- Баланду не трави, говори сразу, зачем пришёл, – предупредил гостя Федя, вертя в руках засаленную колоду карт.
- Тебя навели на крышу, расписали, что там - клей, а там - порожняк. Будет большой шухер и всех вас сдадут в ломбард, – просипел Собакин.
- А кто ты такой, чтобы я тебе верил? – сощурился Рыжик.
- Ты может и Лёнчика-Юшку не знаешь?
- Каждый сам по себе. С каких пор у него забота, что я завалюсь?
- У нас там свой интерес.
- Мне на это нас…ть – огрызнулся Федя.
- Ладно. Значит, не договорились. Адью.
- Погодь. О чем не договорились? – занервничал Рыжик. – Ты ж ничего не предложил.
- Тебе мало, что тебя предупредили?
- А может, ты меня с твоим Лёнчиком на понт берёшь? Может, вы решили сами дармовую покупочку сделать?
- Тебе решать, Рыжик, – согласился Собакин. – Можешь сам проверить, кто туфту гонит. Но, только, тогда - не обессудь. И я с тобой не прощаюсь. Свидимся на холодке, когда ты будешь нары нюхать и мне пятки лизать, чтобы я тебя обратил до родной Хитровки.
- Кончай базлать, – остановил его Федя. – Что ты, в натуре, предлагаешь?
- Расскажи мне про дело, которое тебе дядя предложил, а я тебе скажу, как его обойти без базара.
Федя засопел. Жаба недоверия сидела на его жирной груди. Собакин это понял и дожал:
- Я закон знаю, Рыжик. Давай, сунемся вместе. Если наводка чистая – весь хабар твой. Мне нужен только дядя с конфетой. Эту сладость тебе всё равно не проглотить.
- Это почему же?
- За эту цацку за тобой не только легавые, но и чужие до дубака будут гоняться. Тебе это надо? – вразумлял уголовника Собакин.
- А тебе? – прищурился Федя.
- Мне дядя нужен. За ним должок.
- Если он, падла, меня подставить хотел – за ним такой должок будет, что пожалеет, что родился.
- Не гоношись, – осадил его Клоун. – Дядя – мой. И не вздумай масть менять, понял? Если бы не я, после липового-то клея, ты бы со своими, как пить дать, попался. И получается, Федя, что ты в кабале у меня, по-любому.
Все замолчали.
- Значит так, – улыбнулся Федя золотым ртом. – Мне ваши с Юшкой заморочки не нужны. На мой век рыжиков хватит. Ты зря здесь пуп рвал. Я ведь этому барбосу во взаимности отказал. Он от меня ни с чем ушёл. А тебе я дал выступить, чтобы узнать, что тогда ко мне приплыло: порожняк с дерьмом или дело фартовое. Так что - никакой кабалы, запомни. Ты ещё мне, сявка залётная, отстегнёшь, если хочешь этого дядю взлохматить.
Собакин заиграл скулами:
- Сколько?
- Пятьдесят николаевских. И, за твой выход отсюда - столько же.
- Афиша не треснет? – взвился Клоун. – Это ты так рассудил вместо благодарности?
- Заткни хлебало, не в церкви. Не я к тебе пришёл, а ты ко мне, – отрезал Федя. – Пошли валета к своим – пусть принесёт мне рыжики, тогда разговор будет, – подвёл черту уголовник и поманил своих. – А мы гонца здесь ждать будем. В «святцы» игранём - время скоротаем.
- Ну, смотри, Федя, - попытался изменить ситуацию Собакин. – Может и тебе приведётся попросить меня забрать с морозца! Припомню я тебе эти рыжики, когда в колодках пердячим паром изойдёшь на руде и запросишься домой. Весь свой цветняк отдашь, чтобы я тебя сюда вернул, а я тогда посмеюся над тобой. Мой черёд будет базарить, кто к кому пришёл!
Федя засопел. Вокруг своего туза засопела кодла и заиграла кастетами да ножиками. Вообще-то, Рыжик был вор осторожный (потому и гулял так долго на свободе) и риска не любил. Он прикинул, что лучше решить это дело миром. И не столько он боялся обидеть этого Яшу Нерчинского (хотя кто знает, как житуха сложится?), сколько не хотел разозлить Лёнчика-Юшку. Этого авторитета он уважал и боялся. Недаром его Юшкой кличут. Кровь – дело серьёзное. В этой самой кровищи Лёнчик не по колени, а по саму репицу стоял. Дело-то, видно нешуточное, и люди собрались серьёзные – пусть сами разбираются. Свои рыжики он в другом месте без шума надыбает.
Федя цыкнул на своих и, растягивая рот в кривой ухмылке, сказал:
- Ладно, чего ты зас…л? Шучу я. Но за дядю мне причитается.
- Само собой, – повеселел Собакин. – Ты устроишь мне с ним встречу в ажуре, а я тебе там же отсчитаю пять червонцев.
