— Когда же, милок, придем? Ждать невмоготу! Давай здесь!.. Никого нету…
Гусар уже увидел мелькнувшего в двери погреба Лыча и его жест: «Сюда!»
— Уже пришли, Лушенька-красавица! Сейчас все тебе будет!
Его голос тоже дрожал от нетерпения. Он всегда распалял себя заранее, доводя до звериной горячки. Но в этот раз неприкрытая страсть и рвущееся из молодой бабы желание и без того возбуждали. В кладовке Лыча уже не было. Гусар тянул за собой забалдевшую Лукерью, словно шутя, зажимал ей рот, шепча:
— Тише, тише ты!
Выглянув из кладовой в маленький коридор, Гусар сразу понял, куда направляться дальше: одна из дверей была приоткрыта. Он втолкнул девку в комнату, цепко огляделся. Дальнее окно закрывала плотная штора, за ней, видимо, располагалась ниша. «Лыч там», — понял он и сразу же закрыл входную дверь на задвижку.
Комната была небольшая, но удобно обставленная. Однако ни девку, ни Гусара не интересовало ничего, кроме широкой кровати. Лукерья уже сдирала с себя одежду, не спуская с Гусара глаз и приговаривая:
— Иди сюда! Сейчас! Скорее!
Гусар знал: из ниши Лыч смотрит на них, сцепив зубы, доводя себя до изнеможения. И это возбуждало даже сильнее, чем руки девки, тянувшие его к себе, на себя… В тот миг, когда он крепко стиснул ее горячие, упруго-мягкие бедра и ухнул лицом в яму меж прямо пышущих жаром грудей, отчетливо понял, что уж с этим ураганом страсти ему не справиться и подавно. Подобное знание приходило к нему всегда в момент первого интимного прикосновения к женскому телу, отдавало в голову злой ледяной болью и, как ни странно, наполняло его движения особой вкрадчивостью, сладостью. Сладостью, которая постепенно, ближе к концу, становилась все горше и горше, и вырывалась наружу, как гнойник. Всегда!
Когда он скатился с содрогающегося женского тела и заглянул девке в лицо, он увидел на нем отпечаток самых разных чувств. За минуты близости Лукерья малость протрезвела. Ласки Гусара показались ей непривычно мягкими. Это умилило ее до слез, обдало странным жаром, похожим на нежность к своему ребенку. И хотя все кончилось очень быстро, она почти не обратила на это внимание. Но Гусар увидел в глазах и дрожащих женских губах лишь то, что предполагал и хотел видеть: разочарование, обиду, насмешку.
— Мало тебе? — хохотнул он, пружинно вскакивая и ловя ее взгляд, скользнувший к низу его живота. — Сейчас будет тебе дрочева столько — глаза выпадут!
Девка не успела ни понять, ни удивиться перемене разговора своего кавалера. Перед ней, откуда ни возьмись, возник громадный детина с жуткой физиономией, мутными глазами и пузырящейся на губах слюной. Красавчик Матвей отпрыгнул в сторону, а урод навалился, зажал вонючей ладонью рот…
Пытаясь спастись от смертельного страха, она подумала: «Пускай этот мужик сделает что хочет. От меня не убудет». В эти секунды Лукерья вспомнила своего насильника: не так давно он пытался подъехать к ней, но получил поворот. Теперь добился своего. К тому же ей приходилось слышать о таких, которые к бабам ходили по двое и по трое. Она даже чуть успокоилась, и в какой-то миг даже застонала утробно, по-звериному. Мужчина на ней почуял перемену в ее теле и движениях, убрал ладонь с лица, сжал грудь, впился губами во вторую и пошел мощными рывками. А рядом, не спуская с них глаз, стоял голый Матвей, и женщина видела, что он все больше возбуждается. «Сейчас опять он полезет на меня», — подумала она. И от всего происходящего, виденного и от этой мысли у нее вдруг начались страстные судороги.
В то же мгновение лицо Гусара исказилось, стало страшным, нечеловеческим.
— Готово! — крикнул он. — Давай!
Прыгнул и схватил девку за ноги. Лыч тяжелой своей головой, как молотом, ударил ее в лицо, ломая кости носа и челюсть, а потом вцепился зубами в мясистую женскую плоть. Баба была в сознании, но кричать не могла, негромко мычала. Лыч, чувствуя затапливающее мозг возбуждение, — особое, замешанное на вкусе крови, — тоже по-звериному мычал, катая под собой беспомощное тело, терзая его — уже не один, Гусар помогал…
С залитым кровью лицом, избитым и искусанным телом, Лукерья лежала в беспамятстве. Лыч с сожалением оглядел ее:
— Я эту стерву оставил бы для себя…
Гусар криво усмехнулся, разглядывая на свет тонкое, холодно блестевшее лезвие ножа, похожего на кинжал. Что бы там содельник ни говорил, они оба понимали — оставить в живых Лукерью невозможно. И потом: как же отказаться от самой сильной части удовольствия! Может быть, для Лыча и не так, но для него, Гусара!.. Нет, он своего не отдаст.
— Затащи ее на одеяло, — хрипло наказал он. — В этой комнате кровить ни к чему!
— Верно! — Лыч живо расстелил на полу толстое верблюжье одеяло, закатил на него женское тело, отступил в сторону. — Дубарь ее!
