– Что с тобою? – спросила она в изумлении.
Артемий Иванович пальцем затолкал в рот выпавший язык.
– Свистю! – пояснил он. – Обучался-с… Высочайше утвержденный условный секретный свист Департамента полиции… Уф!
Он никак не мог отдышаться.
– В этой Англии и свистеть разучишься! Сырость! Сейчас пойду и надеру ему уши.
– Он увидит тебя и убежит, – возразила Шапиро. – И тогда ищи его, свищи!
– Что же делать? – спросил Конрой.
– Ты останешься здесь, а мы обежим кругом и зажмем его с двух сторон. Чтоб не убежал.
– Молодец, Хая! – похвалил Артемий Иванович. – Мы ему сейчас покажем, гниде!
* * *
Повинуясь Хае Шапиро, Артемий Иванович устремился вслед за ней по узкой улочке прочь от Олдгейт. Шагов через пятьдесят вправо вел широкий проезд между пустым трехэтажным домом и массивным кирпичным зданием склада с надписью большими белыми буквами «Кирни и Тонг», открывавшийся в небольшую площадь или скорее большой двор. Артемий Иванович проскочил мимо него, но Шапиро, на ходу сообразив, что можно срезать угол, ухватила Владимирова за рукав и завернула в проезд. Они пересекли наискосок гулкий пустынный двор, зловещий в болотном свете газовых фонарей, нашли проход через подворотню на небольшую площадь, известную в Спитлфилдзе как Апельсиновый рынок, выбежали на нее и остановились. Площадь с единственным фонарем была загромождена досками и мусором. Слева кусок площади был отгорожен щелястым забором под строительство нового пожарного депо и сквозь разрыв в загородке была видна будка ночного сторожа, но самого сторожа либо не было, либо он спал. Рядом стоял красный фургон на колесах, временно служивший пожарной станцией, и общественная уборная. Они немного постояли, прислушиваясь. Тишину нарушало только чавканье грязи под ногами нетерпеливо переминавшегося Владимирова. Он разглядел на стене вывеску, подошел к ней, оскользаясь на тухлых фруктовых отбросах, и, чиркнув спичкой, прочел название: «Кинг-стрит».
Он иронически ухмыльнулся, но тут Шапиро потянула его за собой, обходя в темноте бочки, доски, глубокие лужи и слабо белеющие кучи извести. Завершив обходной маневр, они вышли на угол с Дьюк-стрит.
– Вон через тот проулок напротив, – сказала она, доставая маленький револьвер и взводя курок, – Урод может ускользнуть на Хаундсдитч. Я перейду на ту сторону на всякий случай.
Она быстро перебежала улицу и скрылась в темноте проулка. Артемий Иванович выглянул из-за угла и смотрел, как Васильев со своей спутницей прошли немного по улице и остановились напротив вывески «Имперского клуба» на правой стороне. Чуть дальше он видел прижавшегося к стене Конроя, готового по первому сигналу броситься к фельдшеру. Артемий Иванович уже поднял руку, чтобы дать отмашку, как услышал из темноты со стороны Апельсинового рынка голос Даффи:
– Ты не видал тут мужчину с женщиной? Они должны были здесь недавно проходить.
– Кого я мог видеть? – обидчиво ответил чужой голос, видимо, разбуженного сторожа в будке. – Тут ходит много народу, всех разве упомнишь?
– Эй, эй! – громко зашептал Владимиров и выдвинулся в круг света от единственного на площади фонаря.
Он схватил Даффи за рукав и потянул обратно на угол с Дьюк-стрит.
– Смотри, вон он, – зашептал Артемий Иванович ирландцу и выглянул из-за угла дома.
Васильев и женщина стояли все там же, где и две минуты назад. Женщина гладила своего спутника ладонью по груди, и что-то говорила, смотря ему в глаза. Со стороны двора раздались гулкие шаги полицейского и на Апельсиновый рынок вышел бородатый констебль. Он обошел забор и свернул на Кинг-стрит, исчезнув во мраке. Стало тихо и Владимиров опять выглянул из-за угла.
Он с ужасом увидел, как почти напротив ворковавшей парочки распахнулась дверь «Имперского клуба» и на улицу вышли трое. Один из них сделал несколько шагов и остановился так, что при желании мог бы рассмотреть лицо Васильева. Двое других, потоптавшись на месте, пошли по улице прочь от Олдгейт и первый последовал за ними. Владимиров взглянул на часы. Была половина второго ночи.
Потоптавшись немного, Васильев и его спутница сделали несколько шагов по направлению к площади, которую не так давно пересекал Владимиров, и исчезли. Артемий Иванович догадался, что там, должно быть, есть еще один проход на площадь, который он не заметил на бегу. Почти тотчас же со стороны Олдгейт к подворотне приблизился Конрой, а из темного проулка выглянула Шапиро.
– Хая, что нам делать? – громко прошипел ей Артемий Иванович, выскакивая на середину Дьюк-стрит. – Тут еще Даффи пришел.
