В конце концов, под пение воздетых к небу, сверкающих на солнце храмовых труб, мы миновали огромные двери и ступили под сень исполинских резных камней наружных стен, и пред нами предстала великая колоннада. Царство теней — таково было мое первое впечатление. Покрытые изумительной резьбой колонны, гораздо толще любого пальмового дерева — толще десяти деревьев, — уходили в прохладное, темное, загадочное пространство вверху. Стоявшие в два ряда четырнадцать колонн, каждая, наверное, локтей тридцати в высоту, поддерживали огромную тяжесть крыши, подобные колоссальной каменной аркаде под ночным небом из гранита. Тонкие полосы света косо падали из высоких, узких верхних окон, разрезая воздух ослепительно-яркими лезвиями, в них плавали и плясали невещественные пылинки, вспыхивая на короткий миг славы. Там, где яркий свет касался камня стен, проступали детали разрисованной резьбы, что покрывала все поверхности.
Длинная череда сановников и чиновных лиц с шарканьем заходила позади нас; они теснились, толкались и ворчали, отыскивая себе место под огромными колоннами. Величественная архитектура зала делала их маленькими и ничтожными. Звуки, которые они издавали, заставляли вспомнить стадо коз: они пыхтели, кашляли, шаркали и шепотом высказывали свое изумление при первом взгляде на новое чудо. Однако это были те, в чьих руках находилась вся власть и слава государства. Люди из царских имений, из бюрократического аппарата, из храмов — все те, кто потерял влияние и богатство при Эхнатоне, отце нынешнего царя, а теперь вернули их обратно, заявляя, что восстановили Маат на территории Обеих Земель. Разумеется, на самом деле восстановлена была лишь их неумолимая власть и свобода распоряжаться и пользоваться неисчерпаемыми ресурсами и возможностями страны на благо собственных сокровищниц. А сам царь, хоть и пассивно, являлся символом этого восстановления. На территории другого храма, в Карнаке, в самом начале своего царствования, он повелел — точнее, Эйе повелел от его имени — воздвигнуть каменную стелу, на которой было высечено изречение на все времена, и слова эти стали хорошо известны: «Была земля как бы в болезни. Боги отвернулись от земли этой… Но когда дни прошли после этого, воссияло величество его на престоле отца своего: принял власть он над берегами Гора: Черноземье и Красноземье были под надзором его, земля всякая склонялась перед могуществом его».[2] И вот теперь складывалось впечатление, будто то, что осталось незаконченным во времена деда, довершено при внуке, и странное междуцарствие Эхнатона оказалось периодом великого забвения — его постройки стояли в небрежении, на его изображения не обращали внимания, его имя не произносилось, его память не чтилась, словно бы его никогда и не было. Осталась лишь память о его религиозном просвещении и попытках отобрать всю власть у жрецов традиции, подавляемая, но для многих имеющая немалое значение.
Царя и сопровождающих пригласили осмотреть резьбу, что проходила по всей длине новопостроенных внутренних стен. Жрецы поднимали факелы повыше или собирались группами, так что их белые облачения отражали и усиливали косые лучи, и на свет появлялись детали ярко раскрашенных высоких рельефов, до того остававшиеся скрытыми в сумраке. Благодаря колеблющемуся свету казалось, что цветные изображения движутся. Я старался держаться как можно ближе к царственной чете, отчасти потому, что и сам хотел рассмотреть эти чудеса. В первую очередь, еще у самого входа, яркий луч солнца осветил — случайно или намеренно — резную фигуру самого царя. Я смотрел, как царь стоит перед собственным каменным изображением, приветствующим бога этого храма. Тутанхамон из плоти и крови, с его детскими страхами и нежным лицом, внимательно разглядывал своего каменного двойника, наделенного широкими плечами и решительными, властными жестами правителя. Должен признаться, что они были совсем не похожи, если не считать тщательно переданного сходства в профиле и форме ушей.
Вся группа шумно двинулась дальше, вдоль длинной западной стены. Резьба здесь изображала шествие богов по воде к Карнаку во время праздника Опет. Тут были и проворные акробаты, и барки, чью оснастку резчик передал в мельчайших подробностях, и слепые музыканты с их инструментами. Казалось, каждое лицо являлось портретом конкретного человека, которого я мог бы узнать в толпе. Мне подумалось, не случится ли так, что среди резных изображений я увижу свое лицо или лица моих близких.
