Генрих Шмидт происходил из известного рода поволжских немцев. Его отдаленные предки еще в XVIII веке по призыву императрицы Екатерина Второй переселились на берега Волги, чтобы поднять тамошнее хозяйство. И это им вполне удалось. В XIX веке люди, носившие фамилию Шмидт, владели в Саратове и Энгельсе самыми крупными мельницами, лучшими домами. Ими был основан первый в Поволжье частный банк.
Потом грянула революция, разбросавшая членов рода по разным концам страны, а иных выбросившая за границу. Но гораздо страшнее революции для Шмидтов, как и для всех поволжских немцев, стало выселение 1941 года. Генрих родился уже после возвращения из ссылки, в родном Энгельсе и не испытал на себе всех тягот жизни в Сибири и Казахстане. Но из рассказов отца он составил себе четкое представление о жизни в ссылке, а также о том, что в СССР он является человеком не вполне полноценным.
Это Генрих испытал и на себе: его позже других приняли в комсомол, и он так и не смог поступить в авиационный техникум, куда так хотел попасть. При оценках, лучших, нежели у других абитуриентов, он не прошел по конкурсу. Пришлось идти в железнодорожный.
Перестройка застала Генриха Шмидта в локомотивном депо. Вдруг разнеслось ошеломляющее известие: теперь можно подать документы и получить разрешение на выезд в Германию. Некоторые уже так и сделали и теперь жили на Западе.
Многие знакомые Генриха последовали их примеру. Колония поволжских немцев в Саратове и Энгельсе таяла на глазах. Жена Наташа – даром что русская – тормошила мужа: почему он медлит, упускает такую возможность? Вон, уехавшим подъемные дают, языку учат, помогают устроиться.
А он все не ехал и не ехал. Не хотел. Правда, съездил в Германию по линии общества, которое помогало переселению, посмотрел на тамошнюю жизнь. Красивая жизнь, сытая, ничего не скажешь. Но к этому времени у Генриха Шмидта уже была своя мечта. И мечта эта совсем не была связана с родиной предков. Генрих задумал стать предпринимателем. И рассудил, что там, в Германии, это будет сделать труднее, чем в новой России. Там уже все поделено, занято. Чтобы открыть какое-то новое дело, нужно быть семи пядей во лбу, что-то действительно новое изобрести. А Генрих про себя знал, что семи пядей у него точно нет. Но штук пять точно найдется. В общем, хватит, чтобы открыть лавочку, вести торговлю, потихоньку наращивать капитал. А в Германии ему открыта только одна карьера: машиниста. Там он будет делать то же, что и здесь: водить поезда. А эта перспектива Генриха Шмидта не прельщала.
К тому же он чувствовал, что при всей своей основательности и неразговорчивости – казалось бы, вполне немецких чертах – он в глубине души немцем все же не является. Не было в нем той страсти к порядку, что отличала его соплеменников в Германии. Пословица «Что русскому хорошо, то немцу смерть» к нему явно не относилась.
Вот так и случилось, что Генрих Шмидт, представитель знаменитой фамилии поволжских немцев, остался в России. Из депо он уволился. На скопленные деньги купил торговую палатку, самое примитивное оборудование и стал торговать пивом в дачном кооперативе «Липовка». И занимался этим делом уже пятнадцать лет.
За эти годы многое изменилось. Теперь Генрих трудился уже не в продуваемой всеми ветрами палатке, а в стационарном магазине. В его распоряжении имелось уже шесть стоек для розлива, большой холодильник, склад, собственный грузовик, который доставлял в магазин кеги со свежим пивом. Генрих торговал честно: недолива или порчи товара у него в магазине не было никогда. Поэтому покупатели к нему тянулись.
Всякое случалось за эти годы. И пьяные компании приставали, требуя отпустить «в долг, потом как-нибудь расплатимся», и конкуренты угрожали снести его магазин. Генрих, хотя был человеком неразговорчивым, молчуном, как-то все эти конфликты улаживал без применения силы.
Его состояние умножалось. Год назад он открыл еще одну палатку на другом конце дачного поселка и подумывал в будущем также превратить ее в магазин. А вот семья у Генриха, можно сказать, сократилась: жена Наталья не поняла его решения остаться в России, не понравилось ей и намерение мужа заняться торговлей. Начались ссоры. Кончилось дело тем, что жена ушла. Теперь Генрих жил с девушкой, которую нанял себе в помощницы. Звали ее Ксенией, была она, как и сам Шмидт, молчаливая, спокойная, работящая. В общем, в ее лице Генрих нашел себе новую жену. Он уже подумывал о том, чтобы оформить свои отношения с Ксенией, но к окончательному решению еще не пришел.