Урода видели!
– Я пойду за тем типом, который видел Урода в лицо. А вы режьте бабу, пока есть еще время.
Она растворилась в темноте, а Артемий Иванович вернулся к Даффи в темноту Апельсинового рынка. Через проход во двор Владимиров увидел, как Васильев и женщина появились во дворике, задержались несколько секунд напротив Апельсинового рынка и исчезли из виду, пройдя в глубь двора.
Артемий Иванович стоял в нерешительности. Он никак не мог решить, бежать ли ему останавливать фельдшера или оставить все как есть. Из двора раздался оглушительный звук, похожий на треск разрываемого коленкора, отозвался эхом от стен домов и вновь все стихло. Теперь уже Артемий Иванович не решался пойти, опасаясь увидеть что-нибудь ужасное.
Прошло еще минут пять, во дворе было тихо. Мимо по Дьюк-стрит прошел полицейский, бросил мимолетный взгляд на Владимирова и Даффи и проследовал дальше.
– Все, идем забирать Николая, – толкнул ирландца в плечо Артемий Иванович.
Они осторожно нырнули в подворотню и вступили во двор. Васильев стоял в единственном темном углу слева от въезда на площадь перед пустым домом и угрюмо смотрел на распростертое перед ним тело. Через проход со стороны Дьюк-стрит во двор проник Конрой и присоединился к ним. Они подошли сзади к Васильеву, и Даффи выбил у него из рук нож.
– Надо отсюда тикать, – сказал Артемий Иванович, поднимая нож с мостовой. – Мы с Даффи поведем Николая, а ты, Патрикей, отойди куда-нибудь в сторонку и напиши, чего там просил Фаберовский.
Даффи достал из кармана мелок, завернутый в бумагу, и всучил его Конрою. Васильев тоже по-крабьи, боком придвинулся к старику и прошептал на ухо:
– Тут у меня есть кое-что. Спрячьте это где-нибудь, иначе Гурин с Фаберовским отнимут у меня это.
Он сунул в руку Конроя что-то мягкое и липкое.
Столовым ножом, который всегда носил с собой в кармане, старый ирландец отхватил у трупа кусок фартука и завернул в него то, что ему передал фельдшер.
Затем они расстались, и Конрой ушел через подворотню на Дьюк-стрит, а Владимиров, Даффи и Васильев покинули площадь через широкий проезд. Артемий Иванович хотел сразу же идти на Олдгейт и взять там кэб, фонари которого он уже видел, но тут со стороны Олдгейт послышались приближающиеся шаги констебля и треск старомодной полицейской трещотки. Метнувшись назад в проезд, Владимиров ткнул плечом в дверь, которая вела в пустой дом, гнилые доски треснули и слабый запор повис на ржавом гвозде.
– Быстрее сюда! – Артемий Иванович втащил молодого ирландца и Васильева внутрь и прикрыл дверь.
* * *
Когда во втором часу ночи в полицейский участок на Леман-стрит ворвался Козебродский, едва не сметя двух констеблей, дежуривших у дверей, инспектор Пинхорн спал сном праведника, развалясь в кресле, расстегнув мундир и взгромоздив ноги на стол. Даже крики Козебродского об убийстве не в состоянии были его разбудить, так что сержанту Уайту вместе с констеблем Смитом, доставившим Козебродского в участок, пришлось изо всех сил трясти инспектора за плечо.
– Что, убийство?
Он снял ноги со стола, туго соображая, где он. Козебродский в волнении продолжал тараторить, но Пинхорн заткнул уши ладонями и замотал головой:
– Зачем вы кричите так, сэр? Если я еще не проснулся, то это не значит, что я глухой. Господи Боже мой, почему мне так не везет?
Козебродский смущенно умолк, ведь он вовсе не желал обижать этого измученного бессонной ночью полицейского офицера. Он почтительно наклонился к приведшему его констеблю Смиту и спросил его на ухо:
– Как зовут вашего начальника?
Констебль удивленно ответствовал, глядя, как Пинхорн подошел к умывальнику и плеснул водой себе в лицо:
– Инспектор Пинхорн!
– Пиня Хорн?! Как?! Разве инспектор тоже еврей?
– С чего вы взяли? – в изумлении выпятился Смит.
– Но как же Пиня? Моя мама всегда говорила моему папе Пинкасу: «Послушай, Пиня, да ты сущий дурак! Твоя сестра Двойра вышла замуж за русского урядника и теперь важная госпожа, а ты даже жениться не мог нормально и так и остался обычным молочником!» А папа Пиня отвечал ей: «Голда, покажи мне такого урядника, чтобы я мог за него выйти замуж!» А моя мама на это говорила…
Поеживаясь от сырости, проникавшей через раскрытую дверь, Пинхорн капризно оборвал разглагольствования Козебродского и велел сержанту Уайту, вытирая лицо полотенцем:
