцы?
— Видите ли, я тыркаюсь во все углы, как дух, который везде и нигде, или как преступник, который тоже везде и нигде. Не могу верить никому, кроме самого себя, хотя и это иногда ставлю под сомнение…
Раздался смех.
— Так что там насчет квадривиума? — спросил Ломбарди. — Что он имеет в виду? Я еще не видел ни одной голубки, которая убила бы коршуна. По-моему, подкидывая свои загадки, он пытается руководить нашими действиями. Нужно серьезно подумать, стоит ли вообще читать его писанину.
