Иначе бы не предложил.
– Мне необходимо узнать расположение скульптур львов, которые есть в городе, а также адреса всех публичных домов Петербурга.
Аарон Швейцер посмотрел с усмешкой:
– Это желание здорового человека, на которого вы не похожи, – протянул руку. – Дайте-ка стихотворение.
Бошняк справился с замешательством:
– Откуда вам ведомо?
– Что известно Петербургу, известно мне. Самое ценное в этом мире – удовлетворение собственного любопытства.
Бошняк достал из сюртука вырванную из альбома страницу.
Швейцер надел очки, зашевелил губами…
Среди тумана над НевойГлядит в окно мне лев угрюмый…
– Так… – бежал взглядом по неровным строчкам. – Так…
Я там, где плещется вино,Где говор женщин суетливых,Живых, но не таких счастливых…
Швейцер отложил очки:
– Не вам следовало это стихотворение найти. Не для вас оно писано.
– Стихи для всех писаны, – ответил Бошняк.
Швейцер с любопытством посмотрел на него:
– Для кого это написано, вы и сами знаете.
– Она приходила к вам? – спросил Бошняк.
– Когда вас заключили в каземат. Я предложил ей написать письмо государю, – Швейцер изучал лицо Бошняка, как карту известных ему земель. – Она была очень напугана. А потом я указал ей место, где убийца вырежет вам глаза. И она решилась.
– Каким образом вы могли узнать это место?
– Просто расчёт. Карта Петербурга. Дороги. Варианты следования экипажей, – Швейцер взял два листа бумаги и два тонко отточенных гусиных пера, придвинул к себе две чернильницы. – Давайте-ка составим ваши списки.
Правой рукой он писал адреса публичных домов, левой – места, где стояли гранитные, мраморные и бронзовые львы.
– Не пытайтесь понять стихи, иначе сами умрёте или убьёте кого-нибудь, – не отрываясь от письма, сказал Швейцер. – Мы всегда стремимся раскрасить то, что не понимаем, в чёрный или белый цвет. Человек так устроен. Он полагает мир точным и понятным. Даже если случилось что-то, чему нет разумного объяснения, он обязательно впихнёт логику между причиной и следствием, и они пудовыми гирями на цепях потянутся за ним и даже лягут в основу истории, которой не было.
– Что же, любой текст таков? – спросил Бошняк.
– Любая жизнь, – сказал Швейцер. – Назовите.
– Что?
– Текст, легенду, историческую хронику.
– Легенда о Вечном жиде.
Швейцер усмехнулся:
– Вам не откажешь в остроумии. Что ж, извольте, – левая рука Швейцера писала медленнее, чем правая. – Принято считать, что Агасфер ударил Христа, когда тот нёс крест на Голгофу. Но зачем ему бить того, кто несёт свой крест? В его сердце не было сострадания? А может, наоборот? И вдруг нате вам – появляется Вечный жид. Кто-то считает, что этот человек был сапожником, кто-то – что привратником у Понтия Пилата. Кто-то говорит, что он в унижении и непрощении ожидает второго пришествия Христа. Кто-то – что он живёт в покаянии. Что мы об этом знаем наверняка? Мы просто делаем выводы из того, что сами придумали. А Христос? Что Христос? Может, он просто прошёл мимо?
Швейцер макнул перья в чернильницы.
– Важнее задавать вопросы, чем делать выводы. Это отличает мыслящего человека от толпы и историю от её толкования. Вопрос отражает суть происшедшего гораздо точнее.
– Какой же вопрос отражает суть легенды? – спросил Бошняк.
– Почему этот никому не нужный жид вдруг получил бессмертие без креста, без стигмат и раньше Бога?
Аарон Швейцер одновременно закончил списки, отложил перья, придвинул Бошняку два плотно исписанных листа:
– Интересно, почему в стихотворении нет адреса? Названия петербуржских улиц весьма поэтичны. Вот вам ещё один вопрос.
Судя по спискам, львов в Петербурге было меньше, чем публичных домов.
– С вас пять целковых, – сказал Швейцер.
