– Проклятье, да что же это такое! – выругался Уайт и забарабанил в дверь кулаками. В здании школы послышалось какое-то шевеление, потом грохот опрокинутой скамейки и шлепанье босых ног по полу. Щелкнул замок и из двери выглянула голова заспанного констебля в одной жилетке.
Уайт втолкнул его внутрь и затворил дверь за собой.
– Что это значит? – заорал он. – Вы на посту или в борделе? Где ирландцы?
– Осведомитель из Особого отдела сказал нам, что их уже не будет, – оправдывался открывший дверь констебль, переминаясь зябнувшими на холодном полу босыми ногами.
– А где твой напарник?
– Я тут, сэр, – ответил второй констебль, стыдливо выглядывая из-за глобуса.
– Немедленно одеваться! – заорал сержант. – Ты сейчас пойдешь в клуб и узнаешь, все ли там разошлись. Скажешь им, что они мешают спать остальным соседям. Если там уже никого нет, оба можете отправляться в участок. Я буду ждать вас там.
Уайт вышел из школы и тут увидел выскочившего из ворот двора Датфилда ирландца. Когда Даффи наконец заметил у школы человека, в котором он мгновенно признал переодетого полицейского, он уже не мог повернуться и пойти в другую сторону, чтобы не вызвать у сержанта подозрения. Не отводя глаз от Уайта, Даффи прошел мимо фонаря и тут запнулся о булыжник.
– Осторожнее, сэр! – предупредительно сказал полицейский.
При звуке его голоса Даффи вздрогнул и промямлил:
– Спасибо, доброй ночи.
– Не правда ли, сегодня ужасная ночь?
– Да, сэр, сегодня холодно.
Даффи приподнял шляпу и пошел, не оглядываясь, к Коммершл-роуд, все более и более ускоряя шаг.
Из школы вышел одевшийся констебль и, поторапливаемый сержантом, прошел во двор Датфилда. Уайт услышал, как констебль вскрикнул в изумлении:
– Ого! Что это?! Сержант, идите скорее сюда!
За время службы в Ист-Энде сержант Уайт привык ко многим отвратительным зрелищам, так что женщина с перерезанным горлом, которую он увидел при свете полицейского фонаря, не вызвала у него сильных эмоций.
– Забирай с собой этого идиота, что торчит в школе, и ступай немедленно в участок, – приказал он констеблю. – И не вздумайте никому рассказывать о том, что вы видели здесь что-нибудь.
Вынырнув через калитку на улицу, сержант Уайт что было сил помчался следом за ирландцем. У Уайта не было сомнений, что он и есть убийца. Но у сержанта не было и сил, чтобы догнать его. Оказавшись на Коммершл-роуд, он увидел вдалеке бегущую фигуру и кинулся в погоню. Его хватило только на то, чтобы добежать до Леман-стрит. Дичь ускользнула от охотника, исчезнув в одной из боковых улиц, и сержанту оставалось только пойти в участок к Пинхорну, чтобы перевести дух и выпить чая.
* * *
Тем временем Дымшиц с Якобсом уже возвратились назад, встретив у пивной «Улей» какого-то подвыпившего мужика, беседовавшего с женщиной. Он убедил их не искать полицию, а проводить его к телу, так как днем из-за толпы, которая непременно соберется, будет невозможно поглядеть даже на место убийства.
– Что это, кровь? – спросил он, когда они вернулись во двор и взялись разглядывать тело при свете принесенного фонаря.
Большое темное пятно тянулось к водостоку в нескольких дюймах от двери в клуб.
– Лепешки мятные жрала, стерва. С каких это пор уайтчеплские шлюхи жрут мятные лепешки? – пришедший с Дымшицем был недоволен, обнаружив, что у убитой всего лишь перерезано горло. – А по зубам, если посмотреть, так ей за тридцать.
– Вы определяете возраст по зубам? – с неподдельным интересом спросил Дымшиц.
– Нет, по рогам. Я барышник.
От ворот в глаза блеснул ослепительный свет полицейского фонаря.
– Отойдите от тела, – раздался грубый голос.
– А кто вы, собственно, такой?! – возмутился Дымшиц, свыкшийся с мыслью, что труп у дверей клуба является его собственностью.
– Констебль Ламб, к вашим услугам.
– Я запомню ваш номер и буду жаловаться!
– Номер 252-Эйч, – хмыкнул констебль. – Я запишу его вам на бумажке, когда будет время. Ты, – обратился Ламб к констеблю, пришедшему с ним, – сходишь в лечебницу докторов Кея и Блэкуэлла в доме 100 по Коммершл-роуд и приведешь сюда кого-нибудь из них. А вы, – он взглянул на Козебродского, – идите в участок на Леман-стрит за помощью. Остальные останутся в помещении. Кто снимает этот дом?
– Я, – испуганно ответил Дымшиц.
– У вас есть замок на воротах?
– Нет. Но у меня есть другой замок.
