Несмотря на толстое пальто, Ратлидж продрог на утреннем ветру.
– Николаса я не трону, – повторил он. – Рейчел, он умер. Вам пора привыкнуть к тому, что его нет. Николас оставил вас, он предпочел умереть с Оливией, а не жить с вами. – Он заметил, как в ее глазах мелькнула боль, но не придал этому значения. – Вот что он хотел донести до вас в своем последнем письме. Вы не были ему нужны.
– Зато он был нужен мне, – простодушно ответила она, сжав губы. – Ну, заводите свою проклятую штуковину, или я вообще не поеду, даже ради Сюзанны!
Ратлидж захлопнул дверцу и принялся заводить мотор. Чувствуя на себе взгляд Рейчел, он понимал, что творится в ее голове. Когда мотор снова взревел и ожил и он отступил с рукояткой в руке, она посмотрела ему в глаза.
– Прошу вас, только ничего не говорите Кормаку, – сказал Ратлидж, подходя к ее дверце. – Не посылайте за ним. Дело касается Оливии и Николаса, вас и меня. Кормак – не Тревельян. Не посылайте за ним, он только все испортит.
– Не представляю, что еще можно испортить… после вас.
Машина стремительно покатила по дороге. Она не оглядывалась. Ратлидж смотрел, как машина исчезает за поворотом, следил, как она ведет, и гадал, правильно ли поступил, решив послать ее. Кроме Рейчел, никто не смог бы убедить Сюзанну.
Хэмиш, который до того отмалчивался, сказал только:
«Будешь играть с колдовством – обожжешься».
«Это не колдовство, – грубо ответил Ратлидж. – Я не могу придумать другого способа, чтобы подобраться к истине!»
Автомобиль давно скрылся из вида, но Ратлидж еще долго слышал рев мотора. Он повернул было к гостинице, но потом, вдруг обернувшись, увидел, что Мэри Отли наблюдает за ним с крыльца.
– Вы ведь ее не обидите, сэр? – спросила она.
– Нет. Если повезет, я ее спасу, – ответил Ратлидж и вернулся в гостиницу перекусить.
– Констебль еще завтракает, сэр, – сказала миссис Долиш, открывая парадную дверь инспектору из Лондона.
– Я ненадолго; если не возражаете, пройду к нему на кухню, – ответил Ратлидж, осторожно открывая дверь пошире.
Миссис Долиш, конечно, возражала, но из вежливости ничего не сказала, хотя выражение ее лица было вполне красноречивым.
При виде Ратлиджа констебль поспешно встал, не сняв салфетку. Он завтракал в просторной кухне с окнами, которые выходили на две стороны; рядом с большой черной плитой располагалась дверь черного хода. Строго посередине стоял стол с остатками завтрака и неожиданно яркой вазой цинний. Почти всю стену занимал широкий корнуолльский буфет; рядом с ним Ратлидж увидел еще одну дверь, ведущую в кладовую. Напротив в солнечных лучах сияла деревянная выскобленная столешница рабочего стола. Занавески на окнах, сшитые из той же ткани, что и скатерть на столе, и сами стены были голубыми, как будто хозяева напоминали себе о море.
– Что случилось, сэр? – встревоженно спросил Долиш.
– Не волнуйтесь, Долиш, все в порядке. Я просто зашел сказать, что поиски на болотах можно прекращать.
Лицо констебля просветлело.
– Значит, вы свое дело сделали? Вы возвращаетесь в Лондон?
– Осталось прояснить последнее. Мне понадобится кое с кого снять показания. У меня возникли вопросы… Вы не возражаете против того, чтобы помочь мне?
– Нет, сэр, нисколько! – пылко воскликнул Долиш. Казалось, он вот-вот пройдется колесом от радости, что скоро избавится от неудобного гостя из Лондона, а настроение инспектора Харви улучшится. – С радостью помогу вам во всем, в чем пожелаете.
Ратлидж улыбнулся, но одними губами; Долишем снова овладели сомнения. Но он отогнал их, когда Ратлидж сказал:
– Через два часа я вернусь со списком фамилий. Пожалуйста, беседуя с людьми из списка, не говорите им, кого еще вы намерены допросить. Понимаете? Вызывайте их по одному, в точности как я вам скажу, задавайте вопросы точно в том порядке, какой я вам дам, а допрос ведите там, где я попрошу. Возможно, моя просьба кажется вам странной, но, по-моему, в конце концов вы поймете, куда я клоню. Для каждого свидетеля я напишу отдельные вопросы. Пожалуйста, задавайте их в точности так, как они написаны. Если вы хоть в чем-то их измените, мне придется начинать все сначала, и дело займет гораздо больше времени. Вы понимаете?
