Сначала, когда он спросил об этом Лизавету, то подумал, что она ничего не расскажет. Затем она вздохнула, наклонилась и поцеловала его.
— Значит, ты остаешься со мной? — Очевидно, она поняла, что, пообещав быть с ней всю ночь, он солгал.
— Остаюсь. На этот раз я говорю правду, клянусь, я останусь до рассвета.
Она прикрыла глаза рукой, губы ее задрожали. На щеке показалась блестящая слеза.
Не желая больше просить и обещать, Зарубкин пил и ждал, ждал и пил. Когда она заговорила, то ее едва слышный шепот застал его врасплох. Оказывается, она уже начала свою историю, и он попросил ее повторить начало.
— Закончив московский университет, — говорила она, — я получила право работать учительницей, но не смогла найти работу в Москве и поэтому обратилась в университет, надеясь выяснить у них насчет места. Мне следовало сделать это сразу же, потому что я, наверное, пришла последней из всех выпускниц. Мне дали список школ, нуждавшихся в учителях, и он был весьма невелик. Несколько вакансий, и все буквально на краю света. Одно селение находилось на юге, у подножия Уральских гор. Предложение выглядело заманчиво; там было тепло и солнечно, в отличие от таких мест, как Жиганск или Обдорск, которые тоже значились в списке. Я всегда хотела жить в теплом климате, наверное, из-за детства, проведенного в жутких московских холодах. Мы всегда хотим чего-то нового, чего-то такого, чего нет у нас. Я написала письмо в это село, которое называлось Девашгород, и сообщила, что согласна поступить к ним на работу учительницей. И принялась ждать — я ждала ответа почти месяц. И вот наконец мне прислали письмо с согласием и указаниями, как до них добраться.
Я выехала сразу же. Добралась на поезде до Оренбурга, ближайшего к моему новому дому цивилизованного места; до села было около ста километров. Я нашла тройку, которая уходила из города к Уралу, и заняла место среди незнакомых людей, рядом с каким-то мужчиной, по-моему, персом, который только что приехал с Каспийского моря. От него исходил какой-то чуждый, сладкий запах, и, когда я поворачивалась к нему, он широко и открыто улыбался мне, сверкая множеством белых зубов. Остальные пассажиры, казалось, были оскорблены его присутствием и презирали меня за то, что я не проявляю к нему враждебности. За весь первый день пути никто из них не сказал мне ни слова. Но мне было все равно. Я, откинувшись на спинку сиденья, разглядывала проплывавшие мимо необыкновенные пейзажи — холмистые степи, покрытые цветами, горы, которые приближались и росли. На второй день путешествия большинство пассажиров добрались до мест назначения. Остались только три человека: я, перс и человек, ехавший с ямщиком в какое-то место на реке Тобол.
— Это очень древняя страна, — обратился ко мне перс. Думаю, оставшись наедине со мной, он решил сбросить показное безразличие. Он заявил, что в местах, по которым мы проезжали, когда-то процветали древнейшие в мире цивилизации. «Время, — сказал он, — едва коснулось этой земли». Он не мог понять, зачем такая девушка, как я, оказалась одна в подобном месте. И я рассказала ему о своей будущей работе. «Где?» — спросил он. «В Девашгороде», — ответила я.
Человек, ехавший на Тобол, не слышал моих слов, но перс был неприятно удивлен. Он нахмурился, лицо его покрылось морщинами, словно вспаханное поле, и он стиснул мою руку со словами: «Разве вам необходимо ехать туда, сударыня? Разве это так необходимо?» И я ответила, что да, я обязана ехать, ибо отказ испортит мне дальнейшую карьеру. С этого момента я превратилась в парию, и он, азиат, избегал смотреть на меня; другой человек презрительно рассмеялся и назвал его «суеверным холопом», но вскоре также замолчал и впал в задумчивость, потом притворился спящим. В конце концов я со своим чемоданом оказалась на перекрестке у дороги, ведущей в Девашгород.
Появилась повозка, запряженная одной лошадью. Возница поднялся на ноги и приветствовал меня широким взмахом руки. Это был могучий человек с длинными, блестящими черными волосами, густыми усами и лицом казака, которое, казалось, было создано с помощью мастерка штукатура. На нем были яркая крестьянская рубаха и штаны из грубой ткани, заправленные в сильно поношенные высокие сапоги. Он назвался Трифоном. «Смешное имя», — подумала я. Пока мы ехали, он объяснил, что он — атаман, то есть в некотором роде вождь, исполняющий не только судебные, но и религиозные функции. В любом казацком селе имеется атаман, сообщил он мне.