- Значит так, – решил Рыжик, – посылай свою расписную хохлому за «николашками», а я своего человека за дядей, – и широко улыбнулся фиксами. - Он моего ответа дожидается, а я всё медлил, и выходит - не зря.
Собакин вытащил из-за голенища клочок бумаги с огрызком карандаша, быстро чиркнул записку Канделяброву и отдал её валету, объяснив как найти того, кто даст деньги. Ошалевший от такого поворота событий, Расписной только моргал глазами.
- Сейчас часа четыре утра. Значит, к двенадцати, когда с площади уйдут шабашники, подгребай в «Сибирь», - учил валета Рыжик. - Не тяни: дядя ждать не будет – он здеся бывать опасается.
Несколько часов Собакин резался с ворьём в карты, пил мерзкую водку и проиграл Феде два рубля с мелочью.
Тот потеплел и разговорился.
- Этот барбос вышел на меня через знакомого барыгу, на Птичке.
- На Трубной?
- Ну. Бубнил, что есть хороший клей на Пречистенке. Дескать, зайдёте, как к себе. На первом этаже - никого. Наверх не суйтесь – там хозяйка. Ей чтой-то подольют, чтобы лучше сны смотрела. Говорил, что внизу - добра столько, что не унести. Дяде нужно будет сразу свинтить и вынести гайку, у которой камушек с червоточиной внутри, и мы - квиты.
- Где лежит это кольцо? Ну, гайка?
- Без понятия.
- А как он выглядит, этот твой дядя?
- Не фартовый, точно. Такие только по Тверской гуляют.
- А лет ему сколько? Какой масти? – настырничал Яша.
- Отдзынь, достал. Придёт – сам увидишь, – увернулся Федя.
- А где этот дом? Адрес сказал?
- Отвали, сказал.
- А чего ты сразу-то не согласился?
- Не в цвет мне это дело.
- Чего так?
- На Пречистенке сработать – это тебе не в гадюшнике задрипанном покупочку сбацать. Тут засыпаться – раз плюнуть. Место чистое, на каждом углу постовой. Если и возьмёшь барахло – так его ещё оттедова унести надо. Там ни одной стоящей подворотни нет. И на штенгель плохая надёжа. Не на себе же всё переть. Пока мы дом будем потрошить, околоточный унтер наш возок обшмонает сверху до низу и станет дожидаться нас, как дорогих гостей. А ты ещё вякнул, что он жёлтый, как лимон.
- Нет, Федя, он не доносчик. Ему нужно кольцо. Зачем? Его дело. Ему указали на тебя, как на фартового, который сворочит ему это дело. Вот он и припёрся к тебе. В назначенный день, когда ты пришлёпаешь туда со своими, он заплатит хрусты прислуге, и она согласится уйти на весь вечер, прикинуться больной или спрятаться в чулан. Ты вынесешь ему кольцо, и он исчезнет. А как уж ты будешь выбираться из этого дерьма – не его дело. На то ты и рыска – вор опытный, чтобы позаботиться о себе сам.
- Вот гнида. А с чего ты взял, что это дело – дерьмо? За каким хреном ты-то ко мне припёрся?
- Говорю: у меня с ним счёты.
- Какие такие счёты, если ты даже не знаешь, как он выглядит? – прищурился вор.
- Он, падла, хитрый. Откуда я знаю, может он вместо себя кого другого прислал с тобой договариваться. А дело это не просто дерьмовое, как ты думаешь, а ещё и мокрое, – втолковывал ему Собакин. - Этот перстень хозяин дома всегда при себе держит. Усёк? И, за здорово живёшь, он с ним не расстанется. А это значит, что или он тебя или ты его или кто-то ещё вас хлопнет на этом деле.
- Урою, гада, – потемнел пьяными глазами Рыжик.
- Нет, Федя, - мотнул головой Яша, – он мой. Я тебе за него рыжиками отстёгиваю, и ты, при своей кодле, дал слово его не трогать.
***
Не зная счёта времени, Ипатов лежал на вонючем лежаке, как в аду среди грешников. Красноватые блики жаровни выхватывали из темноты полубезумные обкуренные лица наркоманов и снова погружали их во мрак. На нарах всё время кто-то бормотал непонятное, вскрикивал в дурном забытьи, хрипло ругался, смеялся или плакал. Полежав с полчаса, Александр Прохорович освоился с темнотой и начал разбираться в подробностях своего удручённого положения. В притоне было два выхода: один – дальний, с дверью, откуда они пришли с Собакиным и Расписным, другой - в стене, прикрытый драным, ватным одеялом. Надо полагать, что последний вёл наверх, на улицу, судя по свежему воздуху, который приносили с собой посетители зловонного подвала. Да и публика оттуда шла прямо-таки благообразная: прилично одетое ворье и проститутки. А вот из дальней норы выползало всё больше полуголое отребье и, изрыгая проклятья, канючило покурить в долг. Сказочник отвечал отборной бранью, выталкивал их вон и грозился позвать Мордашку. Вскоре Александр Прохорович сподобился увидеть этого обитателя подземелья, когда надо было выпроводить особо расходившегося клиента.
