— Что ж это вы, Роман Алексеевич? Мы еще вам никакого обвинения не предъявили, а вы уже в бега ударились? Или чувствуете за собой вину?
— Ничего я не чувствую! — огрызается Фонарев. — Просто выехал прогуляться...
— У вас прямо-таки необъяснимая страсть к ночным прогулкам. В субботу вас видели на Октябрьском мосту, сегодня вы здесь.
Фонарев молчит, глаза полыхают мрачной злобой. Подходит майор Ершов.
— Дим Димыч, ты заметил — он же насквозь сухой. Нарочно мотоцикл утопил, чтобы сбить нас со следа.
13
В тот же вечер мы произвели обыск в квартире Фонарева. Изъяли светлый плащ с замытыми пятнами, похожими на кровь, коричневую кожаную куртку. Искали нож, но его нигде не было. Рябчун повез добытые улики в НТО, а я остался опрашивать людей, которые близко знали Фонарева. Мои беседы с ними были вызваны отнюдь не праздным любопытством.
...Когда Роману стукнуло десять лет, он однажды учудил такое, о чем сердобольная дворничиха, которая все это мне рассказала, и теперь не может вспоминать без содрогания. Жил в подвале ничейный кот по кличке Тимоша. Ромка изобрел прямо-таки иезуитский номер: насадил на рыболовный крючок кусок колбасы и метнул его из окна вниз, подгадав момент, когда Тимоша отправился за пропитанием. Голодный кот мгновенно проглотил приманку — и страшный крик, полный ужаса и муки, разнесся по двору. Ромка смеялся и наматывал леску на катушку спиннинга, намереваясь вздернуть Тимошу в воздух. Выскочила дворничиха, оборвала леску и понесла плачущего детским голосом кота к ветеринару. Жестокая шутка даром не прошла — отчим пребольно отхлестал Ромку ремнем: «Зачем без спроса брал спиннинг?..»
Содержательным был разговор и с Лаурой. Она не особенно удивилась превращению Валетова дружка в сотрудника угрозыска и после недолгого колебания откровенно все рассказала.
Наутро в кабинете следователя Сушко состоялся первый допрос подозреваемого в тяжком преступлении Романа Фонарева. Я присутствую тут же. Галина Васильевна слушает внимательно, я бы даже сказал, сочувственно, ни словом, ни жестом не выказывая своего истинного отношения. Ей важно, чтобы Фонарев высказался полностью, а уж потом она сумеет отсеять зерна правды из вороха лживых уверток и обтекаемых полупризнаний.
— Расскажите, Фонарев, как вы провели тот день. Меня интересует, предшествовали преступлению какие-то чрезвычайные обстоятельства или оно было совершено случайно?
— Случайно, конечно, случайно! — ухватывается Фонарев за спасительную идею. — Я не хотел... так получилось... он вытащил меня из кустов... я был зол на весь мир... от меня только что ушла любимая девушка...
Роман достает пачку «Примы», умоляюще взглядывает на следователя. Галина Васильевна встает, открывает форточку.
— Курите, Фонарев.
Роман жадно затягивается, от чего и без того худые щеки его западают совсем.
— В тот день, это была суббота, я сидел у Лауры. Мы слушали музыку, пили кофе, собирались сходить в кино. И вдруг врывается Валерка...
Да, все так и было. Правда, Валерий Кречетов не ворвался, а позвонил в дверь — требовательно, по-хозяйски. Что ж, он имел на это право...
Маленький, тщедушный Ромка Фонарев давно украдкой поглядывал на красивую девчонку из соседнего подъезда. Но при ней неотступно находился Валерий, а у него был такой рост и такие плечи... И вдруг удача — Валерку призывают в армию. Первое время Лаура лишь насмешливо щурилась в ответ на робкие попытки Фонарева завести знакомство, но потом...
— Потом, инспектор Дима, мне стало невыносимо скучно, — рассказывала на допросе Лаура. — И я подумала: чем не кадр Ромка Фонарев? Зарабатывает прилично, есть мотоцикл с коляской, отдельная комната. Конечно, Валерку с ним не сравнить, но Валерка далеко, а этот рядом... Я была у него первой, он молился на меня... Для такого хлюпика, на которого никто из девчат и внимания-то не обращал, я была счастливой находкой. Я помыкала им как хотела, он выполнял все мои капризы и прихоти...
И, может быть, ничего бы не случилось, не заведи Фонарев речь о женитьбе. Лаура от окончательного ответа уклонилась. Хотя Кречетов ничего ей не обещал, она все же надеялась после возвращения Валерия из армии выйти за него замуж. В последнем письме Лаура написала, что ей предстоит принять важное решение, и если Валерий не хочет потерять ее навсегда, то должен выбрать время и приехать. И вот он явился...
Лаура открыла дверь и отступила в растерянности — она не ожидала столь стремительной реакции на свое письмо.