И когда красавчик ударил второй, третий, четвертый раз, Лыч непроизвольно отступил подальше. Вновь он ощутил наплыв необъяснимого страха: хотел и не мог отвести взгляд от Гусара. Не то, что Гусар делал, — это было понятно Лычу. А вот лицо его — исступленное, меняющееся на глазах, сатанинское… Лыча начала бить дрожь, но тут Гусар вдруг задержал руку на отлете, замер. Несколько мгновений смотрел на то, что лежало перед ним на одеяле, потом отвернулся, сказал голосом обычным, спокойным:
— Полей воды, обмоюсь.
…До больших, выше человеческого роста валунов, выходящих прямо из воды, убийцы дотащили тело, замотанное в одеяло, никем не замеченные. Да они заранее знали, что в это пустынное, глухое место редко кто забредает. К телу привязали груз и скинули в воду. Течение здесь было сильным, если убитая и выплывет, то далеко отсюда. А раньше не успеет всплыть — река скоро станет. Одеяло Лыч выполоскал в реке: холодная вода легко замыла кровь.
— Ты канай, — сказал он Гусару, — а я вернусь в «Приют». Взял хавирку, чтоб отдохнуть, вот и буду давить сака.
Красавчик быстро, не оглядываясь, шмыгнул за валуны, вскоре его фигура замелькала дальше по пустынному берегу. Высокий, худой, он казался Лычу таким хлипким, ломким. Верзила хмыкнул, вспомнив свой недавний страх. Глупо!
На обратном пути Лыч свистнул рыскавшему неподалеку псу. Собаки в этой округе были на удивление красивые: крупные, густошерстые. Псина подбежала, помахивая хвостом.
— Идем, угощу!
Капавшая с одеяла по пути кровь в грязном месиве видна не была, но уже у входа в погреб собака стала чутко принюхиваться. Когда же Лыч запустил пса в кладовку, тот сразу принялся слизывать с утрамбованного земляного пола капли крови. Под его старательным языком кровяная дорожка — от двери кладовки до двери комнаты — почти исчезла. Запустив собаку в комнату, Лыч повалился на постель, наблюдая, как рьяно, с довольным ворчанием она обрабатывает пол. Уже в полудреме бандит отметил: все же следы от впитавшейся крови остаются, слабо, но видны. «Ладно, — подумал он лениво, проваливаясь в сон, — потом что-нибудь придумаю…»
Вскоре и пес, устав, растянулся у постели, положил голову на лапы, задремал… Однако минут через пятнадцать он встрепенулся, тихо зарычал, подняв голову и озираясь. Все было спокойно: человек, приведший его сюда, крепко спал, хрипло дыша, свесив к полу тяжелую руку. Пес неслышно попятился от постели, ткнулся головой в дверь. Та приоткрылась с легким скрипом, и он проскользнул в щель. Спящий даже не шевельнулся.
Капли крови на досках коридора были не видны, но их запах для собачьего обоняния все еще оставался свежим и пьянящим. Следуя за ним, пес прошел обратным путем — через кладовку во двор. В сущности, он был мирным, добродушным дворовым псом, даже не забиякой. Приходилось ему в своей бродячей жизни есть сырое мясо с привкусом крови. Но это всегда была застоявшаяся, давно загустевшая кровь. То, что он попробовал сегодня, совсем на нее не походило. Свежая, совершенно «живая» и просто необыкновенного вкуса! Зверь не знал, что это все называется — «человеческая». Но он был так возбужден и опьянен, как никогда в жизни. Шерсть на загривке стояла дыбом, а глухое, пугающее рычание шло как бы само из глубины его утробы… Он все еще принюхивался к земле, когда краем глаза уловил движение: вдоль дома, прижимаясь к стене, кралась кошка. Этот зверек был псу знаком, пару раз он даже гонялся за ней. Первый раз кошка вскарабкалась на дерево. Второй — даже не стала убегать: повернулась, выгнув спину, зашипела и деранула его когтями по морде. После этого пес стал обходить стороной задиру. Но сейчас с ним что-то случилось! Молниеносно развернувшись, он в два прыжка настиг кошку, щелкнул зубами. Перекусывая хрупкие шейные кости, замотал головой, словно тряпкой тряся уже мертвым тельцем. И помчался в дальний конец двора, за мусорную кучу. Запах свежей крови пьянил…
Летом от Нижнего Новгорода Викентий Павлович пересел бы на пароход и чудесно прокатился по Волге до Саратова. Теперь же, зимой, до самого Саратова он ехал по железной дороге. Времени кое-что обдумать у него оказалось достаточно. В Главном управлении сыскной полиции были материалы расследования по всем пятерым саратовским убийствам: еще когда ездил по вызову в столицу, внимательно все просмотрел. Пятеро молодых женщин стали жертвами убийцы. Владелица ателье француженка, медсестра и стенографистка из адвокатской конторы найдены убитыми у себя дома. Дочь купца и молодая рыбачка — в других местах: не в помещении, а, так сказать, на природе. Петрусенко сразу выделил эти два случая: похоже, именно здесь могут найтись зацепки, подсказки, что-либо… Из машинописных отчетов можно узнать лишь факты. Живые впечатления и неожиданные повороты всегда обнаруживаются на месте преступления, в контактах с людьми. Это все ожидает его в Саратове.
