Они опрокинули по рюмке — Губин рукой указал Сурнову на кресло, пригласил сесть. Они несколько секунд посидели молча.
— Ничего себе новости. Слушай, а может, шутка, розыгрыш? — подал идею Губин.
— Да непохоже. Ты знаешь, я прослушал эту запись на автоответчике — я тебе скажу, ощущение не из приятных. Голос какой-то прямо зловещий… — Сурнова аж передернуло при воспоминании о голосе. — И между прочим, я точно знаю, что еще неделю назад там была совсем другая запись. Я звонил ему на прошлой неделе.
Губин откинулся в кресле, не без труда забросив одну руку на спинку (уж больно разлапистые были кресла), и, качая ногой, рассуждал:
— Может, Элеонору разыскать?
— Ты что! Толку от нее никакого, а визгу и истерики будет выше крыши, — испугался Сурнов. — А вдруг к тому же он сегодня-завтра отыщется? Слушай, поручи Козлову, пусть он что-нибудь сделает — ну, на квартиру съездит, родственников каких-нибудь других найдет…
— Да Козлов-то в командировке! — с досадой сказал Губин и вздохнул. — Конечно, если выяснится, что это что-нибудь серьезное, вызовем его в Москву.
А пока самим придется этим заниматься. Будем надеяться, ложная тревога.
Они снова удрученно опрокинули по рюмке. Дима сидел в глубине кресла какой-то скукоженный, с серым лицом.
На Сурнова это странное и пока не разъясненное происшествие с Булыгиным подействовало самым угнетающим образом — преуспевающий менеджер популярной газеты вдруг будто впервые огляделся вокруг и задумался о собственной безопасности. Жил себе, слушал по телику новости, ахал, когда сообщали о 56 убитых за год банкирах, качал головой, но никогда на себя не примеривал. Априори полагал, что его все это не касается. А сегодня с самого утра, как только он узнал об исчезновении Мишки, воображение рисовало пугающие картины будущего. Все утро спине было холодно и неуютно, так что Дима все время непроизвольно оглядывался. Впервые ему пришло в голову, что его место главного редактора многим представляется завидным, да и на сам этот перспективный и доходный бизнес с бесплатными объявлениями многие, должно быть, облизываются и мечтают свернуть им с Губиным шеи, а «НЛВ» перехватить. Ощущение уверенности, защищенности, довольства собой, укоренившееся в нем за годы успешного бизнеса с Губиным, улетучилось. И что теперь делать, Сурнов не мог придумать.
А Губин подумал, что, пропади Сурнов, Булыгин не очень удивился бы. Вот не удивился бы — и все.
И не взволновался.
— Ну, что? Больницы, морги, бюро несчастных случаев, бесхозные трупы… Бери всех булыгинских ребят, которые не очень заняты по делу, — и пусть носом землю роют. Да, пошли кого-нибудь к кадровикам — пусть посмотрят в личном деле Булыгина адреса и телефоны родных… Слушай, — Губин вдруг взглянул на Сурнова и тупо спросил:
— Тебе не кажется, что это какой-то сюрреализм? Мишка Булыгин исчез… Он же не песчинка. Куда могут деться эти сто килограммов?
Когда Сурнов уходил, Губин, слегка опьяневший от двойной дозы коньяку, продолжал расфокусированными глазами смотреть перед собой, недоуменно повторяя: «Это какой-то сюрреализм…» В своих словах он был абсолютно искренен.
Сотрудники в издательском холдинге Губина происходили как бы из двух разных, практически не смешивающихся миров. Соединял две сферы только сам президент Губин — он был одновременно и из того, и из другого мира. С юности его занесло в советскую журналистику. Он, простецкий парень из низов, не имевший никакой протекции, зато обладавший бешеной энергией, закончив полиграфический институт, очутился в секретариате одной массовой советской газеты. Работал он на том участке, где свободное журналистское творчество сталкивается с неумолимой производственной технологией, — отвечал за связи с типографией и сдачу материалов в печать.
С одной стороны, он окунулся в атмосферу художественных идей, летучек с критикой, редакторских правок, где нет предела совершенству, с другой — в атмосферу типографских наборов, версток, графиков сдачи. Ему были знакомы и близки творческие муки юных стажерок с факультета журналистики, халтура борзых газетных репортеров, зарабатывавших себе на квартиру «чесом» в десятке разномастных изданий, высокомерие политобозревателей, ценивших на вес золота каждое свое слово. Но одновременно ему по долгу службы приходилось находить общий язык с технологами, линотипистами, шоферами, которые посылали любого редакционного работника вплоть до главного редактора подальше, вечно грозились применить штрафные санкции при задержке материалов (а где же это видано, чтобы не задерживать?), прекратить печатать, переналадить станки, уехать на обед и вечно орали, что заказ им невыгоден и в следующий раз поблажек от них не дождутся. Губин научился ладить и-с теми, и с другими и придумывал десятки ухищрений, чтобы газета ежедневно выходила в свет.