– Так тащите его сюда. До прибытия инспектора Пинхорна никто не должен покидать двор.
* * *
Артемий Иванович сидел за столом в трактире, печально думая о греховности человеческих помыслов и прихлебывая пиво из глиняной кружки.
Он давно забыл и про Васильева, и про социалистов, когда в «Три бочки» вошла вымокшая еврейка. Весь вид ее, сбившаяся набок шляпка, съехавший на сторону турнюр, теперь висевший комом под правой рукой, которой она придерживала подол платья, показывали, что она только что прекратила свой бег.
– Мамзель Шапиро? – Владимиров менее всего ожидал увидеть ее здесь. – А чего вы, собственно, тут делаете?
– А ты чего тут делаешь?
– Но я же начальник!
– А я спасаюсь от Васильева. Конрой с фельдшером приехали поздно и не успели на последнюю конку, так что нам пришлось идти к клубу пешком. Конрой сказал мне, что догонит, что ему нужно промочить горло. Тут-то все и началось.
– Что началось?
– У вашего Урода был нож! – крикнула Шапиро. – Сука Дарья постаралась. Теперь ищи его по всему Восточному Лондону!
– Где черт не поспеет, туда бабу пошлет! Да как же ты его отпустила? – Владимиров отставил тяжелую оловянную кружку.
– Сам бы попробовал против ножа попереть! – встала над ним Шапиро, уперев руки в бока. – Мне с ним не справиться. Он меня, ублюдок, зарезать пытался и сделал бы это, не будь у меня револьвера.
– Ты понимаешь, голубушка, что сейчас будет? Даффи ждет его, чтобы зарезать шлюху на Бернер-стрит. Если Урод выпотрошит кого-нибудь самостоятельно или, того пуще, попадется со своим ножом полиции – что мы будем делать?
– А что мне было делать? Подставить свое брюхо и попросить, чтобы он потом сходил к тебе и сообщил, что больше никого резать не надо? Тебя это, верно, очень бы устроило. Радуйся, что просто домой не пошла.
– Хватит городить глупости, Хая! – отрезал Артемий Иванович. – Сейчас мы пойдем его искать. Где ты его последний раз видела?
– Да тут неподалеку, против станции подземки на Олдгейт. Мне пришлось бежать от него, а он погнался следом и я добежала почти до участка на Леман-стрит, чтобы отвязаться.
Шапиро наклонилась, подобрала подол и стала пристегивать его к пряжкам резинового жгута, спускавшегося с пояса поверх юбки – уродливого приспособления, к которому вынуждены были прибегать дамы на улице, чтобы не мести юбками грязные тротуары.
– О, Господи, чтоб тебя черт побрал, помоги нам! – Артемий Иванович встал и они с Шапиро пошли к выходу.
Коренастая фигура Барнетта загородила вход. Он не узнал Артемия Ивановича, зло зыркнул на Шапиро и направился прямо к своей благоверной, сидевшей все на том же месте, где ее оставил Артемий Иванович.
– Где ты шляешься, стерва?! – закричал он на нее. – Опять пошла на Олдгейт промышлять? Разве я не обещал, что поколочу тебя, если узнаю, что ты опять пошла на панель?
– Я боюсь, Барнетт, – сказала Келли. – Я не хочу умереть так, как бедняжка Анни Чапмен.
– Не хочешь, чтобы тебя выпотрошили, так сиди дома! – рявкнул Барнетт. – Пойдем!
Он схватил ее за руку и поволок за собой. Владимиров с Шапирой пропустили его вперед и только потом вышли на улицу.
По сточным канавам неслись бурные потоки зловонной воды. Прошедший ливень ничуть не освежил воздух Ист-Энда, а смоченная водой грязная слизь, покрывавшая улицы, лишь засмердела еще сильнее. Сам ливень, казалось, пахнул нечистотами и каменным углем. Сквозь дождевую морось зловещими зеленоватыми пятнами расплывался свет редких газовых фонарей. Справа было пусто, лишь откуда-то издали доносились шаги полицейского да мерцали сквозь туман где-то за Олдгейтской водоколонкой огни кэба, а слева шагах в двадцати Артемий Иванович увидел стремительно несущегося к нему человека, оказавшегося стариком Конроем.
– Я знаю, я знаю где Николай, – засипел старый ирландец глухим от сырости голосом. – Он тут, за углом, подцепил какую-то бабу.
Они поспешили за стариком к углу Дьюк-стрит и вправду увидели в слабом свете фонаря женщину и мужчину, в котором по новому картузу он без труда узнал Васильева. Они стояли совсем рядом, казалось, до них рукой подать. Надо было только подать им знак.
Внезапно Артемий Иванович скрючился, надулся и порывисто зашипел. Шапиро разглядела в темноте, что Владимиров засунул два пальца в рот и подумала, что ему стало вдруг плохо. Артемий Иванович, раздирая себе пальцами рот и отчаянно вертя головой, брызгал слюной, так что испуганной Шапиро пришлось отступить на шаг.
