Осознавая, с кем имеет дело, Елисеич на следующий день заявился к Кочеткову с дружеским визитом, прихватив с собой бутылку элитного коньяка и надеясь за спиртным и с хорошей закуской уладить возникшее недоразумение. Все кончилось скверно: полковник воспринял появление вора как откровенную угрозу в свой адрес и демонстрацию силы, и полицейский наряд, немедленно подъехавший на звонок Кочеткова, определил Елисеича в следственный изолятор. Казалось, что на том дело и исчерпано, – вряд ли Елисеич, даже если он имел статус вора, возвысит голос на начальника управления. Успокоившись, полковник отправился на дачу. Но через день, ранним утром, ему позвонили из полиции и сообщили о том, что его квартира, находящаяся под усиленной охраной, с тремя серьезными замками, взломлена.
Кочетков вернулся в город ближе к обеду.
Во дворе дома стояла полицейская машина, у которой, перекрыв вход в подъезд, дежурило двое полицейских, а начальник уголовного розыска майор Чугунов, веснушчатый детина тридцати пяти лет, заложив руки за спину, нервно прохаживался по двору, дожидаясь приезда начальника управления.
– Константин Степанович, у вас тут…
– В курсе, – угрюмо оборвал его Кочетков, – доложили! Давай пройдем вместе, посмотрим, – и устремился в подъезд.
Поднявшись на второй этаж, полковник остановился перед раскуроченным металлическим полотном, еще вчера называвшимся «надежной дверью». Осознав состояние полковника, майор Чугунов отошел немного в сторонку и, когда Кочетков осторожно перешагнул порог, поскрипывая подошвами по расколоченному стеклу, прежде бывшему венецианской вазой, негромко произнес:
– Я пока никого не звал… Ни прокуратуру, ни экспертов, все на ваше усмотрение. Просто поставил бойцов, чтобы чего-нибудь не пропало. Делу могут дать большую огласку.
Повернувшись, полковник Кочетков внимательно посмотрел в умные глаза майора. Тот знал больше, чем говорил, оно и понятно – уголовный розыск. Не зря свой хлеб едят.
– Правильно сделал, Чугунов, – произнес он, невольно поймав себя на благородных интонациях. – Сам разберусь… Может, ничего еще и не пропало. А ваза… сам случайно разбил.
Кочетков прошел в квартиру – поруганную, оскверненную. Со стен на него угрюмо и с откровенным осуждением посматривали натурщицы давно канувших эпох: не уберег, не усмотрел, отдал на оскорбление! Он внимательно просмотрел каждую из картин – все на месте; прошел по коридору, завернул в гостиную, где хранились наиболее ценные полотна. Там тоже ничего не пропало – все здесь, до самого скромного этюда, до самой последней броши. И только когда переступил порог кабинета, внутри невольно обдало холодом – там, где еще вчера висела картина Биллини Джованни «Юдифь и Олоферн», зияла пугающая пустота. Это было одно из самых значительных полотен во всей его коллекции. Биллини Джованни, обратившийся к сюжетам античной мифологии незадолго до своей смерти, успел написать одно из самых заметных своих произведений. Впоследствии мастер сделал со своей замечательной картины еще две копии, одна из которых находилась в «Метрополитен-музее», а вторая – в Лувре. Сам же Кочетков считал, что владеет именно подлинником, в сравнении с остальными двумя картинами, фигуры людей были прописаны до мельчайшего фрагмента.
У художников эпохи Возрождения принято было детально выписывать лики святых и людей, расположенных на переднем плане. Руки и детали одежды зачастую оставались недорисованными, имели лишь расплывчатые контуры. На его же полотне были тщательно вырисованы все складки одежды, каждая фаланга пальцев, мельчайшие поры на взволнованных одухотворенных лицах.
Смысл этого ветхозаветного сказания состоял в том, что еврейская вдова сумела спасти родной город от нашествия ассирийцев. Как только враги осадили ее родной город, она, облачившись в красивые одежды, отправилась в стан врагов, чтобы привлечь внимание предводителя. Увлеченный красотой юной девы, Олоферн впустил ее в свой шатер и принялся угощать вином. Напившись до бесчувствия, он уснул, а юная Юдифь отрубила ему голову и принесла ее под одеждами в родной город, чем спасла его от разорения.
– Здесь была картина, – заговорил полковник подсевшим голосом.
– Картина? – заинтересованно переспросил Чугунов.
– Нет, я ошибся… Ничего не пропало, – тотчас отозвался Кочетков.
Пропажа картины «Юдифь и Олоферн» не была случайностью. Ведь рядом висели куда более значительные полотна. Вор, проникший в квартиру, сделал ему намек.