Сам Губин больших высот в журналистике не достиг, но окружающую его пишущую братию из-за этого не возненавидел — хороший он был мужик, да и все. Губин в полной мере воспринимал либеральный дух, царивший в последние годы правления КПСС в самых распартийных изданиях. Тот самый либеральный журналистский дух, который затем верноподданнически выливался на страницы газет в форме передовиц типа: «Решения съезда в жизнь!»
Братия эта мало что имела за душой, кроме либерального духа и иногда — талантливого пера и, с точки зрения Губина, была избалована опекой ЦК.
Максимум, на что хватало предприимчивости обозревателей, — это подставить ножку конкуренту при отборе кандидатов на загранкомандировку. Боже мой, сегодня эти детские невинные игры вспоминались как голубой сон! Когда пришли рынок и демократия, этих навыков не хватило даже на то, чтобы заработать на кусок хлеба.
Губин, с первых дней перестройки с головой ринувшийся в бизнес, сохранил какую-то сентиментальную слабость к этим журналистам, к их ремеслу, к их, в общем-то, дешевому себялюбивому вольнодумству и, хотя тащил на себе шесть контор — и консалтинговый центр, и рекламную фирму, и газету бесплатных объявлений, и брачный журнал, и еще кое-что, — прикупил недавно заслуженное, но прозябающее советское издательство и политический еженедельник. Когда-то в советские времена эта «Политика» была одним из самых крамольных журналов, игравших со Старой площадью на грани фола, — диссидентствующие в глубине души главные редакторы «Политики» все время жили под дамокловым мечом идеологического отдела ЦК и чуть ли не каждый день ждали последнего вызова на Старую площадь.
Кореша, ворочавшие с Губиным дела, его не поняли. А Губин еженедельник не бросил, несмотря на раздражение своих партнеров и их уговоры плюнуть на эту «Политику» — пусть сами кормятся, если смогут хоть кого-то заманить своим демократическим пустобрехством. Но он-то знал, что загнется без него «Политика», — и не мог бросить. Ностальгия, что ли, по молодости… «Ладно, ладно, — успокаивал он мысленно корешей. — Найду я „Политике“ богатого иностранного инвестора — не плачьте.; Есть кое-кто на примете…»
Губин — отец его умер рано, а мать всю жизнь работала кем придется: кассиршей, уборщицей, воспитательницей в детском саду, вахтершей — в силу необходимости и благодаря природной бешеной энергии предпринимательством занимался всегда. Он знал, что рассчитывать ему не на кого, а выбиться в люди было его пунктиком. Многие тогда делали деньги на книжном дефиците, а Губин потихоньку баловался и маклерством. Сначала занялся этим из нужды — все для Киры старался, всю жизнь для нее, лишь бы была счастлива и довольна. Раздобыть нормальную квартиру, а не ютиться в малогабаритке с тещей и сыном. А когда с квартирой устроилось, глупо было бросать выгодное занятие — у него получалось.
Связи с типографией и умение находить общий язык с работягами очень помогли Губину, когда он основал свой издательский бизнес. Был еще один мир, в котором он был своим, — мир таких ухватистых, но классных, как ему казалось, ребят. Еще в советское время у него сформировался круг знакомых, партнеров по осторожному подпольному бизнесу — впрочем, это была та деятельность, на которую власти глаза закрывали. Ребята не зарывались, вели себя правильно, отстегивали кому надо, благоразумно прикрывались райкомом комсомола. Этот райком помог не раз — особенно в перестройку, когда многое стало разрешено. Разве развернулись бы они с дискотекой в Доме культуры, если бы не поддержка райкома. С той дискотеки все и началось: деньги потекли рекой, руководство пребывало в экстазе — молодежь остается под идеологическом присмотром, и денежки капают!
Тогда и появились в окружении Губина Миша Будыгин и Димка Сурнов. Булыгина — немногословного провинциального увальня — он пристроил работать инструктором райкома комсомола, а Сурнов возник из неформалов — был он то ли хиппи, то ли экологист, сейчас уже не вспомнить. Комсомол неформалов брал под свое крыло — решили перехватить инициативу у Запада. И дискотека — первая в Москве!
