— Знаком чего?
— Солнца, например, если они берут знаки из астрономии. Я взял книгу, пытаюсь понять. Большая Медведица открывает врата, солнце, скажем, закрывает. Врата ночи, тьмы или что-нибудь в таком роде. Возможно, все, что я говорю, чушь, выеденного яйца не стоит, но мне кажется, что Куколев открыл какие-то врата и был убит. Иными словами, он проник в чью-то тайну. За это его и…
Иван Дмитриевич молчал. Масоны или не масоны, а чего-то Яков Семенович и вправду боялся. Как он тогда раскричался в лесу: «Кто послал вас шпионить за мной?» Смешно, а ведь неспроста. Исчезновение Марфы Никитичны тоже казалось теперь связанным с его смертью. Может быть, ему тем самым подавали опять же знак: берегись, мол. И что за вещицу она случайно прихватила с собой? Не жетончик ли?
Иван Дмитриевич положил на стол труд Бонвиля, доказывающий, что иезуиты, во всяком случае, к убийству Куколева не причастны: их кинжал был сломан.
— Вопрос вот в чем, — сказал Гайпель. — Кому принадлежал найденный вами жетон: убитому или убийце?
— Ты-то сам как думаешь?
— Не знаю. Я пытаюсь понять.
— Валяй. Только про яд Вайнгера спроси немедленно. Я с ним говорить не хочу, пусть он тебе все подробно напишет.
Иван Дмитриевич направился к двери, но Гайпель забежал вперед и загородил ему дорогу:
— Мы с вами расследуем одно дело. Объясните мне, наконец, почему вы интересуетесь красными зонтиками!
— Много будешь знать, — отвечал на это Иван Дмитриевич, — скоро плешь вырастет.
В тот день он позволил себе зайти домой пообедать. Янтарнейшая ушица дымилась в тарелках, и даже графинчик с наливкой сиял в самой середине стола, как Иерусалим в центре земного круга, но жена сидела мрачная. Она переживала смерть Куколева, о чем знал уже весь дом. Не то чтобы она так уж сильно любила покойного или Шарлотту Генриховну, но жалела их до слез, особенно восьмилетнюю Оленьку. Кроме того, ей, как всякой женщине, страшно было услышать шаги безносой, прошелестевшие совсем рядом с ее собственным гнездом. Мужчины не так сердечны, поэтому вблизи смерти они ведут себя с большей церемонностью, скрывая за ней отсутствие подлинного чувства. В такое время мужчины вспоминают об условностях, а женщины — забывают. Когда Ванечка расшалился за обедом, Иван Дмитриевич шикал на него, стыдил, что нехорошо так себя вести, если двумя этажами ниже дядя Яша лежит еще не похороненный. Хоть и ребенок, а должен понимать. Но жена ничуть не возмущалась кощунственной резвостью сына. Ей это казалось не важно.
— Все в доме только об этом и разговаривают, — сказала жена. — Мы с Ванечкой сегодня гуляли на улице и встретили баронессу Нейгардт. На ней прямо лица нет. Зайцеву встретили, та тоже сама не своя. Мы сговорились завтра все втроем нанести визит Шарлотте Генриховне.
— Я с моей штучкой гулял, и все тети ее смотрели, — похвалился Ванечка. — Одна тетя говорит: откуда у тебя такая чудесная игрушечка?
— Какая тетя? — заинтересовался Иван Дмитриевич.
Про штучку и так понятно было, что лесная находка.
— Баронесса у него спрашивала, — пояснила жепа.
— И что же ты ей ответил?
— Что маменька мне купила.
— Вот-те на! Соврал, значит?
— Ага.
— И зачем?
— А пусть не думает, — мстительно сказал Ванечка, — что мы бедные, ничего хорошего себе купить не можем.
Иван Дмитриевич аж крякнул при таком ответе. Он прошел в переднюю, снял с вешалки цилиндр, намереваясь идти к Шарлотте Генриховне, И тут заметил, что у Ванечки угрожающе отвисла нижняя губа. Вот-вот заплачет.
— Обещались после обеда сыграть в игру, — напомнил он надтреснутым от обиды голосом.
Не дожидаясь, пока эта трещинка разверзнется в бездонную пропасть, Иван Дмитриевич покорно поплелся за ним в детскую, где оловянные солдатики на полу густыми колоннами шли навстречу смерти и бессмертной славе. Плюшевые зайцы скорбно смотрели им вслед.
В углу четверо егерей с примкнутыми штыками охраняли круглую коробку из-под халвы.
— Чего они у тебя караулят? — спросил Иван Дмитриевич.
Он заглянул туда и внезапно понял, почему сын так развеселился за обедом: в этом деревянном мавзолее покоился заветный жетончик. Теперь, когда дядя Яша умер, сама собой отпала необходимость возвращать ему потерю. Сын так простодушно радовался своей удаче, что у Ивана Дмитриевича не хватило духу ругаться и омрачать его счастье.
— Давайте сегодня вместо фишек возьмем двух солдатиков, — предложил Ванечка.
