В его голосе чувствовалась нежность, что немало меня удивило, и хотя мисс Догмилл мне понравилась, я подумал, что любовь ее брата к ней можно использовать, чтобы манипулировать им.
– Уверяю, мой зад вполне обойдется без вашей ноги, – сказал я. – Я нашел общество мисс Догмилл восхитительным, и не более того.
Он сжал губы:
– Я не просил вас давать оценку обществу моей сестры, к тому же это не может иметь никакого отношения к делу, по которому вы пришли. Итак, чем я могу вам помочь, мистер Эванс?
Я повторил ему то, что сказал его сестре, а именно, что я недавно прибыл в город и что занимаюсь торговлей табаком.
– Ямайский табак негоден даже для паршивых псов. Кроме того, никогда не слышал вашего имени даже в связи с этим мерзким ямайским сорняком. Кто ваш закупщик?
– Мистер Арчибальд Лейдло в Глазго, – сказал я не задумываясь, используя имя, которое взял из написанной Элиасом художественной биографии. Я был рад, что он, во-первых, насытил свой документ подобными деталями, а во-вторых, что я потрудился внимательно с ним ознакомиться. Могу представить, как бы я иначе запинался и мямлил. – Не знаю, насколько известно его имя на юге, но мне сказали, что он важный человек на севере Британии.
Лицо Догмилла сделалось красным, как норфолкское яблоко.
– Лейдло! – вскричал он. – Да он настоящий пират! Он посылает лодки к своим судам, когда они еще в море, и разгружает товар, чтобы не платить пошлины.
Сильно сказано, подумал я, учитывая рассказ Мендеса о том, что Догмилл делает то же самое. Но я хорошо знал, что люди склонны видеть чужие недостатки и не замечать свои собственные.
– Я никогда с ним лично не встречался и ничего не слышал о его методах. Я просто привык продавать ему свой товар.
– И напрасно, – сказал он, – не следует продавать свой товар кому попало, и возьмите за правило наводить справки о людях, с которыми ведете дела.
Что-то меня встревожило. Несмотря на то, что я сидел на расстоянии более шести футов от него, я вдруг ощутил безотчетный страх за свою безопасность. Я не привык испытывать страх перед другими мужчинами, но что-то в его позе, в том, как были напряжены его мускулы, делало его похожим на пороховую бочку, готовую вот-вот взорваться.
Мне от него ничего не добиться, если он почувствует мою тревогу, поэтому я одарил его широкой улыбкой коммерсанта, которого заботит лишь его торговля.
– Вы совершенно правы, сударь. Мне часто бывало нелегко найти закупщика в Лондоне, где доки заполнены табаком из Виргинии и Мэриленда. Именно поэтому, прибыв сюда, я решил заняться этим делом. Поскольку известно, что вы самый уважаемый закупщик табака в городе, я надеялся, что смогу получить от вас несколько советов о том, как вести себя в этом деле.
Догмилл снова побагровел:
– Мистер Эванс, я не знаю, как ведутся дела на Ямайке или на других малоразвитых территориях его величества, но могу вас уверить, что в Лондоне не принято делиться коммерческими тайнами с конкурентами. Неужели вы полагали, что придете ко мне и я научу вас, как выудить денежки у меня из кармана?
– Я не рассматривал дело с этой точки зрения, – сказал я. – Насколько мне известно, вы не торгуете ямайским табаком, поэтому я не считал себя вашим конкурентом.
– Я не торгую ямайским табаком, потому что он отвратителен, и прилагаю все усилия к тому, чтобы он не попал в порты Лондона, поскольку он чертовски дешев. Боюсь, я ничем не могу вам помочь.
– Если вы уделите мне немного времени, чтобы я мог объяснить… – начал я.
– Я и так уделил вам слишком много времени. Возможно, вам неизвестно, но в этой стране имеется общественный институт под названием парламентские выборы, и поскольку я являюсь доверенным лицом мистера Херткома, которого вы только что видели, в данный момент у меня еще меньше времени, чем обычно. Поэтому должен пожелать вам удачного дня.
Я встал и сдержанно поклонился.
– Благодарю вас за то, что уделили мне время, – сказал я.
– Да, да, – отозвался он и углубился в изучение каких-то бумаг на своем столе.
– Должен заметить, сударь, что вашим словам недостает духа братства. Вы сказали, что не знаете, как ведут дела на Ямайке, поэтому отниму у вас еще минуту, чтобы сообщить: на Ямайке представители одного ремесла, даже те, кого вы считаете, как сами выразились, конкурентами, понимают ценность самого ремесла по сравнению с частными интересами его представителей.
