- Да при чем тут я?! - воскликнула Вика. - Думаешь, Пафнутьеву легче? Думаешь, ему вот так просто и приятно возвращаться в свою конуру? Ведь он каждый вечер мечется в панике - куда деваться? Как провести несколько часов до того времени, как заснет! И он выпивает стакан водки, падает в кровать и старается быстрее отключиться. Он жаловался тебе на свою жизнь?
- Ты была у Пафнутьева дома?
- Была. И еще буду.
- А почему ты говоришь это с таким вызовом?
- Потому что я сообщаю тебе нечто важное. Для меня, во всяком случае.
- Ты и Пафнутьев? Павел Николаевич? - удивление Андрея было столь велико, что он забыл обо всем, что сказала Вика до этого. - Я правильно понимаю?
- Да, Андрюша, да. И подтяни челюсть, она у тебя отвисла.
- Ты и Павел Николаевич... - повторил Андрей в полнейшей растерянности.
- У нас с ним кое-что завязалось... Авось, не развяжется. Пафнутьев отличный парень.
- Чем?
- И это спрашиваешь ты?
- Я спрашиваю, чем он отличный парень для тебя!
- Есть такое полузабытое слово... Великодушие.
- И это.., и это все?
- Андрюша, милый... Все остальное вместе взятое не потянет и на половину этого качества.. Оно вмещает и щедрость, и бескорыстие, и доброту, и преданность... Изящество мыслей и чувств, если уж на то пошло.
- А я? - спросил Андрей с какой-то детской беспомощностью.
- Тебя заклинило. Ты видишь только свое прошлое.
- Это плохо?
- Не знаю... С людьми ты живешь сегодня, а не в прошлом. У всех случались беды. И надо иметь мужество или то же великодушие, чтобы к людям выходить свободным от своего прошлого, выходить готовым общаться сегодня, сейчас, за этим столом, на этой улице, в этой кровати.
- Но мы не можем избавиться от своего прошлого! - почти закричал Андрей.
- А от него и не надо избавляться. Пусть оно будет в тебе. Но пусть оно будет именно в тебе, а не снаружи. Вот и все. И потом, Андрей... Это твое состояние... Оно ведь не кончится сегодня или завтра, что бы между нами не произошло. Оно не кончится, Андрей. А жить втроем... Не хочу.
- Ну, что ж... - проговорил Андрей. - Пусть так... - он не был готов к такому разговору, он вообще впервые в жизни слышал такие слова о себе, причем, от человека, от которого никак не ожидал их услышать. Он только начал отходить, Вика едва начала занимать его мысли, его чувства и вдруг... То ли он слишком уж долго предавался своему горестному одиночеству, то ли у нее не хватило терпения.
- Помнишь, как мы с тобой здесь слегка пошалили? - Вика похлопала ладошкой по кровати. - Помнишь? Сколько прошло времени?. Месяц? Два? Во всяком случае, больше месяца. Ты объявился? Нет. Ты заткнулся. Месяц - это жизнь. Это тридцать дней, тридцать ночей, а сколько вечеров, утр... А часов! Ты представляешь сколько это часов, минут, секунд! Андрюша... Бывают в жизни моменты, когда считаешь секунды, когда секунды кажутся долгими и мучительными... С тобой такое случалось?
- Да... Но ты и Павел Николаевич... Я никак не врублюсь, Вика.
- А что тут такого уж удивительного... Я чуть старше, чем выгляжу, он немного моложе, чем кажется... Да-да, Андрей, он гораздо моложе, чем ты думаешь.,. Просто его роль в нашей жизни, это роль старшего... А что касается остального, что касается быта... Тоже все складывается не самым худшим образом... У него однокомнатная квартира, у меня однокомнатная квартира... Мы их меняем на одну трехкомнатную в центре города...
- Уже присмотрели?
- Да! - с вызовом сказала Вика. - Да, Андрюша. Все у нас прекрасно, все отлично. И отвали. Отвали, Андрюша. Проехали.
- Значит, далеко зашло...
- Далеко, быстро, неожиданно и, надеюсь, необратимо.
- Желаю счастья, - сказал Андрей, поднимаясь.
- Да ладно тебе дурь молоть! Ничего ты нам ив желаешь. Не до того тебе сейчас... Сам же говоришь, что врубиться не можешь. Вот врубишься, тогда и пожелаешь. Если пожелаешь. Андрюша.
Когда Костя внес горячую сковородку с яичницей и сыром, Вика сидела одна, перед ней стояли два стакана красного вина. Сидела она, откинувшись на. зад и запрокинув голову. И улыбалась из последних сил. Нет, она ни о чем не жалела, ни" в чем не раскаивалась, но слова, которые произнесла беззащитному человеку, такие слова никому не даются легко и часто проходят годы, прежде чем удается простить себя за такие слова, вымолить у самого себя прощения или хотя бы их подзабыть, чтобы не скребли в душе, чтобы не тянулась рука к телефону каждый раз, когда вспоминаешь человека, на которого выплеснул их в какой-то странной жажде выговориться и сразу, навсегда все поставить на свои места.
