сарай, где он приладил веревку, заглянула галка. Глаза у неё были пусты и глупы, шаг от пуза, как у Кутузова на строевом смотре. Наблюдая за публикой, за дамами и кавалерами, за их короткими косыми взглядами в сторону приговорённых, Пестель вдруг понял, о чём хотел сказать солдат, почему он был так растерян в пересказе своём. Публика должна быть достойна зрелища смерти. Галочье непонимание её оскорбительно и не-до-пус-ти-мо. Вот так, нараспев, он и подумал, а потом увидел Каролину. Её трудно было не заметить. На ней было красное платье. Настолько яркое, что всё остальное вокруг – лица, фигуры, деревья – потеряло цвет.
Каролина кивнула Пестелю и расправила плечи. Пестель кивнул в ответ. Чёрт его знает, как надо вести себя теперь, подумал он. Пестель всегда казался себе неловким, когда надо было выбирать манеру поведения – с дамой, с начальством, с солдатом, с товарищем. От этого всегда был сдержан и молчалив.
Совершенно некстати он вспоминал бал у генерал-губернатора Новороссии, что случился год тому назад в Одессе. Он и Каролина Собаньская кружили в вальсе. Каролина была особенно хороша.
– Мы не питаем друг к другу симпатий, госпожа Собаньская, – говорил он. – У нас разные идеи. Цель одна. Освобождение России и Польши.
– Освобождайте Россию, – ответила Каролина. – Мне довольно Польши.
– Но граф Витт… – сказал Пестель. – Он не потерпит предательства.
Витт у колонны беседовал с молодым подполковником фон Пеленом и подполковником Свиридовым. Наблюдал за танцующими.
– Предатель тот, кто выбирает место себе в угоду, – сказала Каролина. – У меня выбора нет.
– Вам страшно? – спросил Пестель.
Каролина взглядом своим заставила Пестеля смутиться:
– Разве могут пугать слабую женщину каторга или эшафот?
– И мне страшно, – сказал Пестель.
Они сделали несколько кругов.
– О деле вашем будут знать только я и подполковник фон Пелен, – снова заговорил Пестель. – Мне кажется, он ваш тайный воздыхатель.
При слове «воздыхатель» Каролина вежливо улыбнулась. А Пестель подумал: не слишком ли она сдержанна? Но после решил, что она и должна быть такой. Что сдержанность для этой женщины – как ничего не значащая упаковка для бисквита в кондитерской Крахмальникова на Малой Арнаутской. Она лишь говорит: «Нет, вы не понимаете, что внутри меня. И что бы я ни сказала, что бы ни сделала, вы всё равно этого не поймёте».
Фон Пелен, статный лёгкий офицер тридцати лет, не прерывая разговора с Виттом, кивнул Каролине.
– После того как всё случится, мне следует уехать? – спросила она.
Как же легко было кружить и ожидать того, что, может быть, и вовсе не произойдёт!
Пестель наклонился к её уху и прошептал:
– В Англию. В Париж. Надолго. Навсегда.
– Нет, – сказала Каролина. – Вы не эшафота боитесь. Вы опасаетесь, что все устремления ваши пойдут прахом.
Музыка набирала силу.
– Хотите ещё тайну? – спросил Пестель. – Завтра я посватаюсь к падчерице графа Витта мадемуазель Валевской.
Каролина удивлённо подняла бровь. Все женщины удивляются, когда узнают о чужой помолвке.
– Изи? – спросила Каролина. – Это ещё зачем?
– Влюблён, – глупо улыбнулся Пестель. Он впервые забыл о том, что следует сдерживать свои чувства.
Что-то щекотало руку. По пальцу ползла божья коровка. Пестель поднял палец. С густым жужжаньем божья коровка поднялась в небо.
Полицмейстер Чихачёв только что закончил зачитывать приговор Кондратию Рылееву. Тому не понравился текст. Он был слишком пафосным и написан человеком, который совершенно не представлял, о чём пишет.
Виселицу окружили солдаты. За оцеплением на лошади восседал новый генерал-губернатор Голенищев-Кутузов. Свита генерал-губернатора, следуя его примеру, не спешивалась.