Затем царская свита, окруженная теснившимися и толкавшимися чиновниками и слугами, перешла к противоположной стене, где продолжалась история праздника. Тутанхамон с царицей медленно двигались вперед, внимательно рассматривая изображения и слушая объяснения верховного жреца и его приспешников — те, почтительно склоняясь к царственным супругам, нашептывали восхваления и сообщали сведения, среди которых, несомненно, упоминались ошеломительные цифры расходов, связанные с предпринятыми храмом великими трудами по возвеличению образов царя и богов. Все шло так, как было заранее определено.
Царственная чета вернулась ко входу, где их пригласили рассмотреть последний элемент настенной резьбы. Здесь, у угла, была изображена самая важная сцена — вступление царя в гробницу, пред лик божества. И тут произошло непредвиденное. Под руководством верховного жреца Тутанхамон вчитывался в надписи, рассказывающие об этом наиболее священном моменте, и вдруг он в смятении отступил на шаг назад. Сам же верховный жрец, потрясенный и пристыженный до глубины души, закрыл ладонями глаза, словно стал свидетелем ужасного надругательства. В тот же миг дворцовая стража окружила царскую группу тесным кольцом, ощетинившись кривыми ножами. Люди позади меня вытягивали шеи, силясь рассмотреть, что происходит. Я протолкался вперед, через кольцо стражи. Эйе уже изучал резьбу в том месте, куда указывал своим жезлом верховный жрец. Он позволил мне встать рядом и взглянуть туда. Царские имена на картуше были полностью стерты.
Эйе принял командование на себя. Он тихо переговорил с Тутанхамоном — тот дрожал, и Анхесенамон поила его водой, стараясь не дать ему захлебнуться. Эйе распорядился закрыть оскверненное изображение, чтобы его больше никто не увидел, и строго-настрого приказал всем присутствующим никогда не упоминать о случившемся под страхом смерти. Имена должны были немедленно высечь заново. Анхесенамон не переставала шептать что-то Тутанхамону на ухо, и наконец он кивнул. Затем, делая вид, будто все в порядке, царская свита продолжила обход храма. Проходя мимо, Анхесенамон взглянула на меня. Но говорить мы не могли.
Все быстро прошли обратно через Колонный зал, между величественных колонн и дальше к выходу на Солнечный двор, где собирались новые толпы жрецов, простираясь перед царем и царицей в полуденном свете, ослепительном после сумрака под высокими сводами храма. Процессия оставалась в тени огромных папирусных колонн, с трех сторон окаймлявших двор. Мы обошли двор в странной тишине — все уже знали, что произошла какая-то неприятность, но церемония продолжалась, как будто ничего не случилось. Отсюда мы вступили в самую старую часть храма. Я очутился в древней тьме. Надо всем доминировало резное изображение старого царя Аменхотепа, приносящего жертвы Амону-Ра, богу этого храма и города. Царская свита проследовала через окаймленную колоннами комнату для жертвоприношений. Вдоль стен, увековеченный в каменной резьбе, Аменхотеп гнал священный скот и совершал ритуальные подношения цветов и благовоний на том месте, где золотая барка бога должна была оставаться на протяжении праздника. Я слышал, что дальше за этим местом располагалось множество маленьких молелен, выходящих в Божественное Святилище, а вдоль боковых стен шли другие, еще меньшие по размерам, комнатки, где, окутанные глубокими тенями, стояли изваяния богов, вылитые в золоте. Но смертным, за редким исключением, нельзя было ступить дальше и шагу. Лишь сам царь и наиболее высокопоставленные жрецы имели право входить в святилище Амона в темном сердце храма, где находилась его статуя, дававшая богу возможность присутствовать среди людей, где ее почитали, кормили и облачали.
Теперь наступил момент, когда Тутанхамон должен был в одиночку идти вперед, в таинственное Святилище. Анхесенамон могла сопровождать его до передней комнаты, но не дальше. Царь выглядел взволнованным, но, очевидно, набирался храбрости. Анхесенамон и царь вышли вперед и вместе скрылись в проходе, и воцарилась тишина.
От густых ароматов благовоний, смешанных с жаркими запахами пота и человеческих тел, трудно было дышать — столько людей набилось в тесную комнату; толпа скопилась также и на Солнечном дворе позади нас. Ряды жрецов возносили молитвы; раздавался жестяной звон систров; храмовые певицы распевали гимны. Время, казалось, тянулось бесконечно… Я увидел, как Эйе слегка приподнял голову, словно сомневаясь, все ли в порядке.
