Иван Дмитриевич вспомнил Гайпеля. У того выходило, что сам Куколев проник в чью-то тайну, у Зеленского — наоборот. Но результат был один: смерть.
— Фраза такова, что в ней можно вычитать какой угодно смысл, — возразил он, подумав о доме в селе Медведково и семи тысячах, которые барон Нейгардт сулил Куколеву-старшему.
— Дельфийский оракул тоже изъяснялся на языке, отличном от языка учебников арифметики. Но давайте но порядку. Вы признаете логичными мои предшествующие рассуждения?
— Вполне.
— Тогда пойдем далее. Знак Большой Медведицы — раз. Гостиница «Аркадия» — два. И воскресенье, между прочим, седьмой день недели. Неужели все это лишь совпадения? И последнее: вам не приходило в голову, что исчезновение Марфы Никитичны связано со смертью ее сына?
— Я думал об этом.
— А о том, что Яков Семенович… Не думали?
— Что Яков Семенович — что?
— Нет, не верю, что вы не подумали!
Глаза у Зеленского диковато расширились, лицо стало таким, словно он сам, как дельфийская пифия, восседал на треножнике над уходящей в недра земли расселиной, откуда сочатся ядовитые испарения: они священным безумием дурманят мозги, скрывают видимое и открывают незримое.
— Не думали, Иван Дмитриевич? А стоило бы! Недаром от рождения он был хромым, как бес.
— Во-он вы о чем…
— Что, не решаетесь вслух произнести? Страшно вымолвить?
— Вы подозреваете, что Яков Семенович… Что он — матереубийца? Как Аркад?
— Я знал, что эта мысль вас не минует, — удовлетворенно кивнул Зеленский.
Некоторое время шли молча. Иван Дмитриевич заговорил первым:
— Как-то плохо верится, но допустим. Зачем же понадобилось ему убивать ее?
— Скорее всего, причина банальнейшая: деньги. Когда звенит золото, умолкают все чувства. Как музы во время войны.
— При чем здесь деньги? У Марфы Никитичны только и было, что сундук с обновами, которые она отказывалась носить.
Зеленский покачал головой.
— Вы заблуждаетесь. Когда умер ее муж, большую часть имущества он отписал не сыновьям, а жене. По закону владельцем была она, хотя всем распоряжался младший сын. Ему же все и отходило по завещанию. Но недавно Марфа Никитична стала поговаривать, что напишет новое завещание и главным наследником сделает не младшего сына, а, как положено, старшего.
— И почему так?
— У нее окончательно испортились отношения с Шарлоттой Генриховной. Вдобавок та и Оленьку настроила против бабушки. Да и на старости лет Марфа Никитична стала понимать, каков у нее младшенький. Видать, прознала про него.
— Что прознала?
— За ним всякое водилось, — уклончиво ответил Зеленский.
— А откуда вы все это знаете?
— Марфа Никитична была со мной откровенна.
— И чем вы заслужили ее дружбу?
— Тем же, чем и вашу: знанием древнееврейского. Она хоть и перешла в православие, чтобы сыновья и невестки не отлучили от внучек, но Священному Синоду не доверяла. В частности, кое-какие места в синодальном переводе Библии казались ей сомнительными. Она подозревала тут сокрытие от народа правды и просила меня сличать русский текст с греческим, а то и с еврейским. На этом-то мы и подружились.
Они описали круг по соседним кварталам и приближались к дому.
— Но если, как вы считаете, Марфа Никитична — Каллисто, кто же Ликаон? — спросил Иван Дмитриевич.
— Знал бы, так сказал вам первому.
— Но, Сергей Богданович, старухе идет седьмой десяток. Вряд ли ее отец жив. Еще менее вероятно, что старец к возрасте Мафусаила убил внука, чтобы отомстить за дочь.
— Дорогой мой, нельзя же все понимать буквально! — покривился Зеленский. — Даже счет, поданный вам в ресторане, допускает различные толкования. Тем более миф. Там дед, и тут, что ли, обязательно должен быть дед? Да ничего подобного! Якова Семеновича ведь не разрезали на куски, не изжарили, как Ликаон поступил с Аркадом. Все это детали, а детали для нас несущественны. Это же не роман! Ленского, скажем, убивает Онегин, и мы очень удивились бы, взяв очередное издание и прочитав, что убийцей, оказывается, была няня Татьяны. Но и Каллисто, и Аркад, и Ликаон — они ведь не литературные герои! Они — символы. Побойтесь Бога, Иван Дмитриевич!
— И вот еще что. Если придерживаться вашей версии, получается, что убийца Якова Семеновича заранее знал, что тот намерен избавиться от своей матушки. Опять же как-то с трудом верится.