– Черниговского пехотного полка подполковника Сергея Муравьёва-Апостола, – раздалось с помоста, – за то, что требовал убиения цесаревича… освобождал колодников… возбуждал офицеров и солдат к бунту… взят с оружием в руках…
Каролина заметила Лавра Петровича, который, не опуская внимательных глаз, почтительно ей поклонился.
– Отставного поручика Петра Каховского, – возвысил голос Чихачёв, – за то, что умышлял на цареубийство и истребление всей императорской фамилии… Сам нанёс смертельный удар графу Милорадовичу и полковнику Стюрлеру, ранил свитского офицера…
По лицу Каховского потекли слёзы. Над ним щебетали птицы, солнце поднималось всё выше, согревало землю.
– Вятского пехотного полка полковника Павла Пестеля за то, что имел умысел на цареубийство… С неограниченной властию управлял Южным тайным обществом, имевшим целию бунт и введение республиканского правления…
В воздухе на миг повисла тишина – чтобы солнце могло подняться выше и в мире стало больше места.
– За такие злодеяния повесить! – закончил Чихачёв чтение приговора и опустил руку с бумагой.
Караульные велели осуждённым встать. Поднявшись, Пестель поправил мундир.
Повели к виселице.
У помоста стоял высокий тучный священник, который давал осуждённым целовать большое медное распятие и осенял крестом. Приняв последнее напутствие, осуждённые поднимались на эшафот. Первыми взошли Рылеев и Муравьёв-Апостол. За ними поднялся Бестужев-Рюмин.
Каховский приложился к распятию, крепко обнял священника и долго не разжимал объятий. Священнику стало неловко, но потом он тоже обнял Каховского и пробормотал:
– Ничего-с, ничего-с. Бог милостив.
Каховский отстранился, вдохнул полной грудью, стал подниматься по нескрипучим ступеням. Ему вдруг захотелось, чтобы ступени скрипели, но виселица была сделана на совесть.
Подошёл Пестель. Медь креста была холодна и не обещала прощения. На миг стало жаль этой жизни. Священник с недоверием смотрел на него. Пестель склонил голову и закрыл глаза. Священник перекрестил.
Чихачёв с помоста негромко произнёс:
– Господин Пестель…
Пестель поднялся.
Осуждённые уже стояли под петлями. И только одна свободная покачивалась, ждала. Под молчание толпы Пестель зашагал по чистым белым доскам, занял своё место. Запах свежего дерева плохо вязался с тем, что должно вскоре последовать. От этого хотелось плакать. Не потому что впереди ждала смертная тьма, а потому что запах был хорош, наивен, предельно прост.
Палачи надели на каждого светлый, закрывающий лицо колпак, сверху накинули петлю. Когда один из них подошёл к Пестелю, тот поднял руку. Ему хотелось сказать что-то, но никак не выходило. Он просто тонул в странном, заливающем мир свете. Он поглядел на зрителей, на своих товарищей и тихо, с расстановкой, произнёс:
– Что посеял, то и взойти должно, и взойдёт впоследствии непременно.
«Неудачно. Как по книжке», – подумал. А потом уверил себя, что главным была не фраза, а спокойствие, с которым он её произнёс.
Палач надел на него колпак. Каролине показалось, что Пестель улыбается ей сквозь скрывающую лицо ткань.
Не оглядываясь, она пошла прочь.
Один из палачей махнул рукой, двое других потянули за верёвки. Удерживающее помост бревно с глухим стуком выскочило из гнезда, доски обрушились. Эхо поднялось, затрепетало в светлых листьях, улетело к Неве. Лошади под сановными всадниками дёрнулись, принялись испуганно кружить.
На вуаль Каролины села божья коровка.
июль 1826
– Я же говорил вам: не ходите на казнь.
Бошняк только поднялся после бессонной ночи. Босым ногам было зябко на холодных досках пола. А Каролина всё в том же красном платье и шляпке с опущенной вуалью ходила по спальне от окна к двери. Как будто боролась с желанием немедленно выбраться