– Вы уверены? – с сомнением переспросил майор. – Мы поспрашиваем среди своих клиентов, может, они что-то знают?
– Не нужно ничего предпринимать, – холодно отрезал полковник. – Просто я перевесил картину в другое место… Вы меня хорошо поняли? У меня ничего не пропало. Скорее всего, преступники просто ошиблись дверью, потом поняли, кого хотели ограбить, и тут же ушли. Чтобы не было неприятностей…
– Может, хотя бы снять отпечатки, – ненавязчиво предложил майор, – чтобы понять, с кем мы имеем дело.
– Хорошо, – после некоторого колебания согласился Константин Степанович, – только по-тихому, так, чтобы никто ничего не узнал.
– Сделаем, – охотно отозвался майор. – Не впервой… Хотя не думаю, что удастся что-нибудь найти, уж слишком чисто сработали.
– Товарищ полковник, разрешите доложить, – вошел в комнату молодой лейтенант, – тут к вам парень какой-то пришел, говорит, что должен чего-то передать.
Лицо у лейтенанта выглядело напряженным. С утра вместе с бойцами он стоял в оцеплении у подъезда и охранял квартиру полковника, как особо важный объект. Если пропадет что-нибудь, потом хлопот не оберешься! Начальника управления он впервые видел на расстоянии вытянутой руки. Поговаривают, что мужик он крутой, без особой причины срывает погоны направо и налево.
– Зови его сюда, пусть скажет, в чем там дело.
В сопровождении полицейского в квартиру вошел плотный парень лет двадцати с широкими, будто лопаты, кистями и ошарашенно уставился на стены, увешанные картинами, – сколько же добра!
– Вот, – протянул он холщовую сумку полковнику, безошибочно угадав в нем главного, – просили передать.
– Кто просил? – насторожился Кочетков, все еще не решаясь взять сумку.
– Мужик какой-то, он мне не назвался, – равнодушно ответил парень, пожав плечами.
Кочетков взглянул на сумку, из которой торчала золоченая рама с двумя переплетающимися ободками. Он узнал бы ее из тысячи похожих…
Взяв холщовую сумку, Константин Степанович слегка приоткрыл ее. На него, широко распахнув глаза, смотрела нарисованная, почерневшая от времени, отрубленная голова похотливого Олоферна.
– И это все? – спросил он.
– Просили на словах сказать, если мы чего-то должны, обязательно вернем.
Кочетков сглотнул. Прозвучала откровенная угроза. Рука, уже, было, приподнявшаяся, чтобы ухватить парня за ворот, ослабла и плетью повисла вдоль тела.
– Ну, чего стоишь? Топай! – зло бросил он. – Пока не наподдали!
Вжав голову в плечи, парень заторопился по длинному гулкому коридору в сторону выхода.
– Может, его задержать, товарищ полковник? – с готовностью спросил майор. – Мало ли?
Смерив его строгим взглядом, Кочетков процедил:
– Я же сказал, что у меня ничего не пропало. Вам что, не ясно?
– Все ясно, товарищ полковник, – бодро ответил майор. – Разрешите идти?
– Ступайте. И снимите охрану.
Оставшись в одиночестве, Кочетков осмотрел дверь.
Раскурочили ее на славу: ригели и автоматические выкидные порожки были срезаны, так что придется заказать новую. И это шестая степень защиты! Он прикрыл изуродованную дверь, потом вытащил из сумки картину в золоченой раме, сорвал с нее плотную шуршащую бумагу и в сердцах швырнул в корзину. Некоторое время Константин Степанович держал картину в руках, рассматривая отрубленную голову, лежащую на блюде. Выглядела она неправдоподобно реалистично. Тонкие девичьи черты со светлой кожей смотрелись невероятным контрастом в сравнении с застывшей и потемневшей плотью, обезображенной смертью. Настоящее торжество добра над злыми силами. Нахмурившись, он подумал о том, что в ближайшие дни его собственная голова может оказаться на таком же блюде. Правда, не серебряном…
Весьма символично!
Повесив картину на прежнее место, полковник поднял трубку и бодро произнес:
– Валерий Тимофеевич!
– Он самый, с кем имею честь общаться? – прозвучал сухой ответ.
– Это Кочетков тебя беспокоит.
– А-а, Константин Степанович, – отозвался радушный басок. – Чем могу быть полезен?
– В твоем ведомстве Владимиров?
– Это Елисеич, что ли? Вор в законе?
– Он самый.
– Не переживай, сидит, как миленький. Или ты его прессануть хочешь? По полной? Можем попробовать.