Ратлидж видел, что Долиш ничего не понимает. И все же констебль кивнул, и Ратлидж собрался уходить.
– Через два часа ждите меня здесь. И не забудьте людей на болотах.
– Еще не хватало! – буркнул Долиш себе под нос, когда Ратлидж вышел из солнечной голубой кухни.
Работая быстро и методично, Ратлидж составлял списки вопросов; голова пухла от обилия подробностей, которые он точно распределял. Он всегда умел сортировать свои мысли, воссоздавая цепь событий с начала до конца. А на этот раз у него имелись неоспоримые факты. Никаких пробелов, никаких догадок. Не оставалось ни малейшего места для сомнения. И для Хэмиша, который мог прокрасться в его мысли и преследовать его. Но Хэмиш все равно возражал, нарушая тишину.
Траск принес ему телеграмму, и Ратлидж нехотя вскрыл ее, понимая, что телеграмма пришла из Лондона – от Боулса.
В телеграмме было написано:
«Если дело не двигается, возвращайтесь. Держите меня в курсе. Я должен знать, что происходит».
– Ответа не будет, – сказал Ратлидж Траску и вернулся к своим записям.
Объясняться с Боулсом – все равно что поить чайной чашкой пустыню Сахара. Сейчас у него нет времени. Особенно сегодня. Возможно, завтра все изменится.
Наконец он откинулся на спинку стула и посмотрел на листы бумаги, лежащие на столе.
Как обстоит дело с уликами?
Пока их не назовешь убедительными.
Без показаний, без голосов людей и записанных слов улики всегда слабые.
И все же улики есть. Есть! И только и ждут, когда их подтвердят…
Ратлидж глубоко вздохнул.
Рейчел приехала прямо к Тревельян-Холлу и оставила там машину. В деревню она вернулась пешком. Она вошла в гостиницу, когда Ратлидж сбегал вниз по лестнице. Как только он увидел ее лицо, сразу понял, что получил желаемое.
– Из машины доставайте сами. Сюзанна сказала, если вы повредите раму, она подаст на вас в суд. Чтобы все аккуратно погрузить, пришлось позвать двух конюхов.
– Спасибо! – ответил он, улыбаясь, и, глядя, как улыбка осветила его глаза, Рейчел испытала дурное предчувствие. За одну ночь инспектор из Лондона как будто постарел на пять лет. Он так изменился, что она испугалась.
Но потом улыбка исчезла, а вместе с ней – и странность. Ратлидж снова стал самим собой: худощавым, морщинистым. И смертельно усталым. Она подумала: может быть, все дело в бессонной ночи, а не в усталости, которую он как будто привез с собой из Лондона.
Рейчел открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала.
– Тогда пойдемте, – пригласила она. – Не стоит надолго оставлять ценную вещь на солнце.
К Тревельян-Холлу шли молча, за что Ратлидж был очень благодарен Рейчел. Несмотря на терзавшие ее сомнения, она ни о чем его не спрашивала.
Рейчел очень живая и деятельная. Она стала бы кому-то очень хорошей женой. Но не Питеру, который превыше всего ценил свой покой. Скоро Рейчел заскучала бы в просторном загородном доме, наполненном книгами. Ей надоели бы тихие вечера у камина и разговоры об искусстве. Николасу она тоже не подходила. Потому что тот Николас, которого она видела и любила, был вымыслом, построенным на лжи, с которой он ничего не мог поделать. Настоящий Николас, которому Рейчел была небезразлична, постарался избавиться от нее, он отослал ее прочь. Тот, настоящий Николас был спрятан внутри, но причину того, что произошло, Рейчел никогда не поймет по доброй воле.
Когда они вышли из леса и повернули на аллею, ведущую к дому, Ратлидж подумал: трагедия Рейчел в том, что она придумала себе любовь. И теперь ей кажется, что чувства были настоящими, а счастье – возможным. Она принимала желаемое за действительное.
Как он сам, когда хотел поверить в то, что Джин любила его так же глубоко, как он любил ее. Джин струсила, отвернулась от него, потому что не могла смириться с действительностью, а ее хрустальная, сверкающая мечта разбилась вдребезги в 1914 году. Саму Джин не очень изменили четыре военных года. Зато Ратлидж и их совместное будущее изменились до неузнаваемости. Может быть, он так сильно любил ее, потому что думал, будто она поможет ему восстановить утраченное? Или это в самом деле была любовь? Теперь он уже не знал.
«Что ж, тоже ответ», – заметил Хэмиш.
На заднем сиденье автомобиля, который теперь стоял у парадного крыльца Тревельян-Холла, лежал громоздкий сверток в оберточной бумаге.