— Я, дорогой мой, никому ничего не навязываю. Хотите — верьте, хотите — нет. Дело ваше. Вы опытный сыщик, а я всего лишь дилетант. Но, собственно говоря, я к вам в помощники не набивался, вы сами втянули меня в это дело. А теперь уж не в вашей власти запретить мне размышлять и делать выводы. Не думаю, что сумел убедить вас в моей правоте, но хочу напоследок дать один совет: не торопитесь. Плывите по течению. Вы человек действия, но на сей раз лучше запастись терпением. Наш Ликаон скоро сам выдаст себя.
— Помилуйте! Каким образом?
— Убийца Аркадия тоже должен умереть, — сказал Зеленский.
Возле дома они простились, каждый направился к своему подъезду. Зеленский уже открыл дверь, но Иван Дмитриевич не удержался и окликнул его:
— Секундочку!
Тот с готовностью оборотился.
— Сергей Богданович, но разве Ликаон умер? Вы сами говорили, что Зевс превратил его в волка.
— Ради Бога, — саркастически улыбнулся Зеленский, — если вы допускаете возможность такого исхода событий, не смею возражать. Может быть, оборотень появится в самое ближайшее время, наблюдайте. Желаю удачи.
Иван Дмитриевич еще стоял на улице, когда из подъехавшего экипажа вышла и прошла в свой подъезд баронесса Нейгардт, а минутой раньше из другого парадного появилась мадам Зайцева.
— Красивая женщина, — шепнула она, заговорщицки маневрируя глазками между Иваном Дмитриевичем и уже скрывшейся из виду баронессой. — Жаль ее.
— Почему?
— Такая женщина, и такой муж. Мой благоверный в некоторых сугубых частностях тоже не подарок, но я умею его расшевелить. А у нее на лице написано, что не умеет.
Иван Дмитриевич с удовольствием поддержал этот разговор:
— По-вашему, барон…
— Да, такой тип мужчин я хорошо знаю. Они даже как бы и страстные, но у всех у них короткое дыхание, в смысле неплатонической любви.
— Как это — короткое дыхание?
— Ну-у, — с бархатным кошачьим распевом сказала Зайцева, — за кого вы меня принимаете? Не могу же я говорить прямо! Мы с вами не в тех отношениях, чтобы я нее так прямо и говорила. Зайдете ко мне вечерком, когда нам никто не помешает, я вам все и объясню. А так что же! На пальцах, что ли, показывать?
— Вы при случае моей жене объясните, — нашелся Иван Дмитриевич. — А она мне передаст. У нас с ней отношения вполне позволяют.
— Ну-у, Иван Дмитриевич, — все так же низко и тягуче отвечала Зайцева, — это бесполезно. Ваша жена не поймет. У нее на лице написано, что она таких вещей не понимает.
Из подъезда выплыли ее дочери, пару минут спустя — муж.
— Что, курочки? — бодро воскликнул он. — Заждались своего петушка?
Но, заметив Ивана Дмитриевича, сделал печальное лицо и проговорил совсем другим тоном:
— Ужасно, ужасно. Бедная Шарлотта Генриховна…
10
Первое, что почувствовал Иван Дмитриевич, вслед за Евлампием выходя из передней в коридор, был ненавистный покойному хозяину этой квартиры табачный дух. Чем дальше, тем пахло сильнее. Вошли в гостиную. Здесь и плавал этот дымок, сизой кольчатой струйкой виясь над кончиком сигарки, которую держал в руке барон Нейгардт. На столе перед ним стояла массивная пепельница богемского стекла. Иван Дмитриевич не без удивления взглянул на нее. Именно пепельница — не вазочка, не розетка. При Якове Семеновиче она, видимо, была сослана в какой-нибудь медвежий угол, но после его смерти вернулась по амнистии, чтобы сверкать в гостиной своими хрустальными гранями. Так новый государь, взойдя на престол, первым делом возвращает из Сибири и опять призывает ко двору всех тех, кто угодил в опалу при его предшественнике.
Иван Дмитриевич удивился еще больше, увидев, что Нейгардт поспешно встает ему навстречу и протягивает руку, как равному, чего прежде никогда не бывало.
— Рад, очень рад, господин Путилин. Смею надеяться, что, если расследование поручено вам, скоро мы узнаем имя убийцы.
— Благодарю. Вера в мои скромные способности придает мне силы.
Шарлотты Генриховны в комнате не было.
— Она дома. Сейчас придет, — ответил Нейгардт на безмолвный вопрос Ивана Дмитриевича.
Действительно, в коридоре послышались шаги, затем обиженный мужской голос:
— Просто курам на смех! Мы сговаривались на сумму вдвое большую…
Это был уже третий сюрприз: по голосу Иван Дмитриевич узнал своего ближайшего соседа, Гнеточкина. Как он осмелился прийти сюда? Шарлотта Генриховна имела к нему какие-то нешуточные, надо думать, претензии, если не далее как на прошлой неделе, столкнувшись с ним на лестнице, в бешенстве пыталась прибить его зонтиком. Жена с Ванечкой стали случайными свидетелями этой безобразной сцены.
