— Ты помнишь меня? — спросил я тихо.
Он кивнул.
— Мне нужно уехать, но я оставляю тебя на попечении этого господина. Его имя Нахт. Он позаботится о тебе до моего возвращения. Не бойся. Он хороший человек. А когда я вернусь, мы с тобой поговорим. Ты меня понимаешь?
В конце концов он медленно кивнул еще раз. Я больше ничего не мог сделать, лишь надеялся, вопреки всему, что мальчик будет еще жив, когда я вернусь в Фивы.
От воспоминаний меня отвлекли крики, недовольное блеянье и испуганное кудахтанье и негодующее кряканье — на корабль живьем грузили уток, кур и коз. Команды рабов перетаскивали сундук за сундуком, ящики и коробки с уже разделанным мясом, присыпанным солью. Носили и целые туши: в мягких, темных пластах мяса виднелись белые кости. Горы фруктов и овощей, мешки с зерном, серебряные тарелки, тонкие льняные скатерти, кубки и чаши… Казалось, мы отправляемся в гости к вечности. За всем присматривал надсмотрщик, величественно вышагивая между бригадами рабочих, отмечая погруженное в длинном папирусе, где тщательно перечислялось все, что только могло понадобиться в пути. Я представился и попросил его рассказать о грузах на судне. Он кивнул и жестом пригласил меня последовать за ним в кладовые.
— Здесь провизия только для царя и его свиты — то, что предназначено для солдат и слуг, грузят на другое транспортное судно, которое поплывет впереди царских кораблей и каждый вечер будет готовить к прибытию царя все необходимое, — объяснял надсмотрщик.
Внезапно он свернул между двух стражников и вошел в доверху набитую кладовую.
— А вот тут — царское снаряжение.
Он стоял, уперев руки в бедра, обозревая кладовую хозяйским взглядом. Бесшумно вошедшие слуги, с его разрешения и по его указаниям, принялись выносить все наружу.
Здесь находились четыре колесницы, был также представлен широкий выбор оружия — инкрустированные золотом и деревом ящики со стрелами, луками, копьями, кинжалами, метательными палками, кнутами. Не забыли и об отдыхе царя и о его комфорте: веера, стулья, походные табуреты, кровати, ящики, троны, балдахины, алебастровые светильники, алебастровые чашки для питья, золотые кубки, шкафы с церемониальными одеждами, охотничья экипировка, льняные одежды для торжественных случаев, драгоценности, ожерелья, косметика, притирания и масла. Все было отделано самыми дорогими материалами, вырезано из наилучших сортов дерева. Однако здесь, сваленные в кучи на причале, в темноте, освещенные лишь факелами, дрожавшими на прохладном ночном ветерке с Красной земли, все эти вещи выглядели скорее скарбом какого-нибудь бездомного бога. Столько всяческой ерунды ради такого короткого путешествия — неудивительно, что Анхесенамон ощущала, как ее душит тяжесть царской власти и всего этого золота.
Я оставил грузчиков заниматься своим делом и вернулся на корабль, решив взглянуть на царского молодого ручного льва, которого вели на борт на цепи: он нюхал незнакомый ночной воздух и натягивал короткий поводок. Это было великолепное животное; пригнув голову и плечи, он бесшумно ступал по палубе к приготовленной для него на корме роскошной клетке. Оказавшись там, лев уселся и принялся вылизывать мягкие лапы, мрачно поглядывая на окружающую его ночь, столь близкую и тем не менее недосягаемую за прутьями клетки. Затем он зевнул, словно бы принимая свою судьбу в этой комфортабельной тюрьме, положил голову на лапы и задремал.
Но вдруг лев навострил уши и повернул голову — у причала возникла какая-то суматоха. Коротко взревела труба. Показалась хрупкая, изящная фигура царя, его сопровождали охрана и придворные. Следом за ними с покрытой головой шла Анхесенамон. Они с царем обменялись прощальными словами, вежливыми и официальными, и я увидел, как Эйе, наклонившись, что-то прошептал на ухо царю. Хаи вежливо стоял сбоку, словно надеясь, что он может понадобиться. Затем Симут, с ног до головы одетый по-военному, пригласил царя подняться на борт. Тутанхамон, в сопровождении своей маленькой золотистой обезьянки, грациозно ступил на сходни; в своих белых одеждах, худощавый и настороженный, он был похож на ибиса, бредущего по тростниковым болотам. Взойдя на палубу, он повернулся и сделал знак людям, еще остававшимся на твердой земле. Это был странный момент: как будто он хотел сказать речь или помахать им, как делают дети. Все стояли молча, чего-то выжидая. Затем, словно не сумев придумать ничего другого, царь просто кивнул людям на причале и быстро скрылся в своей каюте.