Весь день Бошняк бродил по городу. Ноги всё хуже слушались его. Трость была тяжела и только мешала. К вечеру он настолько ослаб, что задремал на скамейке в каком-то парке. Мальчишка попытался вытащить у него пистолет, что был спрятан на поясе под лёгким летним сюртуком, но получил тростью по лбу и убежал.
Бошняк достал списки Швейцера и карандаш. Некоторые адреса были вычеркнуты, другие подведены.
Палец зажал строчку: «Заведение коллежской регистраторши Майоровой, Сенной переулок 27, въ подвале». Бошняк вымарал запись. Других адресов рядом не было. Пора домой. Но извозчиков рядом не оказалось.
Бошняк пошёл дворами. Со времени покушения он старался не посещать трущоб. Сырые складки стен всё теснее обступали его. Деревянные дома становились старше, мешались с каменными. Время здесь старалось течь вместе с нечистотами – медленно и нехотя. Свет исчезал.
На здешних домах не было жестяных табличек с названием улиц.
На втором этаже скрипнуло окно. Послышалось пьяное сопение. В окне появилось заросшее бакенбардами лицо. Оно плюнуло на улицу тяжёлой, потянувшейся с губы слюной.
– Милостивый государь! – позвал Бошняк.
Бакенбарды выпучили глаза.
– Укажите, в каком направлении… – Бошняк задумался, чтобы назвать ориентир. – Зимний дворец?
– Зимний чего? – пьяно переспросили бакенбарды. – Ты куда припёрся-то, барин?
Бакенбарды захохотали. Сзади их оплели тонкие, словно ремни, женские руки и утянули в глубину комнаты.
Петербург расползался по земле, как чернильное пятно. Над неровными крышами мигнули звёзды. В небе горели две Северные звезды. Бошняк никак не мог понять, какая из них настоящая. Сказывалась усталость.
– Барин, – услышал он тонкий ласковый голос.
Возникшее в темноте существо напоминало ребёнка. Росту в нём было не более двух локтей.
– Барин, – голос стал жалостлив. – Найди денежку.
– И где же её искать? – спросил Бошняк.
В пятно света со скрипом въехало грустное, в клочках щетины, лицо.
Существо с трудом двигалось на тележке, привязав к ней верёвкой палочки бесполезных ног. В руках оно держало ветки, которыми отталкивалось от земли. На одной ещё зеленели листья.
– А в кармашке, – отозвалось существо.
Бошняк долго шарил пальцами в кармане.
– Тебя как звать? – спросил.
– Имени не имею, а кличут михрюткой. Из-за незначительности положения моего.
Бошняк нашёл монету, протянул михрютке.
Михрютка подался вперёд. В темноте блеснуло.
Бошняк еле успел убрать руку от скользнувшего мимо лезвия.
Человечек на тележке проворно оттолкнулся и поехал на Бошняка, но тот сделал шаг в сторону, и убогий опять промазал.
– Ах ты ж божечки, божечки, – залепетал михрютка.
Правую опорку из-за ножика он потерял, а от левой, пусть даже и с листьями, было мало толку.
– Что ж с ножом-то? – Бошняку стало вдруг смешно.
– Ты маленькую денежку нашёл. Жадный ты. А тому, кто от судьбы пострадал, все должны.
– Судьбу твою, часом, не Аарон Швейцер зовут?
Глаза михрютки блеснули.
– Не изволю знать, – михрютка принялся разворачивать тележку. – Да и кто ж свою судьбу жидовским именем называть станет?
Дорога шла под уклон. Михрютка наконец поставил тележку так, что стоило ему перестать упираться в землю палкой, как тележка сама бы покатила на Бошняка.
– Тут и без жидов чертей навалом, – сказал он.
Бошняк поднял к лицу золотую монету. Михрютка замолчал.
– Скажи, есть ли поблизости дом с девками? – сказал Бошняк. – И монета твоя.
– Только про Зимний дворец спрашивал, а теперь про девок.
– Давно за мной шёл?
– Не шёл, а ехал.
Бошняк опустил монету.
– Через два дома вон, если к каналу идтить, – Михрютка указал ножом за спину Бошняка.
Пользуясь тем, что Бошняк обернулся, михрютка как следует оттолкнулся от земли и тележка его понеслась под уклон.
Бошняк отступил. Михрютка взмахнул