Генрих Шмидт был человек совсем не азартный, риска не любил и никогда ни во что не играл: ни в карты, ни в нарды. Однако он следил за перипетиями организации, носившей сначала название «ННН-93», а затем возродившейся под именем «ННН». Он сразу понял принцип действия пирамиды, понял, что выиграть здесь могут лишь те, кто войдет в дело в числе первых, а затем вовремя сможет из него выйти. Тут был не риск, не азарт, тут требовался точный расчет. В первую эпоху существования николовской структуры, в 90-е годы, у Шмидта каждый рубль был на счету, и вкладывать ему было нечего. А когда деньги появились, организация «ННН-93» уже прекратила выплаты и обанкротилась.
Он этому обстоятельству не слишком огорчился – и так заработать можно. Однако, когда по всей стране разнесся слух о создании организации «ННН», Генрих решил, что теперь можно попробовать. Но тут, как назло, подвернулся свободный участок, на котором можно было поставить палатку, и деньги ушли на это дело. Когда же вновь появились свободные средства, звезда Николова снова стала клониться к закату. Люди еще шли к нему, новые вкладчики еще появлялись, но Шмидт даже не сомневался – делать это или не делать. Он понимал, что время опять упущено.
И тут появилось сообщение, что Николов в третий раз создает ту же, по сути, организацию, начинает новую игру, с нуля. Вот этой возможности нельзя было упустить. Генрих Шмидт собрал свободные средства – получилось ровно двести тысяч – и вложил их в «Новую Надежду» Николова. Рассчитал: будет держать деньги в новой пирамиде ровно полгода. Столько она должна просуществовать. Потом сразу заберет. Может, «НННН» и еще протянет, но это будет уже риск, и риск неоправданный. Он и так заработает свои сто тысяч сверху. На эти деньги можно будет построить новый магазин. А еще можно будет с Ксенией в Германию съездить, показать ей родину его предков.
…Тысячи людей по всей стране в эти дни принимали решение вложить деньги в новую, третью по счету структуру Николова. У них были разные причины это сделать, по-разному они подходили к этому решению: кто после точного и детального расчета, кто в расчете на «авось». Но в результате их решений на счетах новой пирамиды в короткий срок появились сотни миллионов рублей. И Николов действительно смог выполнить свое обещание: кое-кто из вкладчиков прежней «ННН» смог получить свои деньги.
Лязгнул засов, тяжелая металлическая дверь отворилась, и Алексей Константинович, сопровождаемый адвокатом Бортником, вошел в здание тюрьмы. Прямо уходил широкий коридор, в конце которого виднелась еще одна дверь. Тарасов уже было собрался направиться по нему, но сопровождавшая их женщина в форме свернула налево. Да и Борис Львович Бортник уверенно направился в ту же сторону.
– Комната для свиданий там, – пояснил он Тарасову.
– А там – прямо?
– Это проход в санпропускник и другие помещения, где происходит прием заключенных, – сказал адвокат.
«Вон меня куда потянуло, – подумал вице-премьер и невольно усмехнулся. – Видно, готовлюсь. Может, уже готов».
Они поднялись на несколько ступенек, вошли в другой коридор. Здесь было почище, посветлее; ничто не напоминало тюрьму. Возле одной из дверей сопровождающая остановилась.
– Вам сюда, – коротко сказала она.
В комнате, куда они вошли, не было никакой мебели – только стол посередине да несколько стульев. Вошедшие сели. Бортник водрузил на стол свой объемистый портфель, достал нужную папку. Вел он себя совершенно спокойно, уверенно, словно находился не в тюрьме, а в каком-то обычном, мирном учреждении. «Как у нас на совещании в правительстве», – подумал Тарасов. Сам вице-премьер нервничал; принять происходящее как нечто обычное он не мог.
Открылась дверь в другом конце комнаты, и в сопровождении конвоира вошел Алмазов. Он был в костюме – не том, в котором ушел тогда с работы и был задержан, а в другом, попроще. Его, как и смену белья, Егору принесла мама – она первая добилась свидания с арестованным.
Алексей Константинович отметил, что Алмазов немного бледнее, чем обычно. На щеках виднелась трехдневная щетина, что было непривычно – как и другие чиновники, Алмазов всегда приходил на работу гладко выбритым.
При виде своего подчиненного вице-премьер встал, они обменялись рукопожатием. Бортник тоже привстал, пожал руку подзащитному.
– Здравствуйте, Егор Борисович, – произнес Тарасов, стараясь вложить в голос все сочувствие и желание помочь, которые он испытывал. – Как вы себя чувствуете?