Повозка перевалила через гребень холма, и перед нами раскинулся Девашгород. Село походило на набор кукольных домиков, симпатичных, выкрашенных в яркие цвета, и являло собой картину полной безмятежности — или почти полной. На краю села, ближайшем к дороге, прямо под нами, виднелась огромная яма, заросшая травой. Сверху я могла заглянуть туда и обнаружила, что на дне ее видна крыша дома.
— Что здесь произошло? — спросила я.
Трифон быстро ответил:
— Нечто ужасное. Землетрясение, земля разверзлась и поглотила дом. Самый ужасный день в жизни нашего села. Но вот, смотрите, — сменил он тему и указал на ельник, среди которого виднелась небольшая хижина. — Здесь вы будете учить детей, это школа. — Трифон хлопнул в ладоши, давая понять, что разговор окончен, и мы поехали вниз, в долину.
Лизавета смолкла, чтобы сделать очередной глоток водки.
Несколько озадаченный, Зарубкин спросил:
— Но как это могло привести к тому, что ты стала проституткой? Что, этот Трифон напал на тебя и изнасиловал?
Она рассмеялась.
— О нет, мой дорогой капитан. Неужели после такого захочется повторений?! Я уже скоро дойду до этого, но дай мне рассказать все по порядку, прошу тебя. — Она обняла его, чтобы уговорить дослушать. Снаружи чей-то голос злобно выкрикнул несколько грязных ругательств, другой голос приказал ему заткнуться. Лизавета, не обращая внимания на шум, продолжала: — Так вот, слушай. На следующий день я приступила к работе. Меня поселили в семье местных жителей, носящих фамилию Шалдины. У них было большое хозяйство и просторный дом, и Трифон заранее с ними обо всем договорился. Сын и дочь хозяев учились в школе. От них я узнала о своей предшественнице и запомнила несколько имен учеников. Дочь хозяев, Лариса, предупредила меня, чтобы я остерегалась одного мальчика, по имени Акакий. Я подумала, что он главарь какой-нибудь шайки. В школе было лишь двадцать два ученика; я решила, что некоторые родители не отдавали своих детей в школу и учили их дома, если учили вообще, не желая, чтобы их отпрыски узнали о «другом мире».
Рано утром, до прихода учеников, я отправилась в школьное здание. Там я нашла кипы бумаг и журналы моей предшественницы. Все было покрыто толстым слоем пыли. Я подумала: интересно, давно ли дети лишились учительницы?
Когда я заканчивала уборку, начали подходить дети. Большинство стеснялось или немного побаивалось меня. Затем с улицы донеслись громкий злой смех и хор голосов, дразнивших кого-то. Я подошла к двери. При моем появлении человек десять детей замолчали и расступились. Сначала я подумала, что они издевались над стариком, но тут же поняла, что этот «старик» был на самом деле ребенком, жертвой ужасной болезни, заставляющей человека преждевременно стареть. Я слышала об этой болезни, но мне никогда не приходилось видеть столь душераздирающего зрелища.
Он согнулся пополам, словно болезнь тянула его к земле. Голова его казалась слишком тяжелой для шеи. Под кожей почти лысого черепа просвечивали темно-синие вены. Кожа у него была полупрозрачной, как кожура луковицы. Это было жутко. Его холодные глаза, похожие на птичьи, яростно уставились на меня; хромая, дыша с присвистом, не сводя с меня пристального взгляда, он проковылял мимо, к двери; его покалеченная правая рука была прижата к телу. Я поразилась жестокости детей, не могла понять, как они осмелились открыто издеваться над несчастным. Я решила, что изменю положение. Дети, пораженные этой ужасной болезнью, редко доживают даже до десяти лет, и мне отчаянно захотелось, чтобы этот мальчик прожил оставшееся ему время в покое.
Когда дети заняли места, я велела им по очереди назвать свои имена и сказать, чему они научились в школе. Когда очередь дошла до иссохшего мальчика, он продолжал молчать и тяжелым взглядом смотрел прямо перед собой, словно глухой. Я решила, что передо мной несчастная жертва, настолько запуганная, что не доверяет чужаку. Я спросила, не может ли кто-нибудь назвать мне его имя. Лариса Шалдина встала очень тихо, но мальчик, казалось, почувствовал, что она стоит у него за спиной.
— Это Акакий, — произнесла она ядовито, удивив меня. — Ему не нужны уроки, и он у вас не будет учиться, как бы сильно вы ни старались. Даже его родичи ненавидят его за… — она смолкла и огляделась по сторонам, — за то, что он отвергает все и всех.
— Но почему вы его презираете? — Хотя я обращалась к Ларисе, этот вопрос был задан всем ученикам.