Естественно, я нес чепуху. Я знал о том, как ведут дела на Ямайке, не больше, чем как ведут дела в самых отдаленных частях Абиссинии, но я вошел в роль и не собирался отказывать себе в удовольствии.
– Прежде чем набивать карманы, мы совместными усилиями укрепляем саму отрасль, – продолжал я, – и пожинаем плоды наших усилий.
– Да, да, – повторил он. Его перо скользило по бумаге.
– Я слышал, сударь, ваша торговля сократилась после смерти вашего отца. Я подумал, может быть, большая открытость могла бы восстановить былую славу вашей семьи.
Догмилл не поднял головы, но перестал писать. Было видно, что я нанес удар в уязвимое место. Я едва сдерживал радость оттого, что попал в цель. Можно было уйти, но я не был еще готов.
– Неужели вы хотите сказать что-то еще, мистер Эванс? – спросил он.
– Еще один вопрос, – признался я. – Вы не возражаете, если я нанесу визит вашей сестре?
Он посмотрел на меня изучающим взглядом.
– Возражаю, – наконец произнес он. – Категорически возражаю.
В тот вечер, прежде чем вернуться домой и лечь спать, я повидался с Абрахамом Мендесом и попросил его о двух услугах. Первая из них носила благотворительный характер, но выполнить ее сам я не рискнул. Я не забыл добросердечного Нейта Лоута, чья камера находилась по соседству с моей и который был настолько любезен, что не стал звать охранника во время моего исчезновения из Ньюгейта. Поэтому я дал Мендесу несколько монет и попросил его обеспечить Лоута продуктами и напитками, а также обществом, о котором он просил. О второй услуге, с которой я обратился к Мендесу, я расскажу чуть позже.
Вернувшись в свои комнаты, несколько часов перед сном я провел за чтением политических газет, которые купил днем, в надежде овладеть языком тори. Несмотря на уверения Элиаса, я сомневался, что человек настолько неискушенный в политике, как я, мог бы сойти за приверженца тори. С другой стороны, я знал, что мое положение богатого купца из Вест-Индии компенсирует любые мои ошибки, а мое невежество было частью избранного мной образа. Они могут смотреть на меня, ухмыляться и думать: неужели этот парень возомнил, что может запросто вступить в наши ряды? Маловероятно, что они посмотрят на меня и заключат, что я переодетый беглый преступник, который хочет понять, почему с ним обошлись столь несправедливо.
Я прибыл в таверну около восьми часов утра. Таверна находилась на востоке от Ковент-Гардена, и из нее открывался прекрасный вид на избирательную площадку, устроенную на площади. Хотя до выборов было еще больше недели, площадь уже напоминала ярмарку, только без пожирателей огня и канатоходцев. Мужчины, одетые в зеленое с белым (цвета Мелбери) или в синее с оранжевым (цвета его оппонента, Альберта Херткома), ходили по площади с плакатами или раздавали листовки. Тут же расхаживали симпатичные девушки, готовые агитировать за того или другого кандидата. Уличные торговцы толкали свои тележки в толпе, и, естественно, вокруг сновали многочисленные воры, которых всегда особенно привлекают подобные события. В прохладном воздухе стоял запах жареной свинины и портящихся устриц.
Я вошел в таверну и назвал свое имя джентльмену, сидевшему у входа. Он внимательно изучил длинный список, составленный мелким почерком, и пропустил меня внутрь. Я сел за свободный столик, но вскоре ко мне присоединились вновь прибывшие господа самого преуспевающего вида. Многие были знакомы друг с другом, но некоторые, как и я, держались поодиночке. После того как разнесли по первой кружке слабого пива и свежий белый хлеб, я почувствовал себя более непринужденно.
Слева от меня сидел тучный мужчина, который, по его словам, занимался импортом восточных товаров. Он превозносил Мелбери за честность, преданность Церкви и готовность выступить против продажности вигов. Во всем этом я вскоре смог убедиться и сам, ибо, после того как мы закусили, я заметил джентльмена приятной наружности, который пробирался сквозь толпу в центр зала, здороваясь по пути то с одним, то с другим. Без всякого сомнения, это был Мелбери, и мое сердце упало. Вот человек, победивший меня в поединке, который я считал самым для себя важным. Я никогда прежде его не видел, и, несмотря на то, что он показался мне заурядным, без какого-то ни было блеска или намека на гениальность, он необъяснимым образом производил впечатление человека достойного – почему-то именно это слово пришло мне на ум, – и я ощутил себя по сравнению с ним незначительным и никчемным.