Он выбрал русского гренадера и наполеоновского гвардейца в медвежьей шапке. Соотечественника Иван Дмитриевич уступил сыну, а лягушатника взял себе. Эти двое, оказавшись на узкой дорожке среди плотоядных уродов, отовсюду таращивших свои налитые кровью гляделки, сразу же опасливо прижались друг к другу. Заклятые враги, сейчас они почувствовали себя не солдатами враждующих империй, а просто людьми, просто Божьими созданиями перед лицом нечисти и нежити. Оба медленно двинулись вперед, выставив ружья, но брошенные игроками кости разделили их вновь. Каждому выпала судьба в соответствии с его национальным характером: гренадер споткнулся дважды — на ПЬЯНСТВЕ и НЕПОСЛУШАНИИ СТАРШИХ, француз — один раз, но зато на СЛАСТОЛЮБИИ. Это была его Березина, тут он и остался навеки. Ему пришлось пропустить целых три хода. Тем временем в прихожей раздался звонок, жена пошла открывать, и, когда русский богатырь, избежав прочих соблазнов, предстал перед ангелом с бонбоньеркой, на пороге появился Зеленский.
— Это вы сами рисовали? — спросил он, разглядывая полотно кисти Ивана Дмитриевича. — Весьма нравоучительно.
— Пускай дядя с нами тоже сыграет, — провоцирующим шепотом сказал Ванечка якобы на ухо отцу.
Зеленский сделал вид, будто не слышит.
— Не желаете ли прогуляться, Иван Дмитриевич? — спросил он. — Погода сказочная.
При этих словах Ванечка встрепенулся:
— Папенька, после обеда вы обещались два раза сыграть! И еще раз вечером.
В ответ Иван Дмитриевич выдвинул контрпредложение:
— Давай теперь один, а вечером — два.
— Нет, — сказал Ванечка, — вы обещались.
— Так и быть, вечером три раза сыграем. Идет?
Пока отец с сыном торговались, Зеленский прошелся по комнате, осматривая Ванечкины сокровища с независимым и отстраненным любопытством холостяка. Так, наверное, мог бы держаться гордый индейский вождь среди экспонатов Политехнического музея: любоваться, но не выказывать восхищения, чтобы не уронить достоинство свое и своего образа жизни.
На трех разах перед сном удалось поладить. Иван Дмитриевич смело взялся за цилиндр, они с Зеленским спустились по лестнице, прошли мимо куколевской квартиры на первом этаже и вышли на улицу. Все вокруг полнилось хрупким осенним теплом. Вблизи воздух был прозрачен, а вдалеке, над крышами, сгущался до плотности богемского стекла.
— Однажды, — говорил Зеленский, — я вам уже пригодился. Я имею в виду тех двоих евреев, делавших фальшивые деньги, их переписку. И, простите мое самомнение, сдается мне, что я опять могу быть вам полезен. Вчера вы зачем-то утаили от меня и смерть Якова Семеновича, и странное исчезновение Марфы Никитичны. Понимаю: служебная тайна. В резоны не вникаю, не мое дело. Но сегодня об этом знает уже весь дом, а для меня лично не составляет секрета и то, что расследование поручено вам. Нет-нет, не думайте! В полицию я не ходил и никого специально не расспрашивал. Ваш вчерашний интерес к мифу о Каллисто, к аркадскому, — голосом подчеркнул он, — мифу, объяснил мне многое. И вы на верном пути.
— То есть?
— Человек вы не шибко образованный, но интуиции вам не занимать. Вы правильно угадали: мифы потому и живут тысячелетиями, что повторяются вечно. В мире появляются железные дороги, нарезные винтовки, раздвижные цилиндры, но сам человек остается таким, каким был и будет всегда. В своей мифологии древние греки собрали все возможные сюжеты нашей жизни. Свод гениальный, им можно пользоваться по сей день. И в поисках убийцы Якова Семеновича история бедной Каллисто нам пригодится.
— Нам? — переспросил Иван Дмитриевич.
Добровольных помощников он не любил почти так же, как агентов, доносящих не за деньги, а из чувства гражданского долга.
— Если вы откажетесь от моих услуг, — твердо сказал Зеленский, — я буду расследовать это дело в одиночку. Хотите выслушать мои соображения?
— С удовольствием.
— Начнем по порядку. Итак, Яков Семенович был убит в ночь с воскресенья на понедельник. А в воскресенье вечером, накануне его смерти, вы оставили мне ту записку. Отсюда я делаю вывод, что покойный знал о нависшей над ним угрозе. Вы, Иван Дмитриевич, многое скрываете от меня, но я думаю, что Яков Семенович незадолго до гибели получил предупреждение в виде загадочной фразы о семи звездах, открывших врата. Он призвал на помощь вас, вы — меня. В тот вечер вы не застали меня дома и написали записку. Впрочем, все равно тогда я не сумел бы расшифровать эту криптограмму. Теперь дело другое. Теперь я уверен: этой фразой будущий убийца предупреждал Якова Семеновича, что его тайна раскрыта и возмездие не заставит себя ждать.