- А где этот... - Костя замялся, не зная как назвать ночного гостя. Где этот прекрасный молодой человек, который так потряс мое воображение своей мужественной внешностью?
- Он заскакивал на минутку... Какие-то у него дела, какие-то заботы... Слышишь? - Вика повернулась к окну - со двора послышался отчаянный рев мотоцикла. - Торопится.
- Ночью? - удивился Костя.
- Костя, - медленно проговорила Вика, - торопятся больше всего ночью. И, как ты сам понимаешь, не на работу.
- Куда же он торопится?
- К себе. Он к себе стремится и никак не доберется.
- Доберется, - проговорил Костя, поднимая свой стакан.
- Да, - Вика раздумчиво посмотрела на него. - Тебе тоже далеко ехать, не забыл?
- А не страшно оставаться одной с вывороченной дверью?
- Скалку вставлю в ручку, цепочку накину, газовый баллончик под подушку положу...
- Во времена! - усмехнулся Костя. - Раньше красивые женщины цветы клали под подушку, письма от любимых, чувствительные романы... А нынешние газовые баллончики. Надежный хоть баллончик-то?
- Надежный.
- Проверенный?
- И не один раз.
- От Павла Николаевича, небось?
- - Ты угадал. Костя. От него.
- Тогда ладно, тогда ничего, тогда счастливо оставаться, - и он медленно выпил вино из своего стакана. - Неужели я все-таки должен сейчас куда-то ехать?
- Да, Костя. А то я потом буду об этом жалеть.
- Неужели и об этом можно жалеть?
- Больше, чем о чем бы то ни было.
- Откуда же ты все это знаешь, Вика?
- Жизнь, - неопределенно улыбнулась Вика, сделав слабое движение рукой. - Жизнь, Костя... Она чему угодно научит, от чего угодно отучит... Отвали, Костя. Отвали, И Вика залпом выпила остававшееся в стакане красное сухое вино.
***
"Девятка", и в самом деле выглядела соблазнительно. Ее новизна и свежесть проступали в каждой подробности. Еще смазанные и оттого золотистые бамперы, незапыленные колпаки на колесах, сидения, покрытые сверкающими целлофановыми чехлами - все выдавало ее девственное состояние. А внимательный, недоверчивый взгляд мог бы рассмотреть и показания счетчика на нем не было и тысячи километров. И самое главное - у "девятки" не было своего постоянного номера, лишь бумажный листок с отпечатанными цифрами был заложен под стекло.
Знающему человеку это говорило о том, что машина перегоняется, что остановилась ненадолго, видимо, у хозяина здесь родня или знакомые, что пройдет всего день-второй и машина уйдет. И если у кого-то возникли по отношению к ней какие-то намерения, то следует поторопиться, иначе хозяин, отдохнув, сорвется с места и понесется по жизни дальше, наслаждаясь каждым километром пути, поворотом дороги, и понесется, понесется мимо желтеющих лесов, мимо осыпающихся березовых рощ, мимо сумрачных и влажных еловых зарослей, над речками пронесется, над оврагами, под мостами и железными дорогами пронесется свободный и неуязвимый...
Да, тогда он станет неуязвимым. И если у кого-то возникли мысли при виде этой машины, то ему следует поторопиться, иначе эти мысли останутся всего лишь мыслями и никогда им не превратиться в сверкающую перламутром божественную "девятку".
Вначале Амон поехал один - осмотреться, на метить пути подхода, пути отхода. Он прошелся по улице, постоял на перекрестке, потолкался у стоящих на обочине машин... Все было обычно, привычно и не вызывало настороженности в его подозрительной душе. С улицы "девятки" не было видно, присыпанная желтыми листьями, она не выделялась и со стороны двора. Нужно было подойти к ней вплотную, чтобы понять, какое сокровище стоит под окнами. Единственное место, откуда была видна - "девятка" во всех ее прелестях это окна верхних этажей унылых пятиэтажек.
Не заметив ничьего внимания, Амон подошел к машине, провел пальцем по холодному мокрому боку, заглянул внутрь. В счетчик он всматриваться не стал, ему достаточно было увидеть посверкивающие складки целлофана на сидениях. Сняв желтый листик, прилипший к ветровому стеклу, Амон покинул двор медленной своей тягучей походкой.
Потом они подъехали сюда вчетвером. Остановились за квартал, к машине направились пешком. Посидели на скамейке, обсудили, осмотрелись. Убедились - машина действительно хороша, угнать можно без помех и продать будет нетрудно. И покупатель был на примете, давно мужик ждет именно такую машину.
Даже если случайный свидетель увидит их возню вокруг машины, если к тому же сообразит, что происходит, да решится на какие-то действия... В общем, пока до милиции дело дойдет, то и говорить будет не о чем.