Пока Эйе разговаривал с капитаном судна, меня к себе подозвала Анхесенамон.
— Позаботься о нем, — тихо промолвила она, не переставая крутить золотые кольца на своих тонких, с безупречным маникюром пальцах.
— Меня беспокоит ваша безопасность во дворце. Здесь остается Эйе…
Она взглянула на меня.
— Я привыкла быть одна. А Эйе, по-видимому, решил поддержать то, чему он не может противиться, — вполголоса ответила она.
— Вот как?
— Разумеется, я доверяю ему не больше, чем кобре. То, что он вроде бы в числе моих союзников, смущает меня едва ли не больше, чем если бы он был явным врагом. Но он обеспечил мне сотрудничество канцелярий и поддержку жрецов. Думаю, он верит, что все еще способен управлять нами согласно собственным великим замыслам.
— Он в высшей степени прагматичен. Он должен был сразу понять, что противостояние создаст больше трудностей, нежели сотрудничество. Но у него в руках по-прежнему большая власть, — осторожно сказал я.
Анхесенамон кивнула.
— Я не стану делать ошибку, недооценивая его или доверяя ему. Но сейчас установилось равновесие. Публично свою власть ему придется теперь осуществлять через царя. И кроме того, у нас с ним есть общий враг.
— Хоремхеб?
— Именно. Царь по-прежнему слишком простодушно относится к нему. Я уверена, что, где бы тот ни находился, он обдумывает следующий шаг в своем походе за властью. Поэтому будь осторожен в Мемфисе — это город Хоремхеба, не наш.
Я собирался ответить, но тут нас прервал Эйе, с его замечательной способностью появляться в самый неподходящий момент.
— Ты получил свои разрешения и бумаги? — спросил он в своей безапелляционной манере.
Я кивнул.
— Царь сделал свое великое заявление, и те, кто стоит к нему ближе всего, поддержали царя в его устремлениях. Теперь следует проследить за тем, чтобы царская охота завершилась успехом. Будет серьезным разочарованием, если он вернется и не привезет льва в качестве трофея, — продолжал Эйе, более доверительно. Его тон был сух как песок.
— Я ничего не знаю о львиной охоте. Я отвечаю за то, чтобы ему ничего не угрожало, чтобы он благополучно вернулся обратно, и чтобы его ждало спокойное будущее, — ответил я.
— Действуй в точности так, как тебе приказано. И если потерпишь неудачу, цена — для тебя лично — будет весьма высока.
— Что вы имеете в виду?
— Вряд ли здесь может быть какое-то недопонимание, не так ли? — ответил Эйе, словно удивленный наивностью моего вопроса.
И затем, не тратя больше слов, он поклонился и предложил Анхесенамон приготовиться к отплытию корабля.
Шестьдесят с лишним гребцов взялись за весла, пропущенные под планширь, и серией могучих рывков под бой барабана начали отводить судно от причала. Полоса воды между бортом и причалом понемногу становилась шире, и Анхесенамон провожала взглядом отплывающий корабль, и я смотрел на нее и на стоявшего рядом с царицей Эйе. Затем, даже не взмахнув рукой, словно бледная фигура, возвращающаяся в подземный мир, она исчезла в темном дворце. Эйе наблюдал за кораблем до тех пор, пока мы не исчезли из виду. Я опустил взор на черную воду — она бурлила скрытыми течениями и кружила в водоворотах, словно некий чародей взбаламучивал в ней странные судьбы и роковые бури.
Симут присоединился ко мне на корме золоченого корабля. Позади нас скрывался из виду город. Фивы, где я родился и провел всю жизнь, темнели под ночным небом — сумрачные очертания предместий и кварталов бедноты, высящиеся стены храмов и пилоны, сияющие в лунном свете чистейшей белизной; и мне показалось, будто многолюдный город вдруг опустел, что он едва держится, сложенный из папируса и тростника, как будто он мог развалиться от одного дыхания враждебного ветра. Воображение способно покорять пространство, понял я, но сердцу это недоступно. Я подумал о спящих детях и Танеферет, лежащей без сна на ложе, рядом с которой продолжает гореть на столе свеча, и думающей обо мне, уплывающем вдаль на золоченом корабле. Я решил оставить Тота с ней, чтобы было кому охранять дом по ночам. Когда я уходил, вид у бабуина был несчастный, словно он понимал, что я надолго покидаю его.
— У вас там осталась семья? — спросил я Симута.
— У меня нет семьи. Я сделал свой выбор в самом начале карьеры. У меня и в молодости было мало близких, да и от них не было никакой помощи, поэтому я решил, что не буду скучать по ним, когда повзрослею. Моей семьей стала армия — и оставалась ею всю мою жизнь. Я ни о чем не жалею.
