Жозеф полистал томики, посвященные статистике и похоронным обрядам разных стран, и вновь аккуратно, будто по отвесу, их сложил. Потом они с Виктором приступили к осмотру постельных принадлежностей. Пока Жозеф ощупывал подушки, его шурин схватил одеяло и резко его тряхнул. Из швов выпало несколько перьев, которые, кружась, стали медленно опускаться на землю.
– Эй вы! Поосторожнее там, я потратила уйму времени чтобы привести эту дрянную перину в порядок, а то она держалась на одном честном слове да бельевых прищепках! – проворчала мадам Баллю.
Ее лицо исказилось в гримасе.
– Господи Иисусе, простыни! Какая гадость! Чтобы пользоваться ими и дальше, в моющий раствор придется добавить сапониту и тереть их до скончания века!
Она протянула Виктору руку, будто прося подаяния.
– Думаете, я буду платить из своего кармана! Сапонит стоит денег. Эй-эй, может, вам на голову сегодня шкаф свалился! Что вы делаете?
Не обращая внимания на стенания консьержки, Жозеф с Виктором, охваченные внезапной яростью, стали столь безжалостно рвать подушки и перину, что комната тут же будто покрылась снежной пеленой. Беспрестанное чихание и кашель отнюдь не воспрепятствовали последующему разграблению матраса путем его вскрытия.
Охваченная паникой и гневом, мадам Баллю металась между Виктором и Жозефом, пытаясь остановить их, затем, запыхавшись, на несколько мгновений замирала, закрыв рот и глаза, и возобновляла свою бесполезную суету.
– Хватит! – завопила она.
И они наконец остановились. Лица их были окружены ореолом пуха.
– Ха, а ведь я надеялся совсем не на это, – невнятно пробормотал Жозеф.
– На что же вы надеялись? Найти бриллиант Дерианур[114], украшающий каракулевую шапку шаха?
– Нет, на бриллиант стоимостью в двадцать миллионов мы не рассчитывали, – признался Виктор, – просто думали, что здесь окажутся перья экзотических птиц.
– Вы спятили! Вам что здесь, лавка, торгующая пухом и пером? Здесь живет японский бумагомаратель, а не модистка!
– Повторите слово в слово то, что вы только что сказали, – приказал ей Жозеф.
Мадам Баллю попятилась – в смущении и задыхаясь от волнения.
– Вы спятили, – прошептала она, отчаянно пытаясь справиться с приступом кашля.
– Да нет, что вы сказали после.
– Вам что здесь, лавка, торгующая пухом и пером? – покорно пробубнила охваченная ужасом консьержка.
Жозеф щелкнул пальцами.
– Вот оно! Лавка на улице Бога! Она как раз торгует перьями! Вспоминайте, Виктор. Фуражка, найденная в номере Энтони Форестера, опилки деревянных плит для мостовой, идентифицированные аптекарем, фабрика на улице Гренель, улица Бога…
– Там что, есть такая лавка?
– В тот день она была закрыта.
– Значит, мы пришли сюда не напрасно. До свидания, мадам Баллю, простите нас за беспорядок, который мы тут устроили! – крикнул Виктор и бросился к двери.
Жозеф не отставал от него ни на шаг.
– Это уже ни в какие ворота не лезет! А кто будет наводить порядок и разгребать весь этот сор? Вы же дикари! Индейцы-апачи! Они разнесут грязь по всем лестницам!
– Присматривать за лавкой вновь придется Джине, – бросил вконец запыхавшийся Жозеф, устремляясь за Виктором, к изумлению мадам Примолен, тут же схватившейся за грудь.
«Где сатана, там суета сует», – подумала дама и перекрестилась.
Рабочие настилали на улице новую мостовую, поэтому никакого движения на ней не было. На тротуаре, между грудами строительного мусора, сновали пешеходы и велосипедисты.
Впереди Виктора с Жозефом на своем двухколесном коне катил человек. Уткнувшись носом в руль, он вез на плечах целую груду черных, связанных ремнем ящичков с медными уголками. Перед магазином по продаже перьев он затормозил, слез с велосипеда, сбросил поклажу на землю и прислонил машину к витрине. Затем вновь поднял ношу, толкнул перед собой дверь и вошел. Его примеру последовали и два приятеля.
– Эй! Господин Бискорне, это я, Норбер, ваш посыльный!
Виктор и Жозеф зажали носы. В воздухе висел густой запах воска, камфоры и средства от моли, густо сдобренный каким-то сладковатым ароматом.
Посыльный, бледный и болезненный тип, чем-то похожий на служащего похоронного бюро, принялся развязывать ремень, которым были стянуты ящички. Верхний из них представлял собой крышку, к нижнему были приделаны колесики. На вид все казались легкими.