— Ой, Валерка, я так рада!.. Ты стал такой бравый!.. А загорел-то как!.. Там до сих пор жара, да?.. Раздевайся, что же ты стоишь как неродной?!.
Валерий хмуро и подозрительно смотрел на Романа, вышедшего из комнаты в коридор.
— А это кто? Мой дублер? Я вижу, ты тут без меня не скучаешь!..
— Валерка, не будь занудой! — Лаура подпрыгнула и обвила руками загорелую мускулистую шею.
У Романа перехватило дыхание. Жгучая волна обиды подкатила к горлу, в бессильной ярости сжались кулаки. А что он мог сделать? Нельзя, нельзя здесь оставаться, но и уйти он не мог. По приказанию Лауры сбегал за бутылкой водки, потом еще за одной. Сидел молча, вливая в себя рюмку за рюмкой, и медленно наполнялся дремучей первобытной злобой.
Лаура резвилась как школьница. Упоительное сознание власти над двумя соперниками заставляло ее выкидывать самые эксцентричные номера. То она вскакивала на стол и кружилась в бурном танце среди рюмок и бокалов, то прыгала на колени к Валерию, шепча ему на ухо жаркие ночные словечки. На Ромку Лаура и глазом не вела — куда он денется.
Так, в пьяном угаре, прошел весь день. К вечеру Лаура услала Романа за очередной бутылкой, а когда он вернулся, в квартиру его больше не пустила. Тщетно колотил Ромка в дверь — в ответ раздавался лишь яростный собачий лай. Облегчив душу грязным ругательством, которое он выплюнул в замочную скважину, Фонарев поплелся домой. Распаленное воображение рисовало сладострастные картины Лауриной измены. «Тварь! Лживая намазанная тварь! И хватит! И кончено!..» Роман клялся себе, что никогда, никогда больше даже не взглянет в ее сторону, и знал, что все эти клятвы — чушь, ерунда, что стоит Лауре поманить его пальцем, и он снова ей все простит... Нет, хватит, пора наконец стать мужчиной! Он отомстит ей за все свои унижения! И ей, и этому самодовольному индюку Валерке!
Затуманенный хмелем взор бродил по комнате, и вдруг Роман увидел на секретере нож. Он сам, собственноручно, выточил его, отполировал, сделал наборную ручку из плексигласа. Отличная получилась финка! Ну, солдат, держись теперь! Нет, убивать он, конечно, никого не станет. Но пригрозит! Вынет нож и покажет Валерке. Со значением! И посмотрит, какое будет у него лицо. И, может быть, Лаура после этого будет его немножко уважать и даже бояться. Валерка уедет, и все останется как было...
Он сел к окну и стал смотреть на улицу. Дождался, когда Лаура и Валерий вышли из подъезда, и долго шел за ними, оставаясь незамеченным. На тихой же Гончарной Лаура, услыхав сзади шорох, быстро обернулась. Роман метнулся в кусты, но поздно — его увидели, остановились. Фонарев подошел разболтанной, вихляющей походкой, сказал, сплюнув:
— Я пойду с вами!
Валерий расправил крутые плечи, резко шагнул вперед.
— Уйди, пока харю в творог не размазал!
Фонарев отскочил, выхватил нож.
— А это видел? Ну-ка тронь попробуй!..
Лаура загородила собой Валерия.
— Иди домой, ты выпил...
Солдат рвался в драку, Лаура с трудом его удерживала, твердя: «Валера, не надо!..» Потом схватила его за руку и потащила прочь. Они ушли, а Фонарев остался с нерастраченной жаждой мести и рвущейся наружу в поисках выхода первобытной злобой.
В тот момент Фонареву было безразлично, кого ударить ножом, он действительно был зол на весь мир. Таксист принял на себя удар, предназначенный любому другому, подвернувшемуся под руку. Маленький, униженный, жалкий, Фонарев вложил в этот удар всю накопленную за день ненависть и боль. По закону подлости: мне плохо — пусть будет худо и тебе!.. Ударив, Роман ужаснулся и пожалел. Нет, не таксиста — себя. Поймают, будут судить. Бежать, пока никого нет! И нож не бросать — это улика.
Фонарев мчался, ломая кусты, подгоняемый страхом грядущей расплаты. Хмеля как не бывало, мысль работала четко и ясно. Сейчас налево, в переулочек, потом по Садовой... Выбежав на Литейную, почти на ходу вскочил в отправляющийся троллейбус. Водитель напомнила про билет, но он выскочил на следующей остановке. Тихонько, чтобы не разбудить мать, вошел в квартиру, спрятал светлый плащ в чулане, надел коричневую кожаную куртку.
Под окном стоял мотоцикл «Ява» — подарок матери на день рождения. Роман надвинул шлем, включил зажигание... На максимальной скорости въехал на Октябрьский мост, притормозил, сунул руку в боковой карман. В воздухе сверкнуло блестящее лезвие клинка, где-то глубоко внизу глухо булькнуло. Главная улика на дне. Возле Политехнического института Фонарев развернулся и поехал обратно.