Из-под прилавка, где он перед этим наводил порядок, вынырнул человечишко – тощий, но с выдающимся, нависавшим над поясом брюшком.
– Ага! Вот и ты! Ну что, встречался с комиссионерами?
Посыльный согласно кивнул головой и стал открывать ящички, в которых обнаружились чучела птиц, а также перья самых разных окрасок и размеров. Эта коллекция прекрасно гармонировала с ярким изобилием, которое предлагала экзотическая вселенная магазина.
Царствовало здесь перо – упакованное в ящички или бумажные пакеты, прикрепленное к стене или потолку. Виктору с Жозефом оставалось лишь определиться в нелегком выборе, чтобы, набравшись терпения, заняться изучением орнитологии: райских птиц, цапель с распростертыми крыльями, колибри, выпей и даже орла – в виде чучел.
При виде этих охотничьих трофеев Виктор очень скоро ощутил в груди стеснение, быстро переросшее в отвращение, и с облегчением услышал, что Норбер, уладив дела, стал прощаться.
– Чем могу быть полезен, господа? – спросил Бискорне, потирая руки.
– Мы журналисты, решили написать о представителях вашей профессии хвалебную статью. Один из наших корреспондентов – он как раз живет на этой улице – посоветовал обратиться к вам.
– Да? Как его зовут?
– Кажется, Туретт, Робер Туретт. У него весьма характерная прическа – по бокам лба торчат вверх две серебристые пряди. Сам он художник-анималист, пишет птиц и питает истинную страсть к Одюбону.
Бискорне почесал гладко выбритый подбородок.
– Сожалею, но это ни о чем мне не говорит.
– Мой дорогой друг, вы уверены, что не путаете его с Янгом, шотландцем, который говорит с ярко выраженным акцентом? – поспешил предположить Жозеф, обращаясь к Виктору.
– Мужчина в юбке? За всю свою жизнь я их ни разу не видел, ни издали, ни вблизи, – уверенно ответил Бискорне. – Единственная эксцентричная личность, живущая поблизости, – это неказистый на вид тип, который пишет натюрморты, корчит из себя богему, хотя на деле пачкун пачкуном.
– Как его зовут?
– Не знаю. Он часто приходит ко мне, смотрит на перья, на птиц. Пусть себе, я не против, он слишком нищ, чтобы у меня что-нибудь купить. Странно, что вы не располагаете более точными сведениями!
«Если это Даглан, то он настоящий хитрец», – подумал Жозеф.
– А какого он телосложения, этот ваш художник? – поинтересовался Виктор.
– В отличие от меня, пуза у него нет. Тощий как жердь, – заверил его Бискорне, с подозрением поглядывая на гостей, несмотря на всю свою веселость.
– На филина похож?
Ошеломленный Бискорне воздел руки к небу.
– Полагаю, вы шутите.
– Волосы у него с проседью? – гнул свое Виктор.
– А мне почем знать? Сей художник не ходит с непокрытой головой. Да и потом, какая разница, главное – что вы встали на защиту нашей профессии, которую некоторые любители птиц очень хотели бы дискредитировать. Посмотрите мастерскую?
– С удовольствием, – согласился Виктор.
Они прошли в подсобное помещение и направились по коридору в просторный зал, освещенный большим стеклянным окном.
– Здесь мы получаем товар и готовим его, – пустился в объяснения Бискорне. – Сначала его обезжиривают в пахучих ваннах, затем промывают в чистой воде. «Окрашивание в белый» представляет собой вымачивание в горячей воде с добавлением мела, в то время как для «окрашивания в синий» необходимо использовать индиго.
Он показал им красильщика, пропитывавшего маховые перья птиц, перед тем как отправить их на сушку. Другие работники, по большей части женщины, занимались сортировкой перьев в зависимости от их вида и размера.
– Чтобы они обрели былую гибкость и пышность, их держат над паром, на нашем жаргоне это называется «лоскованием». Мастерство заключается в том, чтобы превратить перо домашней птицы во что-то экзотическое, ведь сейчас перед вами немало перьев представителей самых заурядных видов, которым мы даем вычурные названия. Так перо индюка или пеликана превращается в «марабу», гуся – в «лебедя», эму – в «страуса», петуха – в «грифа», а цапли – в «эгретку».
«Несчастные пернатые, служащие вам сырьем, смеются над этим занятным вокабулярием», – подумал Жозеф.
– Наши лучшие труженицы – а в Париже они пользуются репутацией мастериц, способных выдержать конкуренцию со стороны Англии и Германии! – должны прекрасно разбираться в перьях, уметь их распознавать и знать их названия. А еще – находить в общей массе самые красивые и…
